Через два дня — переправа через реку Калитва.
12 июля. Новый маршрут: Бараниковка, Нагольная, Волошино, Миллерово, Осиновый. И в том же приказе: отходить за Дон, переправиться напротив станицы Ве-шенской. Приписка такова: маршрут выбирать самостоятельно, исходя из обстановки и придерживаясь общего направления на юго-восток. Так и двигались тихими, неброскими проселками.
19 июля. На рассвете армада «юнкерсов» долго висит над мостами, угрожая сорвать переправу наших частей. Это подхлестывает — темп марша возрастает. Какие потери? Части и подразделения все целы. Правда, артполк едва не лишился нагруженного сверх меры обоза, но разбитной Полищук отыскал все же переправу в районе Вешенской. Даже в дом, Михаила Шолохова заходил, хотя самого хозяина и не встретил. Увидел в прихожей тулуп, на столе — охотничье ружье, на полу разбросанные листы рукописи, а во дворе — воронку
от бомбы. Рассказывал об этом, а у самого губы дрожали...
— Первая ласточка! — радист тянет листок с колонками цифр.— Даша Банченко, как всегда, без опозданий.
Полгода назад пришла в роту связи сероглазая комсомолка и сразу же круто повела дело. Сейчас она — старшая радиотелеграфистка. Не раз отмечал Мосейчук старательность и аккуратность девушки. Многие за это время заметно выросли. Пора рекомендовать на повышение Андрея Шульгу. Да и Борис Попов потянет взвод: дело свое знает, кандидат в, члены партии. «Нужно поговорить с начальником штаба»,— решает Гавриил Мефодиевич и распрямляет карту на планшетке. Сейчас линию фронта чертит извилистая лента Дона. В просторе реки слышен каждый посторонний звук и бойцы всегда начеку. На западном берегу немцы собираются сделать прыжок, чтобы выйти к Сталинграду. На восточном стоят наши войска в готовности отразить удар гитлеровцев, сбить нас отсюда непросто. Впрочем, так думалось и в августе прошлого года. Считали, что Днепр — это последний рубеж, здесь враг будет остановлен, отсюда перейдем в. наступление. Но события круто переменились. За Днепром последовал Северекий Донец, потом Оскол, и вот теперь — батюшка Дон. Остается Волга. А если враг и туда шагнет? Нет и нет! Для чего-то ведь создан новый фронт — Сталинградский...
Самолетный рев в небе заставляет Мосейчука прервать свои размышления. Тем более, что совсем рядом начинают бешено кружить стволами орудия зенитной батареи, охраняющей штаб. Однако стрельба ее безрезультатна. Впустую вел огонь и взвод «счетвере-нок», разместившийся поблизости. Самолеты удаляются, чтобы через десять минут появиться снова: Гавриил Мефодиевич смотрит на старую липу; ее зеленые листочки съежились, будто в предчувствии удара. Но ничего этого не происходит, хотя в воздухе нескончаемо долго висит неистовый грохот.
— Пусть наши дети не услышат такого грома,—
радист Валериан Никодимович Демиденко едва шевелит тонкими пересохшими губами.
— Разобьем немца, люди обрадуются тишине,— говорит Мосейчук.
Багряный закат опускается все ниже, но кругом еще светло. Мосейчук смотрит на желтое пшеничное поле с голубыми островками васильков и в его душе поднимается горячее стремление жить и бороться, разрастается уверенность в обязательной скорой победе над врагом.
— Товарищ майор, радиограмма.
Вскоре на стол комдива ложится приказ штаба Сталинградского фронта:
«В ночь на 30 июля 300-я СД сдает участок обороны 124-й и 278-й стрелковым дивизиям и сосредоточивается в лесу восточнее Ластушанского» .
Второй его пункт гласит, что полковник Меркулов отзывается в отдел кадров фронта, заместителем командира 300-й стрелковой дивизии назначается подполковник Тымчик.
За окном уныло стонет в телефонных проводах ветер. Низкий, с хрипотцой голос Меркулова выдает беспокойство. Сколько неожиданностей таили в себе эти июльские дни. Были и радости, но тревог больше. Каждому есть над чем поразмыслить.
— Выходит, выводят нас доукомплектовываться? — как-то буднично переспрашивает Кирилл Яковлевич.
Меркулов с задумчивой медлительностью протирает очки, распрямляет плечи и откликается, не оставляя ни тени сомнения:
— Сколотите крепкую дивизию, вернетесь на берега Волги. Куда же еще? Все взоры сейчас обращены к Сталинграду...— Он склоняет голову к плечу, щурит глаза, будто плохо видит своего собеседника.— Признаюсь: расставаться жаль. Почти что год вместе. Полюбился ты, Кирилл, своей храбростью. Не той, когда пулям не кланяешься, а готовностью принять решение, взять на себя ответственность. Это наивысшая доблесть старшего командира. Потому-то и повышения тебе просил.
В припоздавших летних сумерках растворяется все вокруг. Отчетливо видна лишь дощатая, с четырьмя крыльями мельница, что, скособочившись на бугре, готова без устали спорить с ветром и в одиночку.
КРАТКАЯ ФОРМУЛА
Связисты натужно тянут линию. На берегу, у сарая, где высятся клены, они останавливаются. Отсюда река кажется просторной, как море. С противоположной стороны подходы к сараю незаметны. И бойцы чувствуют себя свободно. Неожиданно воздух набухает далеким хриплым гулом.
— Бомбачи тащатся, как бы гостинцами не одарили,— предупреждает сержант Олейник.
Бойцы ищут, где бы укрыться, но щели пока не отрыты, и они, заслышав свист бомб, припадают к стене сарая. Дым и гарь забивают горло, дышать становится нечем.
— Пронесло,— стряхивая с гимнастерки солому, прокашлявшись, радуется старший сержант Самодуров. Сняв каску, трет рукой лоб и нащупывает шишку; она увеличивается в размерах и приобретает синеватый оттенок.— Это называется: еще одну отметину получил...
В небе распускаются ватные комочки разрывов зенитных снарядов, но бомбардировщики уходят невредимыми. Понурыми возвращаются длинноносые «лагги», высота полета настолько мала, что на плоскостях видны рваные отверстия — следы пуль. За ними — «мессер-шмитты». Один из истребителей скрывается за высотой, стелит за собой сероватый шлейф дыма. Дотянет ли до аэродрома? Этого сказать никто не может.
— Митрофан Иванович, не ты ли промахнулся? Наводчик Постников воспринимает вопрос-упрек
всерьез, отнекивается, прячет от ветра худое, нервное лицо.
— Тимаргалиев не позволил бы, у него глаз зоркий,— отвечает бн.
Его поддерживает другой зенитчик:
— Хладнокровию Шакира позавидуешь...
А у того на лиЦе такое выражение, будто он только что слушал не вой бомб, а тронувшую сердце мелодию. Разговор приобретает неожиданный характер.
-Мусульманин? — вопрос Григория Самодурова относится к Кунаю Кунакулову; тот отмалчивается, пока позволяет приличие, смотрит на лейтенанта, присевшего в тени кленов, и, наконец, говорит:
— Все мы теперь неверующие. Это раньше у нас калым за женщину полагался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
12 июля. Новый маршрут: Бараниковка, Нагольная, Волошино, Миллерово, Осиновый. И в том же приказе: отходить за Дон, переправиться напротив станицы Ве-шенской. Приписка такова: маршрут выбирать самостоятельно, исходя из обстановки и придерживаясь общего направления на юго-восток. Так и двигались тихими, неброскими проселками.
19 июля. На рассвете армада «юнкерсов» долго висит над мостами, угрожая сорвать переправу наших частей. Это подхлестывает — темп марша возрастает. Какие потери? Части и подразделения все целы. Правда, артполк едва не лишился нагруженного сверх меры обоза, но разбитной Полищук отыскал все же переправу в районе Вешенской. Даже в дом, Михаила Шолохова заходил, хотя самого хозяина и не встретил. Увидел в прихожей тулуп, на столе — охотничье ружье, на полу разбросанные листы рукописи, а во дворе — воронку
от бомбы. Рассказывал об этом, а у самого губы дрожали...
— Первая ласточка! — радист тянет листок с колонками цифр.— Даша Банченко, как всегда, без опозданий.
Полгода назад пришла в роту связи сероглазая комсомолка и сразу же круто повела дело. Сейчас она — старшая радиотелеграфистка. Не раз отмечал Мосейчук старательность и аккуратность девушки. Многие за это время заметно выросли. Пора рекомендовать на повышение Андрея Шульгу. Да и Борис Попов потянет взвод: дело свое знает, кандидат в, члены партии. «Нужно поговорить с начальником штаба»,— решает Гавриил Мефодиевич и распрямляет карту на планшетке. Сейчас линию фронта чертит извилистая лента Дона. В просторе реки слышен каждый посторонний звук и бойцы всегда начеку. На западном берегу немцы собираются сделать прыжок, чтобы выйти к Сталинграду. На восточном стоят наши войска в готовности отразить удар гитлеровцев, сбить нас отсюда непросто. Впрочем, так думалось и в августе прошлого года. Считали, что Днепр — это последний рубеж, здесь враг будет остановлен, отсюда перейдем в. наступление. Но события круто переменились. За Днепром последовал Северекий Донец, потом Оскол, и вот теперь — батюшка Дон. Остается Волга. А если враг и туда шагнет? Нет и нет! Для чего-то ведь создан новый фронт — Сталинградский...
Самолетный рев в небе заставляет Мосейчука прервать свои размышления. Тем более, что совсем рядом начинают бешено кружить стволами орудия зенитной батареи, охраняющей штаб. Однако стрельба ее безрезультатна. Впустую вел огонь и взвод «счетвере-нок», разместившийся поблизости. Самолеты удаляются, чтобы через десять минут появиться снова: Гавриил Мефодиевич смотрит на старую липу; ее зеленые листочки съежились, будто в предчувствии удара. Но ничего этого не происходит, хотя в воздухе нескончаемо долго висит неистовый грохот.
— Пусть наши дети не услышат такого грома,—
радист Валериан Никодимович Демиденко едва шевелит тонкими пересохшими губами.
— Разобьем немца, люди обрадуются тишине,— говорит Мосейчук.
Багряный закат опускается все ниже, но кругом еще светло. Мосейчук смотрит на желтое пшеничное поле с голубыми островками васильков и в его душе поднимается горячее стремление жить и бороться, разрастается уверенность в обязательной скорой победе над врагом.
— Товарищ майор, радиограмма.
Вскоре на стол комдива ложится приказ штаба Сталинградского фронта:
«В ночь на 30 июля 300-я СД сдает участок обороны 124-й и 278-й стрелковым дивизиям и сосредоточивается в лесу восточнее Ластушанского» .
Второй его пункт гласит, что полковник Меркулов отзывается в отдел кадров фронта, заместителем командира 300-й стрелковой дивизии назначается подполковник Тымчик.
За окном уныло стонет в телефонных проводах ветер. Низкий, с хрипотцой голос Меркулова выдает беспокойство. Сколько неожиданностей таили в себе эти июльские дни. Были и радости, но тревог больше. Каждому есть над чем поразмыслить.
— Выходит, выводят нас доукомплектовываться? — как-то буднично переспрашивает Кирилл Яковлевич.
Меркулов с задумчивой медлительностью протирает очки, распрямляет плечи и откликается, не оставляя ни тени сомнения:
— Сколотите крепкую дивизию, вернетесь на берега Волги. Куда же еще? Все взоры сейчас обращены к Сталинграду...— Он склоняет голову к плечу, щурит глаза, будто плохо видит своего собеседника.— Признаюсь: расставаться жаль. Почти что год вместе. Полюбился ты, Кирилл, своей храбростью. Не той, когда пулям не кланяешься, а готовностью принять решение, взять на себя ответственность. Это наивысшая доблесть старшего командира. Потому-то и повышения тебе просил.
В припоздавших летних сумерках растворяется все вокруг. Отчетливо видна лишь дощатая, с четырьмя крыльями мельница, что, скособочившись на бугре, готова без устали спорить с ветром и в одиночку.
КРАТКАЯ ФОРМУЛА
Связисты натужно тянут линию. На берегу, у сарая, где высятся клены, они останавливаются. Отсюда река кажется просторной, как море. С противоположной стороны подходы к сараю незаметны. И бойцы чувствуют себя свободно. Неожиданно воздух набухает далеким хриплым гулом.
— Бомбачи тащатся, как бы гостинцами не одарили,— предупреждает сержант Олейник.
Бойцы ищут, где бы укрыться, но щели пока не отрыты, и они, заслышав свист бомб, припадают к стене сарая. Дым и гарь забивают горло, дышать становится нечем.
— Пронесло,— стряхивая с гимнастерки солому, прокашлявшись, радуется старший сержант Самодуров. Сняв каску, трет рукой лоб и нащупывает шишку; она увеличивается в размерах и приобретает синеватый оттенок.— Это называется: еще одну отметину получил...
В небе распускаются ватные комочки разрывов зенитных снарядов, но бомбардировщики уходят невредимыми. Понурыми возвращаются длинноносые «лагги», высота полета настолько мала, что на плоскостях видны рваные отверстия — следы пуль. За ними — «мессер-шмитты». Один из истребителей скрывается за высотой, стелит за собой сероватый шлейф дыма. Дотянет ли до аэродрома? Этого сказать никто не может.
— Митрофан Иванович, не ты ли промахнулся? Наводчик Постников воспринимает вопрос-упрек
всерьез, отнекивается, прячет от ветра худое, нервное лицо.
— Тимаргалиев не позволил бы, у него глаз зоркий,— отвечает бн.
Его поддерживает другой зенитчик:
— Хладнокровию Шакира позавидуешь...
А у того на лиЦе такое выражение, будто он только что слушал не вой бомб, а тронувшую сердце мелодию. Разговор приобретает неожиданный характер.
-Мусульманин? — вопрос Григория Самодурова относится к Кунаю Кунакулову; тот отмалчивается, пока позволяет приличие, смотрит на лейтенанта, присевшего в тени кленов, и, наконец, говорит:
— Все мы теперь неверующие. Это раньше у нас калым за женщину полагался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78