Она на самом деле работала чуть ли не на износ, и Лиз пришлось не только приказать, чтобы та передохнула, но и всучить ей половину денег на поездку в Италию, чтобы отпуск наверняка состоялся.
Лиз наконец обнаружила трубку телефона, которая спокойно лежала на одном из кухонных стульев. Прежде чем взять ее, она выждала какое-то время, чтобы перенестись из одного мира в другой. Динамика отношений между Лиз и каждым из ее пациентов складывалась таким образом, что для успешного лечения она мысленно создавала каждому из них свой мир и сама полностью туда погружалась. В противном случае могли бы возникнуть перегибы, потеря внимания и отклонения. И хотя Моника была не пациенткой, а лучшей подругой, порой бывало сложно четко отделить одно от другого.
Пока Лиз погружалась в мир Моники, она сверилась с листочком для записи звонков, прикрепленным к холодильнику магнитным прижимом в виде головы Шопена. Единственными, кто звонил, были барабанщик Моники Анжело Панни по кличке «Тим» и ее мама. Обоих интересовало, нормально ли она добралась до Рима.
— Пронто, мисс Шерд, — поздоровалась Лиз, нажав кнопку на трубке. Телефонное приветствие было одним из двух слов, которые она знала по-итальянски.
Однако с другого конца провода отозвался определенно мужской голос:
— Лиз, извини, но это не Моника. Это — Боб Херберт.
— Боб! — воскликнула она. — Вот это сюрприз! Что происходит в стране Фрейда?
— Я всегда считал, что Фрейд был австрияком, — удивился Херберт.
— Он им и был, но на год его залучили немцы. Аншлюс имел место в тридцать восьмом году, а Фрейд скончался в тридцать девятом, — пояснила Лиз.
— Все это было бы смешно, если бы Фатерланд, похоже, снова не начал поигрывать мускулами, заявляя о начале новой эры и строительстве новой империи, — сказал Боб.
Лиз потянулась за сигаретой.
— Что ты имеешь в виду?
— Вы смотрели утренние новости? — поинтересовался Херберт.
— Раньше шести новостей не передают, — напомнила она. — Боб, какого черта, что у вас там стряслось?
— Банда неонацистов напала на съемочную площадку. Они убили несколько человек из съемочной группы и угнали автофургон, набитый нацистскими раритетами. И хотя никто ничего про это не слышал, но, похоже, они прихватили в заложницы американскую девушку.
— Господи! — воскликнула Лиз. Она сделала несколько коротких затяжек.
— Выяснилось, что группой руководила женщина по имени Карин Доринг. Что-нибудь слышали о такой?
— Что-то и правда знакомое, — подтвердила Лиз. Не отрывая трубки от уха, она направилась из кухни в кабинет. — Подождите минутку, я взгляну, что у нас есть.
Лиз включила домашний компьютер, села за монитор и вошла в базу данных компьютера, который стоял на ее рабочем столе в самом Оперативном центре. Меньше чем через десять секунд на экране появилось досье на Доринг.
— Карин Доринг, или «призрак из Галле», — сказала она в трубку.
— Призрак откуда? — переспросил Херберт.
— Из Галле, — ответила Лиз и пробежала дальше по тексту. — Это ее родной город в Восточной Германии. А призраком ее зовут потому, что она исчезает с места событий раньше, чем кто-либо сможет ее поймать. Обычно она не пользуется маскировкой и действует с открытым лицом, хочет, чтобы люди узнали, кто за всем этим стоит. Вот, послушайте еще. В прошлом году в своем интервью газете под названием «Наша борьба» она говорит о себе, как о нацистском Робине Гуде, наносящем удары от имени притесняемого большинства населения Германии.
— Похоже, она психопатка, — прокомментировал Херберт.
— На самом деле нет. В том-то и сложность с людьми подобного типа. — Лиз закашлялась, продолжая курить сигарету, и прокрутила текст дальше. — В конце семидесятых, во время учебы в институте, она недолго была членом коммунистической партии.
— Шпионила за врагом?
— Вероятней всего, нет, — ответила Лиз.
— Ладно, — смирился Херберт, — почему бы мне на время не заткнуться?
— Нет-нет, то, что вы сейчас только что высказали, — вполне логичное предположение, хотя, скорее всего, и неверное. Очевидно, она была в поисках себя в идеологическом смысле. Ведь и левые коммунисты, и правые неонацисты очень похожи в своей твердолобости. Таковы все радикалы. Эти люди не способны разобраться с собственными жизненными разочарованиями и переносят их как бы вовне. Они убеждают себя, обычно на подсознательном уровне, что во всех их несчастьях повинен кто-то другой. Причем этим «другим» может быть кто угодно, кто хоть чем-то отличен от них самих. В гитлеровской Германии в безработице обвиняли евреев. Евреи занимали относительно больше должностей в университетах, клиниках, банках. Они были на виду, заметно процветали и уж, ясное дело, были другими. У них были иные традиции, иные праздники, всякие там выходные по субботам. Они были легкой добычей. То же самое происходило с евреями и в коммунистической России.
— Усек, — сказал коротко Херберт. — У вас есть что-нибудь о ее связях, местах, где она скрывается, характерных привычках?
Лиз продолжила просмотр документа. Тот был разбит на разделы с пометками «физиологические данные», «биография» и «методы действий».
— Она «одиночка», что по терминологии террористов означает работу только маленькими группами, — сообщила ему Лиз. — Три-четыре человека — самое большее. И еще, Доринг никогда не посылает людей на задание, в котором не смогла бы участвовать сама.
— Это похоже на стиль сегодняшнего нападения, — сказал Херберт. — Есть какие-то известные теракты?
— Они никогда не заявляют о своей причастности...
— Тоже стыкуется с сегодняшним.
— ..однако на основе свидетельских показаний им приписывают взрыв принадлежащего арабу торгового павильона в Бонне и доставку взрывного устройства в картонной коробке со спиртным в южно-африканское посольство в Берлине, оба теракта — в прошлом году.
— И оба — весьма безжалостные.
— Да, — согласилась Лиз. — Это составляющая ее образа закоренелой нацистки. Но вот что странно: магазин, который подвергся нападению, торговал мужскими товарами, а спиртное предназначалось для посольской холостяцкой вечеринки.
— А что в этом странного? Может, она мужененавистница?
— Это не стыкуется с нацистской идеологией, — пояснила Лиз.
— Верно, — согласился Херберт. — И в военных делах, и в политике геноцида они убивали, не отличая женщин от мужчин. По-видимому, это обнадеживающее известие для американской девушки, если ее и впрямь захватили. Возможно, что ее и оставят в живых.
— Я бы не поставила на это и пенса, — возразила Лиз. — Женщин не трогают скорее не по традиции, а просто из личных симпатий. Здесь также написано, что двое из свидетелей, помогавшие установить личность Доринг, погибли через считанные дни после общения с представителями власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Лиз наконец обнаружила трубку телефона, которая спокойно лежала на одном из кухонных стульев. Прежде чем взять ее, она выждала какое-то время, чтобы перенестись из одного мира в другой. Динамика отношений между Лиз и каждым из ее пациентов складывалась таким образом, что для успешного лечения она мысленно создавала каждому из них свой мир и сама полностью туда погружалась. В противном случае могли бы возникнуть перегибы, потеря внимания и отклонения. И хотя Моника была не пациенткой, а лучшей подругой, порой бывало сложно четко отделить одно от другого.
Пока Лиз погружалась в мир Моники, она сверилась с листочком для записи звонков, прикрепленным к холодильнику магнитным прижимом в виде головы Шопена. Единственными, кто звонил, были барабанщик Моники Анжело Панни по кличке «Тим» и ее мама. Обоих интересовало, нормально ли она добралась до Рима.
— Пронто, мисс Шерд, — поздоровалась Лиз, нажав кнопку на трубке. Телефонное приветствие было одним из двух слов, которые она знала по-итальянски.
Однако с другого конца провода отозвался определенно мужской голос:
— Лиз, извини, но это не Моника. Это — Боб Херберт.
— Боб! — воскликнула она. — Вот это сюрприз! Что происходит в стране Фрейда?
— Я всегда считал, что Фрейд был австрияком, — удивился Херберт.
— Он им и был, но на год его залучили немцы. Аншлюс имел место в тридцать восьмом году, а Фрейд скончался в тридцать девятом, — пояснила Лиз.
— Все это было бы смешно, если бы Фатерланд, похоже, снова не начал поигрывать мускулами, заявляя о начале новой эры и строительстве новой империи, — сказал Боб.
Лиз потянулась за сигаретой.
— Что ты имеешь в виду?
— Вы смотрели утренние новости? — поинтересовался Херберт.
— Раньше шести новостей не передают, — напомнила она. — Боб, какого черта, что у вас там стряслось?
— Банда неонацистов напала на съемочную площадку. Они убили несколько человек из съемочной группы и угнали автофургон, набитый нацистскими раритетами. И хотя никто ничего про это не слышал, но, похоже, они прихватили в заложницы американскую девушку.
— Господи! — воскликнула Лиз. Она сделала несколько коротких затяжек.
— Выяснилось, что группой руководила женщина по имени Карин Доринг. Что-нибудь слышали о такой?
— Что-то и правда знакомое, — подтвердила Лиз. Не отрывая трубки от уха, она направилась из кухни в кабинет. — Подождите минутку, я взгляну, что у нас есть.
Лиз включила домашний компьютер, села за монитор и вошла в базу данных компьютера, который стоял на ее рабочем столе в самом Оперативном центре. Меньше чем через десять секунд на экране появилось досье на Доринг.
— Карин Доринг, или «призрак из Галле», — сказала она в трубку.
— Призрак откуда? — переспросил Херберт.
— Из Галле, — ответила Лиз и пробежала дальше по тексту. — Это ее родной город в Восточной Германии. А призраком ее зовут потому, что она исчезает с места событий раньше, чем кто-либо сможет ее поймать. Обычно она не пользуется маскировкой и действует с открытым лицом, хочет, чтобы люди узнали, кто за всем этим стоит. Вот, послушайте еще. В прошлом году в своем интервью газете под названием «Наша борьба» она говорит о себе, как о нацистском Робине Гуде, наносящем удары от имени притесняемого большинства населения Германии.
— Похоже, она психопатка, — прокомментировал Херберт.
— На самом деле нет. В том-то и сложность с людьми подобного типа. — Лиз закашлялась, продолжая курить сигарету, и прокрутила текст дальше. — В конце семидесятых, во время учебы в институте, она недолго была членом коммунистической партии.
— Шпионила за врагом?
— Вероятней всего, нет, — ответила Лиз.
— Ладно, — смирился Херберт, — почему бы мне на время не заткнуться?
— Нет-нет, то, что вы сейчас только что высказали, — вполне логичное предположение, хотя, скорее всего, и неверное. Очевидно, она была в поисках себя в идеологическом смысле. Ведь и левые коммунисты, и правые неонацисты очень похожи в своей твердолобости. Таковы все радикалы. Эти люди не способны разобраться с собственными жизненными разочарованиями и переносят их как бы вовне. Они убеждают себя, обычно на подсознательном уровне, что во всех их несчастьях повинен кто-то другой. Причем этим «другим» может быть кто угодно, кто хоть чем-то отличен от них самих. В гитлеровской Германии в безработице обвиняли евреев. Евреи занимали относительно больше должностей в университетах, клиниках, банках. Они были на виду, заметно процветали и уж, ясное дело, были другими. У них были иные традиции, иные праздники, всякие там выходные по субботам. Они были легкой добычей. То же самое происходило с евреями и в коммунистической России.
— Усек, — сказал коротко Херберт. — У вас есть что-нибудь о ее связях, местах, где она скрывается, характерных привычках?
Лиз продолжила просмотр документа. Тот был разбит на разделы с пометками «физиологические данные», «биография» и «методы действий».
— Она «одиночка», что по терминологии террористов означает работу только маленькими группами, — сообщила ему Лиз. — Три-четыре человека — самое большее. И еще, Доринг никогда не посылает людей на задание, в котором не смогла бы участвовать сама.
— Это похоже на стиль сегодняшнего нападения, — сказал Херберт. — Есть какие-то известные теракты?
— Они никогда не заявляют о своей причастности...
— Тоже стыкуется с сегодняшним.
— ..однако на основе свидетельских показаний им приписывают взрыв принадлежащего арабу торгового павильона в Бонне и доставку взрывного устройства в картонной коробке со спиртным в южно-африканское посольство в Берлине, оба теракта — в прошлом году.
— И оба — весьма безжалостные.
— Да, — согласилась Лиз. — Это составляющая ее образа закоренелой нацистки. Но вот что странно: магазин, который подвергся нападению, торговал мужскими товарами, а спиртное предназначалось для посольской холостяцкой вечеринки.
— А что в этом странного? Может, она мужененавистница?
— Это не стыкуется с нацистской идеологией, — пояснила Лиз.
— Верно, — согласился Херберт. — И в военных делах, и в политике геноцида они убивали, не отличая женщин от мужчин. По-видимому, это обнадеживающее известие для американской девушки, если ее и впрямь захватили. Возможно, что ее и оставят в живых.
— Я бы не поставила на это и пенса, — возразила Лиз. — Женщин не трогают скорее не по традиции, а просто из личных симпатий. Здесь также написано, что двое из свидетелей, помогавшие установить личность Доринг, погибли через считанные дни после общения с представителями власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121