Тут началась неописуемая суматоха, словно прочие каторжники только и дожидались, что этого сигнала. Кхем бешено молотил кулаками.
— Остановись! — завопил Калликст. — Ты с ума сошел, прекрати!
Он бросился к своему напарнику, попытался оторвать его от стражника. Но тот вцепился в свою жертву намертво, ничего больше не слышал. Это прорвалась наружу вся ненависть, скопившаяся в его душе за три каторжных года. Он оглох, ослеп, ничто больше не могло его образумить.
А каторжники вокруг них, разломав козлы, на которых стояли котлы с похлебкой, дрались с неимоверным жаром, который диковинным образом лишь пуще распалялся под ливнем, их силуэты метались в воздухе, мутном от влажных испарений.
Калликст, весь черный от грязи, худо-бедно пытался выбраться из гущи этого хаоса, достойного конца света. А сам думал: «Теперь они нас перебьют всех до одного».
— Кхем! — взывал он с мольбой. Но его голос тонул в криках, несущихся со всех сторон.
Вдруг мятеж затих так же мгновенно, как начался. Полетели копья, со всего размаха поразив некоторых каторжников. Кхем, пронзенный первым, корчился на земле, и струйка густой крови стекала по его груди.
Кхем...
Воины обступили бунтовщиков:
— Клянусь Немезидой, мы вам покажем, как противиться законному порядку!
Трибун, что выкрикнул эти слова, выступил вперед, шага на два ближе к замершим в неподвижности узникам.
— Вам, стало быть, не по вкусу то, что вам подают? На хлеб и воду! Ничего, кроме этого, им не давать вплоть до нового распоряжения! А теперь разгоните всю эту падаль на их подстилки!
Калликст хотел, было склониться над бездыханным растерзанным телом своего друга, но острие меча кольнуло его в поясницу, заставив послушно направиться к баракам.
В десятый раз за ночь Калликст обтер мокрой тряпицей горящий от лихорадки лоб больного. Черты воспаленного, сведенного болью лица чуть разгладились, губы едва заметно шевельнулись:
— Право же, — простонал он, — я доставляю тебе уйму хлопот.
— Не разговаривай, тебе надо лежать спокойно. Побереги силы для лучших времен.
— Лучшие времена... Мы хоть Италию еще когда-нибудь увидим?
— Да, мы увидим Италию. Надо по-прежнему в это верить.
И, произнося эти слова, он сам тотчас осознал, насколько они бессмысленны.
Тогда он встал. Прислонился спиной к отсыревшей стене эргастула. Внимательно посмотрев на больного, убедился, что тот начинает задремывать, и тут ему припомнились обстоятельства их первой встречи.
Это произошло два месяца назад. В центральной части выработки, где он работал, раздался грохот, вслед за тем послышались крики, потом наступила тишина. Давящее безмолвие, его тяжесть равнялась всей тяжести холма над шахтой. Каторжники переглянулись, замерев, связанные одной на всех ужасной мыслью: обвал. Это была постоянная угроза, подстерегавшая их ежеминутно, на любом участке подземного лабиринта.
Послышался новый удар, этот был глуше. Где-то выше того места, где они находились, оседали, подламывались перегородки. Бешеный вихрь, полный песка и щебня, обрушился на людей, заставив панически метнуться прочь, и в то же мгновение, заглушая треск ломающихся балок, раздался чей-то отчаянный зов на помощь. Следующий, еще более мощный толчок обвала заставил всех в беспорядке ринуться к выходу.
— Не бросайте меня, сжальтесь!..
Калликст мог сколько угодно таращить глаза — перед ним была лишь клубящаяся черная стена, видимости никакой. Голос раздавался откуда-то с другого конца выработки. Он не колебался. Развернулся и бросился в темноту.
Воздух с каждым шагом становился все более непригодным для дыхания. Но стоны все еще слышались. Сквозь густые облака дыма и газа ему удалось смутно различить распростертое тело. Из-под обломков виднелся только торс — ноги были придавлены каменными глыбами.
Спеша, как только мог, он принялся расшвыривать груду наваленных камней. Раненый стонал, дышал часто. Оставалась одна, последняя глыба. Калликст, окруженный оползнями щебня, наклонился, напружинил ноги и руки, уперся.
Скала даже не шелохнулась. Теряя силы от удушья, он выпрямился. Еще немного, и он гроша не даст за свою собственную жизнь.
Он принялся на ощупь обшаривать окружающую темень, пока не наткнулся, наконец, на брус, торчащий из-под холмика земли и камней. Вернувшись, он подсунул этот импровизированный рычаг между земляным полом шахты и обломком скалы. В конце концов, ценой повторных усилий ему удалось заметно приподнять его.
— Ты можешь двигаться? Постарайся... Это единственная возможность спастись.
Раненый приоткрыл глаза. И с помощью рук принялся медленно выползать.
Это время, пока он выпрастывал из-под камня нижнюю часть своего тела, показалось Калликсту вечностью. Лишь когда человек окончательно высвободился, он уронил брус, и тот с глухим стуком врезался в землю.
— Как тебя зовут?
Таков был первый вопрос раненого, когда сознание вернулось к нему.
Но Калликст сначала кончил забинтовывать рану у него на ноге и только потом ответил:
— Калликст.
— Никогда этого не забуду, Калликст. А мое имя Зефирий.
— Странное дело, я тебя впервые вижу. При том, что, кажется, знаю почти всех заключенных.
— Ничего удивительного. Я сюда прибыл только позавчера ночью.
— Теперь тебе надо поспать. И помолиться, чтобы рана не загноилась.
Но когда он укрыл Зефирия тощеньким одеялом из галльской шерсти, тот опять принялся расспрашивать:
— Почему ты так рисковал своей жизнью?
Калликст отозвался не без иронии:
Кто знает? Может, мне скучно. А может, захотелось умереть за компанию с тобой.
— За какое преступление ты сюда попал? По-моему, у тебя мало общего с теми, кто нас окружает.
— К сожалению, ты ошибаешься. Я здесь за подлог и незаконное присвоение чужих средств. А ты? В чем ты провинился?
— Уличен в гнуснейшем из злодейств: я христианин.
Калликст помолчал в раздумье, потом заявил:
— В таком случае будь благословен. Ибо мы с тобой в известном смысле братья.
Глава XLVIII
Склоны Целиева холма были усеяны жилищами знати, вокруг которых зеленели настоящие цветущие оазисы. При всей своей военной мощи римляне сохраняли, вероятно, в силу своего происхождения, тоску по деревенской жизни и глубокую привязанность к природе. Вот почему даже самые обездоленные плебеи украшали свои лачуги цветами в горшках, а богачи изощрялись, посредством искусства и фантазии создавая прелестные сельские островки в своих поместьях, даже если последние располагались в центре города.
Вилла Вектилиана была одним из таких изысканных жилищ. Коммод подарил ее Марсии. Туда-то и удалялась Амазонка всякий раз, едва представится возможность. Те из римлян, кто чувствовал свою близость к христианству, обосновывались где-нибудь поблизости, их присутствие как-то оживляло ее, придавая сил и отваги, необходимые для того, чтобы снова возвращаться на Палатинский холм, погружаться в трясину императорского дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136