Это понимает и Николай Безгласный. На одной линии с отделённым держатся новички.
- Ложись!
Теперь не двинешься — пулемет не дает возможности поднять головы. Люди долго лежат на колючей стерне. Григорий чувствует, как по груди и рукам приятно растекается прохлада; так и есть, он в какой-то канаве, наполненной дождевой водой. Она неглубокая, отходит влево. «Это ведь для поливки земли,— догадывается отделенный о назначении канавы.— Может, по ней подобраться к пулемету?»
На дальнейшие раздумья времени не остается — огонь усиливается. И он, извиваясь, начинает, ползти по дну углубления.
...Когда пулемет умолк, и рота вновь поднялась в атаку, Григорий, оглушенный близким разрывом гранаты, погрузился в состояние заторможенности. Он потерял счет времени, не соображал, куда это так спешат его товарищи-бойцы, не знал, что теперь делать ему, командиру отделения, оставшемуся без своих солдат, с глазу на глаз с изуродованным вражеским пулеметом и скорчившимися двумя номерами расчета. Время от времени его сознание прояснялось, и он отчетливо
видел пригнувшиеся фигуры бегущих немцев. Подались они почему-то не в сторону Даткова, а сюда, к молодому ельнику, оставшемуся уже в тылу. «Отделение, не меньше»,— прикинул в уме Григорий. Бегут, отстреливаясь, значит, вовсе не намерены прятаться и ждать окончания боя. Черному становится лучше, и он пододвигает к себе залепленный грязью автомат. «Попробую, авось не откажет».
Григорий нажимает на спусковой крючок и слышит знакомый и уверенный голос своего автомата...
Датново остается позади. Григорий успевает заметить на узкой улочке поваленный телеграфный столб, плакат с изображением свастики, зовущий на борьбу против коммунистической опасности, дорожный указатель, дома с нетронутыми обстрелом окнами. И повсюду деревья с почерневшей к вечеру листвой.
На ночлег полк останавливается в жидком лесу.
— Соорудим шалаш,— предлагает кто-то из отделения Черного.
— Сколько нас человек? — зачем-то задает вопрос Безгласный.
— Семь,— кратко роняет Григорий. И добавляет: — Как и было.— Этим своим ответом как бы утверждает: мы еще повоюем!
По небу плывет луна. Серебристый, свет стелется по верхушкам деревьев, кое-где достает и до земли. Тихо в лесу, лишь в вышине, в сухих сучьях, как морзянка, слегка попискивает ветер.
На последнем дыхании «козлик» взбирается на пригорок и останавливается.
— Бензин кончился?
— Хуже, придется в двигателе поковыряться. Кирилл Яковлевич замечает на высокой веранде
ближайшего дома мужчину средних лет. Тот издали раскланивается, жестами приглашает во Двор. Затем спускается навстречу гостю и вводит его в комнату,
зашторенную от солнца шелковыми занавесками, кивает на просторный диван..
— Шалтас акмуо на душе оттаивает. Простите, что начал по-своему. Вентилятор включить не могу, тока нет. А вы раздевайтесь, снимайте китель. Можно и душ принять.
Распахивает одно окно, затем второе.
— Это мой рабочий кабинет. Тут и библиотека.
Ряды книг от пола до потолка во всю стену. Старинные кожаные переплеты и современные тонкие обложки. На столе — стопка журналов и газет. Обладатель сокровищ протягивает красный томик.
— Краткий курс истории большевистской партии... Постигаю мудрость. Человек ищет занятие по нраву, а друзей по сердцу...
— Немцы что-то не стали друзьями литовского народа, не так ли? — Тымчик говорит четко и резко.
Хозяин ставит на стол глиняную бутылку с замысловатой этикеткой, разливает содержимое в бокалы.
— Рижский бальзам, целебный напиток... Да, немцы друзьями не стали. У каждого вола своя сбруя...
— Вы — священник?
Слегка щурясь, он поднимает бокал до уровня глаз, любуется напитком.
— Я ксендз. Мы многое делаем, чтобы человек от рождения до смерти оставался благородным. Но ведь роз без шипов не бывает.
— Ну, а что вы скажете о поведении красноармейцев?
— Чрезвычайно деликатны. На днях один прихожанин поведал мне такую историю. Ввиду сильной перестрелки с двух сторон, он оставил свой хутор на неделю. Фронт отодвинулся, и хозяин вернулся домой. Представьте: корова накормлена и вовремя выдоена. Поросята на месте и овцы целы. Неслыханно!
Ксендз отпивает глоток, резюмирует:
— Это аксиома: есть дисциплина в армии — то армия побеждает.
— Не только о дисциплине надо вести речь. Фашистские солдаты до сих пор послушны офицерам и без приказа не отходят. Значит, на первый план другое выплывает...
- Что же?
— Сознание, что ты воюешь за правое дело. С этим ксендз соглашается.
— В Прибалтике тоже немцы оставили о себе дурную память.— Он шелестит на столе газетами, неожиданно спрашивает: — Вы осведомлены о покушении на
Гитлера и объявленной им мобилизации в Германии и во всех оккупированных областях? Удачный исход покушения мог изменить ход войны в пользу... немцев. Вы понимаете, почему? Государственная и военная машина рейха осталась бы в целости. Немцам удалось бы с наименьшими потерями выйти из войны на Западе, а на Востоке — сохранить то, что захватил Гитлер. Или добиться выгодного мира с большевиками.— Ксендз отпивает еще глоток из бокала и ставит его на стол.— Вы удивлены, откуда такая информация? Отвечу скромно: слуги бога на земле все должны знать...
О покушении и об очередной мобилизации Тымчик знал. Об этом сообщала наша пресса. «Но стоит ли,— думал он,— комментировать подобную интерпретацию событий? Вряд ли обратишь ксендза в свою веру...»
Тот, уловив ход мыслей гостя, переходит к простому перечислению фактов.
— Трехлетняя оккупация принесла страшные бедствия... В сорок третьем к нам хлынул поток колонистов. Ставилась задача: в течение двадцатилетия полностью- онемечить не только Литву, но и всю Прибалтику,— ксендз опускает голову над столом так низко, что его касается грива волнистых волос.— Прежде люди почитали три заповеди: не укради, не обмани, не жадничай. Почему они не актуальны сейчас?
— Да ведь сама церковь вытащила на свет другой завет: молчи, молись и работай...
Ксендз что-то думает, затем вдруг переходит к другой теме:
— Война плевала на мораль. В конечном итоге торжествуют деньги. Не знаю, что в Германии после войны будет в ходу: доллары, фунты стерлингов или франки. Но только не рубли.
— А марки?
— Проиграл Гитлер войну...
Он еще долго не умолкает, то пряча, то снова выставляя напоказ ухмылку, И Кириллу Яковлевичу представляется, что слова ксендза самопроизвольно ткут узор разговора, а думает он о чем-то другом.
— Война не производит людей, она их поглощает. Мало мужчин останется в Литве. Мы устали от тягостного ожидания своей участи. Что будет?
— Теперь все встанет на свои места.
— Важно, чтобы была исключена несправедливость по отношению к кому бы то ни было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
- Ложись!
Теперь не двинешься — пулемет не дает возможности поднять головы. Люди долго лежат на колючей стерне. Григорий чувствует, как по груди и рукам приятно растекается прохлада; так и есть, он в какой-то канаве, наполненной дождевой водой. Она неглубокая, отходит влево. «Это ведь для поливки земли,— догадывается отделенный о назначении канавы.— Может, по ней подобраться к пулемету?»
На дальнейшие раздумья времени не остается — огонь усиливается. И он, извиваясь, начинает, ползти по дну углубления.
...Когда пулемет умолк, и рота вновь поднялась в атаку, Григорий, оглушенный близким разрывом гранаты, погрузился в состояние заторможенности. Он потерял счет времени, не соображал, куда это так спешат его товарищи-бойцы, не знал, что теперь делать ему, командиру отделения, оставшемуся без своих солдат, с глазу на глаз с изуродованным вражеским пулеметом и скорчившимися двумя номерами расчета. Время от времени его сознание прояснялось, и он отчетливо
видел пригнувшиеся фигуры бегущих немцев. Подались они почему-то не в сторону Даткова, а сюда, к молодому ельнику, оставшемуся уже в тылу. «Отделение, не меньше»,— прикинул в уме Григорий. Бегут, отстреливаясь, значит, вовсе не намерены прятаться и ждать окончания боя. Черному становится лучше, и он пододвигает к себе залепленный грязью автомат. «Попробую, авось не откажет».
Григорий нажимает на спусковой крючок и слышит знакомый и уверенный голос своего автомата...
Датново остается позади. Григорий успевает заметить на узкой улочке поваленный телеграфный столб, плакат с изображением свастики, зовущий на борьбу против коммунистической опасности, дорожный указатель, дома с нетронутыми обстрелом окнами. И повсюду деревья с почерневшей к вечеру листвой.
На ночлег полк останавливается в жидком лесу.
— Соорудим шалаш,— предлагает кто-то из отделения Черного.
— Сколько нас человек? — зачем-то задает вопрос Безгласный.
— Семь,— кратко роняет Григорий. И добавляет: — Как и было.— Этим своим ответом как бы утверждает: мы еще повоюем!
По небу плывет луна. Серебристый, свет стелется по верхушкам деревьев, кое-где достает и до земли. Тихо в лесу, лишь в вышине, в сухих сучьях, как морзянка, слегка попискивает ветер.
На последнем дыхании «козлик» взбирается на пригорок и останавливается.
— Бензин кончился?
— Хуже, придется в двигателе поковыряться. Кирилл Яковлевич замечает на высокой веранде
ближайшего дома мужчину средних лет. Тот издали раскланивается, жестами приглашает во Двор. Затем спускается навстречу гостю и вводит его в комнату,
зашторенную от солнца шелковыми занавесками, кивает на просторный диван..
— Шалтас акмуо на душе оттаивает. Простите, что начал по-своему. Вентилятор включить не могу, тока нет. А вы раздевайтесь, снимайте китель. Можно и душ принять.
Распахивает одно окно, затем второе.
— Это мой рабочий кабинет. Тут и библиотека.
Ряды книг от пола до потолка во всю стену. Старинные кожаные переплеты и современные тонкие обложки. На столе — стопка журналов и газет. Обладатель сокровищ протягивает красный томик.
— Краткий курс истории большевистской партии... Постигаю мудрость. Человек ищет занятие по нраву, а друзей по сердцу...
— Немцы что-то не стали друзьями литовского народа, не так ли? — Тымчик говорит четко и резко.
Хозяин ставит на стол глиняную бутылку с замысловатой этикеткой, разливает содержимое в бокалы.
— Рижский бальзам, целебный напиток... Да, немцы друзьями не стали. У каждого вола своя сбруя...
— Вы — священник?
Слегка щурясь, он поднимает бокал до уровня глаз, любуется напитком.
— Я ксендз. Мы многое делаем, чтобы человек от рождения до смерти оставался благородным. Но ведь роз без шипов не бывает.
— Ну, а что вы скажете о поведении красноармейцев?
— Чрезвычайно деликатны. На днях один прихожанин поведал мне такую историю. Ввиду сильной перестрелки с двух сторон, он оставил свой хутор на неделю. Фронт отодвинулся, и хозяин вернулся домой. Представьте: корова накормлена и вовремя выдоена. Поросята на месте и овцы целы. Неслыханно!
Ксендз отпивает глоток, резюмирует:
— Это аксиома: есть дисциплина в армии — то армия побеждает.
— Не только о дисциплине надо вести речь. Фашистские солдаты до сих пор послушны офицерам и без приказа не отходят. Значит, на первый план другое выплывает...
- Что же?
— Сознание, что ты воюешь за правое дело. С этим ксендз соглашается.
— В Прибалтике тоже немцы оставили о себе дурную память.— Он шелестит на столе газетами, неожиданно спрашивает: — Вы осведомлены о покушении на
Гитлера и объявленной им мобилизации в Германии и во всех оккупированных областях? Удачный исход покушения мог изменить ход войны в пользу... немцев. Вы понимаете, почему? Государственная и военная машина рейха осталась бы в целости. Немцам удалось бы с наименьшими потерями выйти из войны на Западе, а на Востоке — сохранить то, что захватил Гитлер. Или добиться выгодного мира с большевиками.— Ксендз отпивает еще глоток из бокала и ставит его на стол.— Вы удивлены, откуда такая информация? Отвечу скромно: слуги бога на земле все должны знать...
О покушении и об очередной мобилизации Тымчик знал. Об этом сообщала наша пресса. «Но стоит ли,— думал он,— комментировать подобную интерпретацию событий? Вряд ли обратишь ксендза в свою веру...»
Тот, уловив ход мыслей гостя, переходит к простому перечислению фактов.
— Трехлетняя оккупация принесла страшные бедствия... В сорок третьем к нам хлынул поток колонистов. Ставилась задача: в течение двадцатилетия полностью- онемечить не только Литву, но и всю Прибалтику,— ксендз опускает голову над столом так низко, что его касается грива волнистых волос.— Прежде люди почитали три заповеди: не укради, не обмани, не жадничай. Почему они не актуальны сейчас?
— Да ведь сама церковь вытащила на свет другой завет: молчи, молись и работай...
Ксендз что-то думает, затем вдруг переходит к другой теме:
— Война плевала на мораль. В конечном итоге торжествуют деньги. Не знаю, что в Германии после войны будет в ходу: доллары, фунты стерлингов или франки. Но только не рубли.
— А марки?
— Проиграл Гитлер войну...
Он еще долго не умолкает, то пряча, то снова выставляя напоказ ухмылку, И Кириллу Яковлевичу представляется, что слова ксендза самопроизвольно ткут узор разговора, а думает он о чем-то другом.
— Война не производит людей, она их поглощает. Мало мужчин останется в Литве. Мы устали от тягостного ожидания своей участи. Что будет?
— Теперь все встанет на свои места.
— Важно, чтобы была исключена несправедливость по отношению к кому бы то ни было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78