Они молча сидели вдвоем, бок о бок, словно два старых друга, – колдун и безродный, бесправный, гонимый Аймик Избранный. Они оба смотрели туда, откуда налетающий ветер доносил возбужденные голоса, радостные крики, смех, возобновляющееся и обрывающееся пение. Туда, где далеко внизу, под обрывом, шла первоначальная разделка добычи. Отсюда не были видны ни охотники ни их жертвы. Только край обрыва, истоптанный, обрушенный могучими ногами рыжеволосых гигантов. Все еще дымилась черная гарь. Одинокий кустик, зацепившийся за край обрыва остатками корней, трепетал на ветру, никак не желая сдаваться, из последних сил противясь неизбежной гибели…
Аймик с облегчением чувствовал, что неведомая сила, пытавшаяся им завладеть, отступила, что омерзительный (и притягивающий!) голос больше не слышен и не имеет над ним власти. Ощущал он и другое: ненависть и угрозу, исходящую от чего-то… или от кого-то, стоящего за всем этим. Древнюю, нечеловеческую…
Ветерок обвеял лицо и приблизил слаженное пение:
…Они отдали нам бивни!
Отдали! Отдали! Отдали!
Они отдали нам кости!
Отдали! Отдали! Отдали!
Женщины! Женщины! Женщины!
Охотники возвращаются!
Женщины! Женщины! Женщины!
Ваши мужья возвращаются!
С добычей! С добычей! С добычей!..
Далеко внизу, на тропе, показались охотники, доверху нагруженные первыми, самыми лучшими частями Большой Добычи: набитые заплечники, доверху наполненные носилки, бивни на плечах. Их фигурки в косых солнечных лучах вырисовывались очень четко; длинные тени скользили по траве, по кустарникам.
Аймик встал – первым, против всяких правил – и, неожиданно для себя, заговорил с колдуном так, словно перед ним был вовсе не могучий колдун, способный легко и жестоко отомстить за обиду, а просто приятель-охотник.
– Рамир! Ты говорил со мной как друг, и я, Аймик, которого ты назвал Избранным, благодарю тебя. Мужчины-охотники возвращаются; пора уходить и нам. Я буду думать о твоих словах. Но выслушай и мое последнее слово. Если мне суждено уйти, я уйду. Но только вместе со своей женой, с Атой. Никто из сыновей Сизой Горлицы не имеет на нее права. Никто!
Колдун молча поднялся и молча двинулся по тропе, ведущей в стойбище. Его лицо было непроницаемым.
Гудит высокое пламя пиршественного костра, посылая к летним звездам бесчисленные искры. Шипят на вертелах над очагами куски мяса, источающие дивный, возбуждающий аромат, от которого в начале пира текли слюни и сладко ныли желудки. Но сейчас есть почти никто уже не в силах; общинники опьянели от сытости. И не только от сытости: ходят по кругу деревянные миски с хмельным питьем. Открывшая пир ритуальная охотничья пляска давно окончена; теперь можно все, теперь пляшет кто хочет и как хочет; кто во что горазд. Даже детишки прыгают, толкаются, визжат возле большого костра вместе со взрослыми, под стук колотушек о раскрашенные кости мамонта – праздничные барабаны детей Сизой Горлицы, под крики, смех, улюлюканье тех, кому лень даже с места двинуться – не то что плясать. Или невмоготу. От сытости.
Аймик не пляшет. Он сидит скрестив ноги – не в стороне, со всеми. Он глядит туда, где пляшут, улыбается и даже что-то выкрикивает время от времени. Как нужно, как другие. В руке костяной стержень с нанизанным куском хобота. Когда сползает улыбка и нет сил ее вернуть, Аймик подносит его ко рту и рвет зубами давно остывшее, но мягкое и все еще сочное мясо, жует и глотает, не чувствуя его вкуса.
От костра чуть ли не бегом – громадная фигура Хай-юрра. Он тащит за руки Малуту и Ату, а на плечах устроился Курри, его сынишка. Айюги не видно, должно быть, уже ушла. Все четверо веселы, все хохочут, а Курри так просто захлебывается от смеха, барабаня кулачонками по отцовскому темени. Подбежав, Хайюрр бросает Ату прямо на Аймиковы колени, валит наземь Малуту и, громогласно хохоча, падает сам рядом с Аймиком. Его сынишка с радостным визгом слетает с отцовских плеч и несколько раз перекувыркивается через голову, туда и обратно.
Отсмеявшись, Хайюрр смотрит на Аймика, хлопает его по плечу и слегка приобнимает:
– Не грусти, дружище! Такое – в последний раз! Завтра, как только Обряды закончим, душу из Рамира вытрясу! Чтобы до осени тебя усыновили. Впрямь – сколько можно?
Ата, лежащая на коленях Аймика, заглядывает ему в лицо, проводит ладонью по его довольно-таки редкой бороде и спрашивает:
– Муж мой, ты как?
– Хорошо, все хорошо! – скалит он зубы. – Объелся, должно быть. Хочешь?
Он подносит ко рту жены свой уже опостылевший кусок жареного мамонтового хобота. Она мотает головой, рывком садится и, тут же забыв об Аймике, смотрит на пляшущих.
– Смотри, смотри! – дергает мужа за рукав, показывая другой рукой на двух стариков, выделывающих особенно замысловатые коленца. Заливается смехом и бьет в ладоши. Аймик вторит жене.
В руках Хайюрра появляется деревянная миска с хме-люгой. Он делает несколько шумных глотков и хохочет от удовольствия.
– А ну, дай-ка сюда! – Из-за плеча Аты протягивается волосатая ручища. Хайюрр забирает у Аймика мясо, а другой рукой ставит Ате на колени изрядно початую миску. Через мгновение весь оставшийся кусок хобота исчезает в щели, открывшейся вдруг в густой поросли его бороды и усов.
– М-м-м, ну и вкуснятина! – хохочет он, поглаживая свой живот. – Думал – и куска не проглочу, да наплясался, выпил – и снова жрать хочу!
Ата, едва пригубив, передает хмелюгу мужу.
Аймик пьет не отрываясь, медленными глотками.
(«Их хмелюга забористей нашей. Или просто здесь ее больше пьют, чем там, у детей Тигрольва?»)
Наполовину опорожненная посудина уходит дальше, в чьи-то протянутые руки. Стучит барабан, стучит в висках, пляшут люди, пляшет пламя костра, пляшут звезды…
…И весело смеется Ата!
– Эй, Аймик, не спи! Плясать пойдем; ты сидишь и сидишь, словно смолой приклеенный. Вот и объелся.
(А-а-а — все равно!)
Он неестественно хохочет…
(Сойдет! Сейчас не заметят.)
– И то! Помоги-ка встать.
…И, опираясь на руку Хайюрра, пытается рывком вскочить на ноги. Это не удается, и, не сразу поднявшись, Аймик чувствует, что мир вокруг слегка покачивается.
– Ну что, спляшем? – говорит он невесть откуда взявшейся Малуте.
Бьют колотушки о раскрашенные кости. Пляшут люди. Пляшут звезды. Пляшет сама ночь… Это длится вечность; они то сбиваются в кучу, то расходятся в круг, обнимая друг друга за плечи, то разбиваются парами… Малута только кажется большой и грузной; она гибкая, она ловкая, с ней легко…
Стук колотушек сливается с дружными выкриками:
– Эй-хо! Эй-хо! Эй-хо!
Сейчас самые веселые духи пляшут вместе с людьми, и… соединяют пары. Движения тел, и рук, и ног все гибче, все вольнее, все призывнее…
– Эй-хо! Эй-хо! Эй-хо!
…А вон и Ата. Она разгорячена, она весела, ее лицо сияет, ее тело выгибается…
…И Хайюрр!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134