Всю свою жизнь запертый в монастырях и дворцах, он не мог выйти в мир, и тогда он привел мир в свой дворец.
Его секретари уже спали. Его жена развлекалась с новым любовником в своем собственном дворце, расположенном за пределами Та-Кхуре: он будет мазать ее груди маслом, а ее бедра — экстрактом сандалового дерева. Его помощники-монахи были заняты молитвами, готовясь к завтрашнему празднику. Он в одиночестве бродил по пустым комнатам и коридорам своей частной резиденции, с грустью прикасаясь пальцами к своему прошлому.
Оно было здесь: множество тарелок из севрского фарфора, с которых он никогда не ел, посеребренные тонкой паутиной пыли; пианино, на котором он так и не научился играть, много инструментов, все треснутые и расстроенные; всевозможные часы, показывающие разное время; альбомы из слоновой кости и малахита, чистейшего жемчуга и серебра, из оникса, агата, нефрита и из украшенной орнаментом русской кожи; из синего, красного и фиолетового бархата, забитые выцветшими фотографиями мертвых и живых. Стойки для бутылок, щипчики для шампанского, золотые, серебряные и стеклянные подсвечники, в которых вот уже несколько лет не стояли свечи; коробки с сигарами, коробки с картами, футляры для очков из черепахового панциря, украшенные золотой и серебряной филигранью; телескопы, через которые он однажды смотрел на звезды. Сейчас они брошены и покрыты пылью. Мечты и прихоти, делавшие бога счастливым, а человека одержимым. Он провел похожим на обрубок пальцем по японским колокольчикам, звенящим на ветру. Они зазвенели безо всякого ветра, напоминая звук, с которым падают льдинки.
Звон затих, на смену ему пришел другой звук. Это были шаги, тяжелые шаги. Он никого не ждал в этот час. И уж тем более здесь, в его личных покоях, куда никогда никто не входил без его разрешения. Шаги становились все громче, хотя их приглушал толстый ковер, расшитый золотом и серебром, покрывавший весь пол. Это были не паломники, искавшие его аудиенции: паломники бы тихо приползали на четвереньках. Шаги остановились — человек застыл в нескольких метрах от него.
— Ваше святейшество, — произнес голос. — Прошу прощения за вторжение, но я привел человека, который хочет говорить с вами. Пожалуйста, выслушайте его.
Он узнал голос. Это был Бодо, высокопоставленный лама, некогда в течение очень короткого промежутка времени бывший его секретарем. Каким образом он мог здесь оказаться? Прежде чем он успел ответить, раздался другой голос:
— Вы кхубилган Джебцундамба Кхутукхту, Богдо Хан, правящий под титулом «Возвеличенный всеми»?
Он кивнул. Он был уверен, что уже слышал этот голос.
— А вы думали, что я кто-то другой? — спросил он.
— Тогда я уполномочен сообщить вам от имени Временного народного правительства Монголии и Центрального комитета Монгольской народно-революционной партии, что вы отныне находитесь под домашним арестом и будете содержаться в этом помещении, пока не будет решена ваша дальнейшая судьба. Вы поняли?
Он снова кивнул.
— Да, — ответил он. — Я все прекрасно понял. Я узнал ваш голос, хотя и не помню вашего имени. Кто вы?
Ему показалось, что этот человек нервничает, словно что-то не в порядке.
— Меня зовут Николай Замятин, я бурятский представитель Коминтерна. Мы встречались в прошлом году, когда я был здесь и вел с вами переговоры относительно вашей возможной роли в грядущей революции. Тогда вы отказали мне. В этот раз вы мне не откажете.
— Да, — сказал он. — Я помню вас. Вы говорили о том, что надо отдать власть народу. Но тогда у меня не было власти, которую я мог бы отдать: она целиком и полностью принадлежала китайцам. А сейчас вы забрали ту власть, которую я мог обрести за это время. Кто будет здесь новым правителем? Вы?
— Люди сами будут править, — ответил Замятин.
— Да, — ответил он. — Но кто будет править людьми?
— Мы теряем время! Я уже проинструктировал ваших секретарей, чтобы они подготовили все в вашем кабинете. Вам надо подписать несколько бумаг.
Он не сдвинулся с места.
— Вы пришли рано, — заявил он. — Я ждал вас завтра. Как я понял, вы намеревались арестовать меня после церемонии в Цокчине. Однако ваши планы изменились. Что-то случилось?
Воцарилась полная тишина. Он решил, что бурят пристально смотрит на него.
Когда Замятин снова заговорил, в голосе его чувствовалась повышенная нервозность:
— Как вы получили эту информацию?
— Я знаю все, — ответил он. — Разве вам об этом не говорили? — Он спокойно улыбнулся.
Странно, но страха он не испытывал. В конце концов, такое случалось и прежде. А в этот раз, по крайней мере, это были монголы. Однако он жалел, что они пришли сегодня вечером. Это несколько нарушило его планы.
Кто-то подошел к нему и взял его руку.
— Пойдемте со мной, мой повелитель.
Это был Бодо. Он чувствовал в его голосе смущение. Бодо долго не протянет, подумал он. Когда на улицах выставят гильотины, он будет одним из первых, кого казнят. Он с сожалением подумал о том, что никогда не видел гильотину в действии. Он любил механические игрушки. И он слышал, что гильотины очень эффективны. Возможно, ему следовало купить одну, чтобы ее прислали сюда. Это развлекло бы его на какое-то время. Но тут он вспомнил о своей слепоте.
Они пошли по коридору рука об руку. Он слышал перед собой шаги нескольких человек. Когда незнакомцы только появились, он решил, что их человек восемь. Одна женщина, решил он. И двое детей.
Меньше чем через минуту они были в его кабинете. Бодо пододвинул ему кресло, хотя он сам мог прекрасно справиться безо всякой помощи. Кто-то другой открыл сервант, в котором стояло спиртное, и достал стакан и бутылку.
— Я бы предпочел портвейн, — заметил он. — Графин на верхней полке.
С портвейном его двенадцать лет назад познакомил английский исследователь по фамилии Барнаби, или Фарнаби, или как-то там еще. Барнаби прислал ему несколько ящиков «выдержанного светлого», как он назвал этот сорт, через китайский амбан, присвоивший себе пару ящиков. Сейчас у него оставался последний ящик или два, хотя, при некоторой экономии, их должно было хватить на какое-то время. Хотя казалось вполне возможным, что запасы портвейна переживут его.
Наконец портвейн появился на его столе, и он сделал крошечный глоток. Он берег его для особых случаев. Он предположил, что это как раз особый случай. Проблема заключалась в том, как пригласить сюда Унгерна, чтобы угостить и его. Он все запланировал на завтра, но они уже были здесь, оставляя грязные следы на его коврах, открывая его бутылки, пробуя его вина, и, вполне возможно, перераспределяя его богатства.
— Что конкретно вы хотите, чтобы я подписал?
Сначала китайцы, потом Унгерн, спаситель, оказавшийся монстром, а теперь свои, монголы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Его секретари уже спали. Его жена развлекалась с новым любовником в своем собственном дворце, расположенном за пределами Та-Кхуре: он будет мазать ее груди маслом, а ее бедра — экстрактом сандалового дерева. Его помощники-монахи были заняты молитвами, готовясь к завтрашнему празднику. Он в одиночестве бродил по пустым комнатам и коридорам своей частной резиденции, с грустью прикасаясь пальцами к своему прошлому.
Оно было здесь: множество тарелок из севрского фарфора, с которых он никогда не ел, посеребренные тонкой паутиной пыли; пианино, на котором он так и не научился играть, много инструментов, все треснутые и расстроенные; всевозможные часы, показывающие разное время; альбомы из слоновой кости и малахита, чистейшего жемчуга и серебра, из оникса, агата, нефрита и из украшенной орнаментом русской кожи; из синего, красного и фиолетового бархата, забитые выцветшими фотографиями мертвых и живых. Стойки для бутылок, щипчики для шампанского, золотые, серебряные и стеклянные подсвечники, в которых вот уже несколько лет не стояли свечи; коробки с сигарами, коробки с картами, футляры для очков из черепахового панциря, украшенные золотой и серебряной филигранью; телескопы, через которые он однажды смотрел на звезды. Сейчас они брошены и покрыты пылью. Мечты и прихоти, делавшие бога счастливым, а человека одержимым. Он провел похожим на обрубок пальцем по японским колокольчикам, звенящим на ветру. Они зазвенели безо всякого ветра, напоминая звук, с которым падают льдинки.
Звон затих, на смену ему пришел другой звук. Это были шаги, тяжелые шаги. Он никого не ждал в этот час. И уж тем более здесь, в его личных покоях, куда никогда никто не входил без его разрешения. Шаги становились все громче, хотя их приглушал толстый ковер, расшитый золотом и серебром, покрывавший весь пол. Это были не паломники, искавшие его аудиенции: паломники бы тихо приползали на четвереньках. Шаги остановились — человек застыл в нескольких метрах от него.
— Ваше святейшество, — произнес голос. — Прошу прощения за вторжение, но я привел человека, который хочет говорить с вами. Пожалуйста, выслушайте его.
Он узнал голос. Это был Бодо, высокопоставленный лама, некогда в течение очень короткого промежутка времени бывший его секретарем. Каким образом он мог здесь оказаться? Прежде чем он успел ответить, раздался другой голос:
— Вы кхубилган Джебцундамба Кхутукхту, Богдо Хан, правящий под титулом «Возвеличенный всеми»?
Он кивнул. Он был уверен, что уже слышал этот голос.
— А вы думали, что я кто-то другой? — спросил он.
— Тогда я уполномочен сообщить вам от имени Временного народного правительства Монголии и Центрального комитета Монгольской народно-революционной партии, что вы отныне находитесь под домашним арестом и будете содержаться в этом помещении, пока не будет решена ваша дальнейшая судьба. Вы поняли?
Он снова кивнул.
— Да, — ответил он. — Я все прекрасно понял. Я узнал ваш голос, хотя и не помню вашего имени. Кто вы?
Ему показалось, что этот человек нервничает, словно что-то не в порядке.
— Меня зовут Николай Замятин, я бурятский представитель Коминтерна. Мы встречались в прошлом году, когда я был здесь и вел с вами переговоры относительно вашей возможной роли в грядущей революции. Тогда вы отказали мне. В этот раз вы мне не откажете.
— Да, — сказал он. — Я помню вас. Вы говорили о том, что надо отдать власть народу. Но тогда у меня не было власти, которую я мог бы отдать: она целиком и полностью принадлежала китайцам. А сейчас вы забрали ту власть, которую я мог обрести за это время. Кто будет здесь новым правителем? Вы?
— Люди сами будут править, — ответил Замятин.
— Да, — ответил он. — Но кто будет править людьми?
— Мы теряем время! Я уже проинструктировал ваших секретарей, чтобы они подготовили все в вашем кабинете. Вам надо подписать несколько бумаг.
Он не сдвинулся с места.
— Вы пришли рано, — заявил он. — Я ждал вас завтра. Как я понял, вы намеревались арестовать меня после церемонии в Цокчине. Однако ваши планы изменились. Что-то случилось?
Воцарилась полная тишина. Он решил, что бурят пристально смотрит на него.
Когда Замятин снова заговорил, в голосе его чувствовалась повышенная нервозность:
— Как вы получили эту информацию?
— Я знаю все, — ответил он. — Разве вам об этом не говорили? — Он спокойно улыбнулся.
Странно, но страха он не испытывал. В конце концов, такое случалось и прежде. А в этот раз, по крайней мере, это были монголы. Однако он жалел, что они пришли сегодня вечером. Это несколько нарушило его планы.
Кто-то подошел к нему и взял его руку.
— Пойдемте со мной, мой повелитель.
Это был Бодо. Он чувствовал в его голосе смущение. Бодо долго не протянет, подумал он. Когда на улицах выставят гильотины, он будет одним из первых, кого казнят. Он с сожалением подумал о том, что никогда не видел гильотину в действии. Он любил механические игрушки. И он слышал, что гильотины очень эффективны. Возможно, ему следовало купить одну, чтобы ее прислали сюда. Это развлекло бы его на какое-то время. Но тут он вспомнил о своей слепоте.
Они пошли по коридору рука об руку. Он слышал перед собой шаги нескольких человек. Когда незнакомцы только появились, он решил, что их человек восемь. Одна женщина, решил он. И двое детей.
Меньше чем через минуту они были в его кабинете. Бодо пододвинул ему кресло, хотя он сам мог прекрасно справиться безо всякой помощи. Кто-то другой открыл сервант, в котором стояло спиртное, и достал стакан и бутылку.
— Я бы предпочел портвейн, — заметил он. — Графин на верхней полке.
С портвейном его двенадцать лет назад познакомил английский исследователь по фамилии Барнаби, или Фарнаби, или как-то там еще. Барнаби прислал ему несколько ящиков «выдержанного светлого», как он назвал этот сорт, через китайский амбан, присвоивший себе пару ящиков. Сейчас у него оставался последний ящик или два, хотя, при некоторой экономии, их должно было хватить на какое-то время. Хотя казалось вполне возможным, что запасы портвейна переживут его.
Наконец портвейн появился на его столе, и он сделал крошечный глоток. Он берег его для особых случаев. Он предположил, что это как раз особый случай. Проблема заключалась в том, как пригласить сюда Унгерна, чтобы угостить и его. Он все запланировал на завтра, но они уже были здесь, оставляя грязные следы на его коврах, открывая его бутылки, пробуя его вина, и, вполне возможно, перераспределяя его богатства.
— Что конкретно вы хотите, чтобы я подписал?
Сначала китайцы, потом Унгерн, спаситель, оказавшийся монстром, а теперь свои, монголы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116