Если они не приживутся сразу, эта троица не будет отчаиваться — у них будет достаточно времени, а пока они станут поливать всходы кровью.
— Нам действительно нужны такие друзья? — спросил Кристофер.
Сам он так и не смог увидеть в этом необходимость. Не смог понять, как такой хрупкий барьер может разделять две философии.
— Тебе сложно понять это, Кристофер. Ты не был в Европе во время войны, ты не видел, что мы делали друг с другом. Мы потеряли головы. Мы стали животными. Когда война закончилась, все считали, что зверство ушло вместе с ней. Словно так могло произойти. «Война, призванная покончить с войнами», — так мы ее называли. Но как может закончиться война? Она является частью нас, она в нашей крови. Если большевикам удастся еще больше распространить свое влияние, то будет еще одна война, куда хуже предыдущей. Моя работа заключается в том, чтобы предотвратить это любой ценой. Наш народ только что выиграл войну, и мир никогда не казался ему таким приятным. Люди хотят, чтобы мир продолжался вечно: чтобы цвел в полях мак, чтобы на полках стояли фотографии дяди Артура со всеми его регалиями, чтобы каждый день развевался на ветру национальный флаг, чтобы всю зиму горели дрова в камине. И мне страшно за них. Их вот-вот поглотят Замятин и История, а они даже не догадываются об этом. Вот почему нам необходим Унгерн Штернберг. Это достойно сожаления, но необходимо, уверяю тебя. — Он кашлянул. — Не беспокойся, он не продержится долго. В подобные времена такие люди, как он, выполняют свое предназначение. Он очистил Монголию от китайцев — и правильно сделал. Если бы мы сделали это, были бы осложнения, дипломатические дискуссии, репарации. Он будет сдерживать большевиков до тех пор, пока мы не организуем что-нибудь более цивилизованное, более постоянное. Тогда вместо него мы посадим на трон своего человека. Может быть, тибетского мальчика. Мы будем поставлять оружие и советников, денежные запасы. Мы наладим работу телеграфа, откроем банки, начнем оживленную торговлю. В конце концов, все это получится — вот увидишь. Поверь мне, что это обсуждали очень важные люди. Очень важные. Обсуждали все стороны этой проблемы. Это во благо. Ты увидишь. Все это во благо.
Рев мотора наполнял мир. Фары разрывали темноту перед ними, но как только машина проезжала, позади нее тут же образовывалась та же темнота, плотная и тревожная.
Чиндамани повернулась к Кристоферу.
— Это как волшебство, — сказала она. — Лампы, которые могут превратить темноту в дневной свет. Коробки, которые могут бегать быстрее, чем крылатые кони. Ты никогда не рассказывал мне о них, о том, что твои люди могут делать такие удивительные вещи.
— Нет, — ответил Кристофер, глядя в темноту. — Я не говорил тебе. Все, что мы делаем, — это волшебство. В один прекрасный день мы весь мир превратим в волшебную страну. Подожди и ты увидишь.
Глава 49
Этой ночью они остановились на отдых в центре огромной низины в трехстах километрах от Сининг-Фу. На пустынном небе светила огромная луна, превращая песок в серебро, а низину в гигантскую отполированную миску. Песок уже остыл. Они развели костер при помощи купленного в Сининг-Фу древесного угля и молча поели, поеживаясь от холода.
Кристофер не мог объяснить Чиндамани то, что беспокоило его. Он сказал ей, что через несколько дней они будут в Урге. Воспитанная в вере в чудеса, очарованная магическим пульсом машины, которая уже так далеко пронесла их по этой земле, лишенной снега и льда, она поверила ему.
Он рассказал ей то, что узнал об Унгерне Штернберге — не для того, чтобы напугать, но для того, чтобы предупредить. Он рассказал, что у русского в Даурии была стая волков, которым он время от времени скармливал свои жертвы, — это сообщил ему Уинтерпоул. Но она никогда не видела волка, никогда не слышала воя в ночной тишине, и решила, что он рассказывает сказки типа тех, которые она когда-то рассказывала Самдапу в его лабранге в разгар зимы и которые он с удовольствием слушал.
Она очень скучала по мальчику и боялась за него, и страх ее усиливался по мере того, как сокращалось разделяющее их расстояние. В ней появился суеверный страх, что она может каким-то образом послужить причиной его смерти. Но она отчетливо понимала и видела, на что способен Замятин, что убийство детей не является для него чем-то невозможным.
Ее отношения с Кристофером стали основанием для все растущей неуверенности. Она любила в нем все, и это было так странно, что постоянно приводило ее в удивление и восторг. Его глаза, его руки, чужеземная колючесть его бороды, его временами странное употребление тибетских слов, мягкие прикосновения его пальцев, легкое прикосновение его дыхания к ее влажной коже — все это наполняло ее чуждым ей и непонятным удовольствием, а иногда просто приносило удовлетворение от того, что она находится рядом с ним. Когда она делила с ним постель, то испытывала такое сильное наслаждение, о существовании которого она даже не догадывалась. Она всегда считала, что чувственные удовольствия являются уделом простых смертных или богов: так как она не относилась ни к тем, ни к другим, она до этого имела о них самое смутное представление.
В первый раз она поняла смысл искушения: его силу, тонкость, интимность. Она была готова отдать много жизней за то, чтобы он еще один раз вошел в нее, за то, чтобы ощутить его губы на своей груди, за то, чтобы просто лежать с ним обнаженной в темноте. В первую ночь в пустыне он пришел к ней, охваченный приступом страсти и отчаянием, которого она никогда не видела в нем. В тот момент, когда он вошел в нее, она поняла жизненно важную истину: любовь не уменьшается. Она растет с каждым днем до тех пор, пока не наполнит собою все.
И она опять задумалась, как она будет жить, когда придет время уйти от него и вернуться к теням, которым она принадлежала.
Им понадобилось еще два дня, чтобы оставить позади Гоби и находившуюся за ней низкую гряду гор. Пять раз машина ломалась, и каждый раз Уинтерпоул клялся, что это конец. Он ругался и возился в ней, возился и ругался до тех пор, пока что-то не происходило, и машина покорялась его упорству, и они снова отправлялись в путь. Кристофер с удивлением обнаружил в таком праздном человеке, как Уинтерпоул, такое мастерство. Как оказалось, машины были страстью Уинтерпоула. Он сказал, что предпочитает их людям, и Кристофер поверил ему.
Наконец пустыня осталась позади, и они поехали по равнинам, покрытым травой. Это была страна кочевников, страна белых войлочных юрт и гарцующих лошадей, страна быстрых вольных потоков и пологих лугов, где в полной тишине паслись гигантские стада овец, коз и коров. Они проехали мимо небольшого табуна белых лошадей — у каждой на широкой груди болтался амулет в войлочном мешочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
— Нам действительно нужны такие друзья? — спросил Кристофер.
Сам он так и не смог увидеть в этом необходимость. Не смог понять, как такой хрупкий барьер может разделять две философии.
— Тебе сложно понять это, Кристофер. Ты не был в Европе во время войны, ты не видел, что мы делали друг с другом. Мы потеряли головы. Мы стали животными. Когда война закончилась, все считали, что зверство ушло вместе с ней. Словно так могло произойти. «Война, призванная покончить с войнами», — так мы ее называли. Но как может закончиться война? Она является частью нас, она в нашей крови. Если большевикам удастся еще больше распространить свое влияние, то будет еще одна война, куда хуже предыдущей. Моя работа заключается в том, чтобы предотвратить это любой ценой. Наш народ только что выиграл войну, и мир никогда не казался ему таким приятным. Люди хотят, чтобы мир продолжался вечно: чтобы цвел в полях мак, чтобы на полках стояли фотографии дяди Артура со всеми его регалиями, чтобы каждый день развевался на ветру национальный флаг, чтобы всю зиму горели дрова в камине. И мне страшно за них. Их вот-вот поглотят Замятин и История, а они даже не догадываются об этом. Вот почему нам необходим Унгерн Штернберг. Это достойно сожаления, но необходимо, уверяю тебя. — Он кашлянул. — Не беспокойся, он не продержится долго. В подобные времена такие люди, как он, выполняют свое предназначение. Он очистил Монголию от китайцев — и правильно сделал. Если бы мы сделали это, были бы осложнения, дипломатические дискуссии, репарации. Он будет сдерживать большевиков до тех пор, пока мы не организуем что-нибудь более цивилизованное, более постоянное. Тогда вместо него мы посадим на трон своего человека. Может быть, тибетского мальчика. Мы будем поставлять оружие и советников, денежные запасы. Мы наладим работу телеграфа, откроем банки, начнем оживленную торговлю. В конце концов, все это получится — вот увидишь. Поверь мне, что это обсуждали очень важные люди. Очень важные. Обсуждали все стороны этой проблемы. Это во благо. Ты увидишь. Все это во благо.
Рев мотора наполнял мир. Фары разрывали темноту перед ними, но как только машина проезжала, позади нее тут же образовывалась та же темнота, плотная и тревожная.
Чиндамани повернулась к Кристоферу.
— Это как волшебство, — сказала она. — Лампы, которые могут превратить темноту в дневной свет. Коробки, которые могут бегать быстрее, чем крылатые кони. Ты никогда не рассказывал мне о них, о том, что твои люди могут делать такие удивительные вещи.
— Нет, — ответил Кристофер, глядя в темноту. — Я не говорил тебе. Все, что мы делаем, — это волшебство. В один прекрасный день мы весь мир превратим в волшебную страну. Подожди и ты увидишь.
Глава 49
Этой ночью они остановились на отдых в центре огромной низины в трехстах километрах от Сининг-Фу. На пустынном небе светила огромная луна, превращая песок в серебро, а низину в гигантскую отполированную миску. Песок уже остыл. Они развели костер при помощи купленного в Сининг-Фу древесного угля и молча поели, поеживаясь от холода.
Кристофер не мог объяснить Чиндамани то, что беспокоило его. Он сказал ей, что через несколько дней они будут в Урге. Воспитанная в вере в чудеса, очарованная магическим пульсом машины, которая уже так далеко пронесла их по этой земле, лишенной снега и льда, она поверила ему.
Он рассказал ей то, что узнал об Унгерне Штернберге — не для того, чтобы напугать, но для того, чтобы предупредить. Он рассказал, что у русского в Даурии была стая волков, которым он время от времени скармливал свои жертвы, — это сообщил ему Уинтерпоул. Но она никогда не видела волка, никогда не слышала воя в ночной тишине, и решила, что он рассказывает сказки типа тех, которые она когда-то рассказывала Самдапу в его лабранге в разгар зимы и которые он с удовольствием слушал.
Она очень скучала по мальчику и боялась за него, и страх ее усиливался по мере того, как сокращалось разделяющее их расстояние. В ней появился суеверный страх, что она может каким-то образом послужить причиной его смерти. Но она отчетливо понимала и видела, на что способен Замятин, что убийство детей не является для него чем-то невозможным.
Ее отношения с Кристофером стали основанием для все растущей неуверенности. Она любила в нем все, и это было так странно, что постоянно приводило ее в удивление и восторг. Его глаза, его руки, чужеземная колючесть его бороды, его временами странное употребление тибетских слов, мягкие прикосновения его пальцев, легкое прикосновение его дыхания к ее влажной коже — все это наполняло ее чуждым ей и непонятным удовольствием, а иногда просто приносило удовлетворение от того, что она находится рядом с ним. Когда она делила с ним постель, то испытывала такое сильное наслаждение, о существовании которого она даже не догадывалась. Она всегда считала, что чувственные удовольствия являются уделом простых смертных или богов: так как она не относилась ни к тем, ни к другим, она до этого имела о них самое смутное представление.
В первый раз она поняла смысл искушения: его силу, тонкость, интимность. Она была готова отдать много жизней за то, чтобы он еще один раз вошел в нее, за то, чтобы ощутить его губы на своей груди, за то, чтобы просто лежать с ним обнаженной в темноте. В первую ночь в пустыне он пришел к ней, охваченный приступом страсти и отчаянием, которого она никогда не видела в нем. В тот момент, когда он вошел в нее, она поняла жизненно важную истину: любовь не уменьшается. Она растет с каждым днем до тех пор, пока не наполнит собою все.
И она опять задумалась, как она будет жить, когда придет время уйти от него и вернуться к теням, которым она принадлежала.
Им понадобилось еще два дня, чтобы оставить позади Гоби и находившуюся за ней низкую гряду гор. Пять раз машина ломалась, и каждый раз Уинтерпоул клялся, что это конец. Он ругался и возился в ней, возился и ругался до тех пор, пока что-то не происходило, и машина покорялась его упорству, и они снова отправлялись в путь. Кристофер с удивлением обнаружил в таком праздном человеке, как Уинтерпоул, такое мастерство. Как оказалось, машины были страстью Уинтерпоула. Он сказал, что предпочитает их людям, и Кристофер поверил ему.
Наконец пустыня осталась позади, и они поехали по равнинам, покрытым травой. Это была страна кочевников, страна белых войлочных юрт и гарцующих лошадей, страна быстрых вольных потоков и пологих лугов, где в полной тишине паслись гигантские стада овец, коз и коров. Они проехали мимо небольшого табуна белых лошадей — у каждой на широкой груди болтался амулет в войлочном мешочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116