«Предупреждаю вас обоих. Я не отступлюсь, пока не смогу доказательно обвинить вас в убийстве Касс. И передайте своему молодому мистеру Ганису, чтобы оглядывался через плечо, потому что я много лет буду наступать на его тень. А теперь убирайтесь оба к черту».
Он плюнул Ясуде Гэннаи в лицо и хотел ударить, но его удержали Кутэн и военный полицейский, американец в белом шлеме. Потом Ковидак неделю пил и плакал, Кутэн помог ему пережить это время, помог тем, что просто его слушал. Ковидак говорил, что потеря человека, которого любишь, хуже любой смерти, и он бы умер тысячу раз, чтобы хоть еще один раз обнять Касс. Ее потеря что-то навсегда в нем убила. Он уже не может любить, но может ненавидеть. Глядя на досье «Мудзин» и семьи Гэннаи, разбросанные по офису, он повторял: я могу ненавидеть.
Ковидак оставил военную службу в 1949 году, понимая, что к рутине гражданской службы вернуться уже не сможет, зная, что Англия изменилась так же сильно, как и он. Высшие классы, будь они прокляты, вели себя так, будто войны никогда не было. Но для большинства людей первые послевоенные годы были самыми суровыми в истории страны, не хватало буквально всего, рационирование было жестче, чем в годы войны.
Конечно, устраивались прекрасные балы в Виндзоре, Саттон-плэйс и в богатых частных домах, но все сильнее веяли ветры перемен. Правительство готовило новые законы, направленные против аристократии. Всяческие привилегии планировалось отменить, начиналась эра простого человека. Могла родиться новая Англия.
Стремясь ускорить этот процесс, Ковидак решил баллотироваться в парламент. И, к собственному удивлению, победил на выборах. Но после нескольких лет борьбы с консерваторами, лейбористами, маразматическими лордами, идиотами социалистами и разнообразными фанатиками он из парламента ушел. Тошно было смотреть на межпартийную грызню, от которой страдала вся страна.
К тому времени он был достаточно богат и мог жить в соответствии со своими вкусами. Родители умерли, он им унаследовал. Продал собственность в Сюррее, дом в Лондоне и переехал в Амершэм, где была похоронена Касс. И в шестидесятилетнем возрасте занятий ему хватало, уходить на покой он не собирался. Читал лекции в Оксфорде по азиатским вопросам, писал о Японии и Китае для «Нью Стэйтсмэн» и «Таймс Литэрэри Саплимент», работал в БиБиСи радиокомментатором.
Но главное, он наблюдал за «Мудзин», заполняя картотечные ящики информацией о компании, ее персонале, ее политике, успехах и неудачах. Часть собранной информации вошла в книгу об «экономическом чуде» Японии, связывая с этим явлением Уоррена Ганиса, однако об уничтожении пленных в лагере и убийстве родителей Ганиса Ковидак не упоминал. Не упоминал потому, что не было доказательств.
И вдруг буквально потоком пошла порочащая информация о «Мудзин», семье Гэннаи и Ганисе, так или иначе имеющая отношение к болезни Ясуды Гэннаи и борьбе за его президентское кресло. Кто-то настолько стремился к высшей власти в «Мудзин», что не побоялся перетряхнуть грязное белье компании на публике и связать известнейшего издателя Америки с давно забытым массовым убийством. Этот кто-то для выхода на Ковидака использовал Сержа Кутэна, сына Алена, и японку по имени Ханако Ватанабэ.
И Серж Кутэн, и Ханако сказали Ковидаку, что получают информацию от г-на Никкэи, счетовода в «Мудзин», но тот не истинный источник, а лишь посредник. Истинный источник им не известен. Сомневаться в их словах не было оснований; Ковидак знал Сержа с детства и считал хорошим парнем — может, немного бабник, но парень хороший. А красавица Ханако вряд ли стала бы интриговать, ей больше нравилось зажигать свечу с обоих концов. Да, они говорили правду. Ковидаку казалось вполне логичным, что его неизвестный благодетель в «Мудзин», имеющий доступ к секретам компании, хочет иметь какой-то буфер между собою и Ковидаком. И не без причин. Ковидак уже достаточно знал о «Мудзин», чтобы уверенно предсказывать: рано или поздно он высчитает, кто именно скрывается под именем Аикути, Скрытый Меч. А тем временем пусть накапливается грязь, пусть досье толстеют и позволят Ковидаку отомстить наконец через сорок лет.
Он должен сделать это ради Касс и Алена, которые не увидят, как рухнет «Мудзин». Аикути, надо полагать, знал о совместных делах Алена с Ковидаком, иначе зачем бы он использовал Сержа как посыльного?
Озабоченность Ковидака в отношении «Мудзин» разделяла одна американка, сенатор Фрэн Маклис из Нью-Йорка, женщина порой резковатая, но не лишенная шарма и довольно умная. Работая в комитете Конгресса по азиатским делам, она постепенно стала усматривать нечто зловещее в мировом успехе японского бизнеса. Сенатор Маклис оказалась одной из первых в стране противников японской торговой политики.
Несколько лет назад Ковидак написал ей, поздравил с прекрасной речью в Конгрессе: она добивалась наказания электронного подразделения «Мудзин» за демпинг телевизоров в Америке, продажу за бесценок — таким подлым путем компания пыталась захватить рынок. «Мудзин», заявила она, хочет погубить американских производителей телевизоров, продавая свои по таким ценам, что устоять невозможно. А когда конкурентов не станет, цены поднимутся.
Ковидак в том же письме упомянул и о своем интересе к «Мудзин», согласился с ее трактовкой намерений конгломерата, но предсказал, что американский Конгресс мер не примет. Законодательному органу трудно, а то и невозможно, сказал он, достигнуть консенсуса по какому бы то ни было вопросу…
* * *
Англия
Август 1985
Ковидак скармливал кусочки чеддара мурлыкающему Эдвину Друду, который печенку съел и устроился на коленях у хозяина. Черт возьми. Ковидак забыл о сегодняшней почте, она лежала на столе и смотрела ему в лицо. Увлеченно работал над книгой, потом позвонил его редактор из Лондона, сказал, что адвокаты издателя хотят взглянуть на рукопись. Не может ли Ковидак сразу отправить ее по почте? Не может.
Проклятые адвокаты. Все равно они ничего не понимают. Ковидак заявил, что ни один редактор, ни один издатель, ни один адвокат и запятой у него не увидят, пока не будет закончена вся книга.
Он взял со стола пачку конвертов, увидел письмо от издателя, вспомнил разговор с дураком редактором и отбросил конверт через плечо нераспечатанным. Другие письма: из книжного клуба, от его бухгалтера, из лондонского киноклуба, который он давно бросил. И простой белый конверт из Цюриха, адресован ему, обратного адреса нет. Может быть, швейцарские гномы сообщают, что умер его дальний родственник и оставил ему несчетные миллионы? Он взял нож для бумаг и с любопытством вскрыл конверт.
Вытащил единственный лист бумаги, развернул и сразу посмотрел на подпись внизу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Он плюнул Ясуде Гэннаи в лицо и хотел ударить, но его удержали Кутэн и военный полицейский, американец в белом шлеме. Потом Ковидак неделю пил и плакал, Кутэн помог ему пережить это время, помог тем, что просто его слушал. Ковидак говорил, что потеря человека, которого любишь, хуже любой смерти, и он бы умер тысячу раз, чтобы хоть еще один раз обнять Касс. Ее потеря что-то навсегда в нем убила. Он уже не может любить, но может ненавидеть. Глядя на досье «Мудзин» и семьи Гэннаи, разбросанные по офису, он повторял: я могу ненавидеть.
Ковидак оставил военную службу в 1949 году, понимая, что к рутине гражданской службы вернуться уже не сможет, зная, что Англия изменилась так же сильно, как и он. Высшие классы, будь они прокляты, вели себя так, будто войны никогда не было. Но для большинства людей первые послевоенные годы были самыми суровыми в истории страны, не хватало буквально всего, рационирование было жестче, чем в годы войны.
Конечно, устраивались прекрасные балы в Виндзоре, Саттон-плэйс и в богатых частных домах, но все сильнее веяли ветры перемен. Правительство готовило новые законы, направленные против аристократии. Всяческие привилегии планировалось отменить, начиналась эра простого человека. Могла родиться новая Англия.
Стремясь ускорить этот процесс, Ковидак решил баллотироваться в парламент. И, к собственному удивлению, победил на выборах. Но после нескольких лет борьбы с консерваторами, лейбористами, маразматическими лордами, идиотами социалистами и разнообразными фанатиками он из парламента ушел. Тошно было смотреть на межпартийную грызню, от которой страдала вся страна.
К тому времени он был достаточно богат и мог жить в соответствии со своими вкусами. Родители умерли, он им унаследовал. Продал собственность в Сюррее, дом в Лондоне и переехал в Амершэм, где была похоронена Касс. И в шестидесятилетнем возрасте занятий ему хватало, уходить на покой он не собирался. Читал лекции в Оксфорде по азиатским вопросам, писал о Японии и Китае для «Нью Стэйтсмэн» и «Таймс Литэрэри Саплимент», работал в БиБиСи радиокомментатором.
Но главное, он наблюдал за «Мудзин», заполняя картотечные ящики информацией о компании, ее персонале, ее политике, успехах и неудачах. Часть собранной информации вошла в книгу об «экономическом чуде» Японии, связывая с этим явлением Уоррена Ганиса, однако об уничтожении пленных в лагере и убийстве родителей Ганиса Ковидак не упоминал. Не упоминал потому, что не было доказательств.
И вдруг буквально потоком пошла порочащая информация о «Мудзин», семье Гэннаи и Ганисе, так или иначе имеющая отношение к болезни Ясуды Гэннаи и борьбе за его президентское кресло. Кто-то настолько стремился к высшей власти в «Мудзин», что не побоялся перетряхнуть грязное белье компании на публике и связать известнейшего издателя Америки с давно забытым массовым убийством. Этот кто-то для выхода на Ковидака использовал Сержа Кутэна, сына Алена, и японку по имени Ханако Ватанабэ.
И Серж Кутэн, и Ханако сказали Ковидаку, что получают информацию от г-на Никкэи, счетовода в «Мудзин», но тот не истинный источник, а лишь посредник. Истинный источник им не известен. Сомневаться в их словах не было оснований; Ковидак знал Сержа с детства и считал хорошим парнем — может, немного бабник, но парень хороший. А красавица Ханако вряд ли стала бы интриговать, ей больше нравилось зажигать свечу с обоих концов. Да, они говорили правду. Ковидаку казалось вполне логичным, что его неизвестный благодетель в «Мудзин», имеющий доступ к секретам компании, хочет иметь какой-то буфер между собою и Ковидаком. И не без причин. Ковидак уже достаточно знал о «Мудзин», чтобы уверенно предсказывать: рано или поздно он высчитает, кто именно скрывается под именем Аикути, Скрытый Меч. А тем временем пусть накапливается грязь, пусть досье толстеют и позволят Ковидаку отомстить наконец через сорок лет.
Он должен сделать это ради Касс и Алена, которые не увидят, как рухнет «Мудзин». Аикути, надо полагать, знал о совместных делах Алена с Ковидаком, иначе зачем бы он использовал Сержа как посыльного?
Озабоченность Ковидака в отношении «Мудзин» разделяла одна американка, сенатор Фрэн Маклис из Нью-Йорка, женщина порой резковатая, но не лишенная шарма и довольно умная. Работая в комитете Конгресса по азиатским делам, она постепенно стала усматривать нечто зловещее в мировом успехе японского бизнеса. Сенатор Маклис оказалась одной из первых в стране противников японской торговой политики.
Несколько лет назад Ковидак написал ей, поздравил с прекрасной речью в Конгрессе: она добивалась наказания электронного подразделения «Мудзин» за демпинг телевизоров в Америке, продажу за бесценок — таким подлым путем компания пыталась захватить рынок. «Мудзин», заявила она, хочет погубить американских производителей телевизоров, продавая свои по таким ценам, что устоять невозможно. А когда конкурентов не станет, цены поднимутся.
Ковидак в том же письме упомянул и о своем интересе к «Мудзин», согласился с ее трактовкой намерений конгломерата, но предсказал, что американский Конгресс мер не примет. Законодательному органу трудно, а то и невозможно, сказал он, достигнуть консенсуса по какому бы то ни было вопросу…
* * *
Англия
Август 1985
Ковидак скармливал кусочки чеддара мурлыкающему Эдвину Друду, который печенку съел и устроился на коленях у хозяина. Черт возьми. Ковидак забыл о сегодняшней почте, она лежала на столе и смотрела ему в лицо. Увлеченно работал над книгой, потом позвонил его редактор из Лондона, сказал, что адвокаты издателя хотят взглянуть на рукопись. Не может ли Ковидак сразу отправить ее по почте? Не может.
Проклятые адвокаты. Все равно они ничего не понимают. Ковидак заявил, что ни один редактор, ни один издатель, ни один адвокат и запятой у него не увидят, пока не будет закончена вся книга.
Он взял со стола пачку конвертов, увидел письмо от издателя, вспомнил разговор с дураком редактором и отбросил конверт через плечо нераспечатанным. Другие письма: из книжного клуба, от его бухгалтера, из лондонского киноклуба, который он давно бросил. И простой белый конверт из Цюриха, адресован ему, обратного адреса нет. Может быть, швейцарские гномы сообщают, что умер его дальний родственник и оставил ему несчетные миллионы? Он взял нож для бумаг и с любопытством вскрыл конверт.
Вытащил единственный лист бумаги, развернул и сразу посмотрел на подпись внизу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135