Нам нравилось. Но чаще мы обходились своими силами. Всё, как
и в Кодине: одноактные пьески про шпионов, чечетка, пение. К ре-
пертуару художественное руководство в лице добродушного старши-
ны-украинца не особенно придиралось. Мне старшина откровенно приз-
нался, что в этом деле он не того... (Злые языки утверждали, что
это он объявил как-то раз со сцены: "Женитьба Гоголя", сочинение
Островского). Его бы самокритичность всем киноначальникам, с кото-
рыми мы с Дунским имели дело потом, уже на воле! Отвлекусь, чтобы
рассказать: наш министр, раскритиковав "Служили два товарища",
особо отметил, что в фильме крайне неудачен образ Буденного.
- Буденного? - удивились мы. - Но ведь там нет Буденного.
- Как нет? А этот, с усами?
- А!.. Так это же безногий комбриг. Вы разве не заметили: у
него нет обеих ног.
Слегка смутившись, министр пробормотал:
- Вот это и вызывает недоумение.
Не называю фамилий: старшины - потому, что забыл, а министра
помню, но не хочу обижать, человек он был не злой.
А на 15-м, пользуясь нетребовательностью начальства и аудито-
рии, со сцены пели всякую муру. Голосистая Неля Железнова, симпа-
тично картавя, вызванивала:
- 217 -
Там мор-ре синее, песок и пляж!
Там жизнь пр-ривольная чар-рует нас!
То небо синее, мор-рскую гладь
Я буду часто вспоминать!..
Но в бараке, для своих, она со слезой в голосе пела совсем
другую песню:
Над осенней землей, мне под небом стемневшим
Слышен крик журавлей всё ясней и ясней.
Сердце просится к ним, издалёка летевшим,
Из далёкой страны, из далеких степей.
Вот всё ближе они и как будто рыдают,
Словно грустную весть они мне принесли.
Из какого же вы неприветного края
Прилетели сюда на ночлег, журавли?
Я ту знаю страну, где луч солнца бессилен...
Там, где савана ждет, холодея, земля
По пустынным полям бродит ветер унылый -
То родимый мой край, то отчизна моя.
Холод, голод, тоска... Непогода и слякоть,
Вид усталых людей, вид усталой земли.
Как мне жаль мой народ, как мне хочется плакать!
Перестаньте ж рыдать надо мной, журавли...
- 218 -
Этот вариант "Журавлей", привезенный вояками с запада, нра-
вится мне куда больше, чем тот, что теперь поет - хорошо поет,
согласен - Алла Боянова.
Неля была очень музыкальна и даже любовь крутила с парнем по
фамилии Музыка. После лагеря они с Жоркой поженились, о чем напи-
сали мне из Владивостока.
Певуний у нас было много, но самым большим успехом пользова-
лась Тамашка Агафонова. Маленькая, худенькая - чистый воробышек!
Мы с Жоркой Музыкой забавлялись тем, что перекидывали ее из рук в
руки как мячик. А голос у нее был на удивление сильный, низкий.
Тамашка (по-другому никто нашу звездочку не звал - ни Тамарой, ни
Томой) была прямо-таки влюблена в Ольгу Ковалеву - замечательную
исполнительницу русских песен, которую теперь мало кто помнит. А
Тамашка её спокойную, неаффектированную манеру решительно предпо-
читала эстрадной удали Руслановой. Рассказывая о ней, она никогда
не говорила "Ковалева" или "Ольга Ковалева", а только полностью, с
придыханием: "Оль-Васильна-Ковалёва". И пела все песни из её ре-
пертуара - и на концертах, и до, и после.
Девчоночке этой не было и двадцати лет. В лагерь она попала
за прогул. Своим родителям написать об этом не посмела - как же:
не было у них в роду каторжников! И все три года просидела без по-
сылок. А когда освободилась, прислала своей - и моей - подруге
Вальке Крюковой письмо.
"Валечка, - писала она - меня дома не ругали, жалели. На ра-
боту не пускают, велят кушать. Я уже поправилась на двенадцать ки-
лограмм..." Кончалось письмо так: "Валечка, как освободишься -
приезжай! Валечка, передай привет Валерию Семеновичу, пускай он
- 219 -
нарисует мне морячка и девочку".
И я нарисовал - как и раньше рисовал для неё - картинку. Кон-
торским сине-красным карандашом изобразил матросика и девочку с
огромными как у самой Тамашки глазами.
С Валькой - доброй, весёлой, бесхитростной - они очень дружи-
ли, хотя та была постарше года на четыре и москвичка. (Тамашка бы-
ла из Вологды). В самом начале нашего знакомства Валька меня пре-
дупредила:
- Валер, на воле я прошла огонь и воду, а в лагере у меня бы-
ла любовь только с одним человеком. Я тебе честно говорю: если он
придёт к нам с этапом, я буду с ним.
Но конец нашему - очень счастливому - роману положил не при-
езд "одного человека", а совсем другое событие. Валентина, с её
пустяковой бытовой статьёй попала под так называемую "частную ам-
нистию". Такие амнистии объявлялись без особой рекламы довольно
часто: для беременных, для мамок, просто для малосрочниц. (Пятьде-
сят восьмой это не касалось).
Нарядчик встретил меня у конторы и показал список - не очень
большой.
- Твоя Валька тоже тут.
Я побежал искать её. Ещё издали крикнул:
- Валь, ты на волю идешь!
И - такая странная реакция - она вся залилась краской. Шея,
лицо, уши стали пунцовыми. Я и не знал, что такое бывает. От стыда
краснеют - но от радости?!
Сразу стали думать, в чем ей идти на свободу. У кого-то из
женщин выменяли лиловое вискозное платьишко, еще какое-то шмотье.
Раздобыли три лишних пайки хлеба - и простились.
- 220 -
А дня через три я получил письмо - такое же милое, как сама
Валька. Вспоминала всё хорошее, писала, что не забудет... Может, и
забыла, а я вот почти полвека спустя вспоминаю с нежностью. Оно и
понятно: хорошие люди прочно застревают в памяти.
Правда, другого очень хорошего человека с 15-го ОЛПА я вспо-
минаю всегда с чувством вины. Он тоже ушел на волю, но это было не
досрочное освобождение - совсем наоборот. "Старый Мушкетер", как
мы с Лешкой Кадыковом прозвали его, отсидел свой червонец, потом
пересиживал лет шесть - и наконец-то дождался.
Работал он писарем у старшего нарядчика, осетина Цховребова,
и тот, надо сказать, робел перед своим подчиненным: так независимо
и с таким достоинством писарь держался. (А был Цховребов не робко-
го десятка и свой срок, говорили, получил за то, что на фронте
собственноручно расстрелял перед строем троих, которых, как выяс-
нилось, стрелять не следовало. Помню, как Старый Мушкетер реши-
тельно отказался сесть с нами за стол, когда мы с Лешкой в гостях
у нарядчика собирались встречать Новый 47-й год - с тройным одеко-
лоном вместо шампанского. Большая гадость, между прочим: будто пь-
ешь самогон, закусывая туалетным мылом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120