Это было не просто потрясающе, это же мечта всякого пресс-секретаря. И девушка определенно понравилась прессе. В особенности после того, как она отказалась продавать право на экранизацию, если ей не дадут руководить постановкой фильма. Сообразительная девочка.
Поравнявшись с кабинетом Худа, они остановились.
— Помощь мисс Томпсон оказывал не я, а Боб с Майком, — сказал Худ.
— Все правильно, — возразила сенатор Фокс. — Вы сняли с плиты подгорающую кастрюлю, вы не допустили, чтобы наши города захлестнули бунты, вы оборвали карьеру следующего крупного деспота. Все это сделали вы. И все же, Пол, я по-прежнему намерена урезать ваш бюджет. Я должна сделать это ради налогоплательщика.
— Поговорим об этом в кабинете, — предложил Худ. — Но мы должны поговорить вдвоем. Я хотел бы вам кое-что сообщить.
— У меня нет секретов от моих сотрудников, — заявила ему Фокс. — Возможно, они и не столь квалифицированные, как ваши, но они мои.
— Понимаю, — сказал Худ. — И все же, я хотел бы иметь минутку-другую для беседы наедине.
Не глядя на своих помощников, женщина попросила:
— Вас не затруднит подождать меня здесь? Я сразу же вернусь. Нейл Липпес и Бобби Уинтер отказались от предложения Худа подождать их в кабинете. После того, как туда прошла Фокс, Худ закрыл дверь.
— Присаживайтесь, — предложил он и подошел к своему столу.
— Спасибо, я постою, — ответила она. — Это не займет много времени?
Худ решил не садиться за стол в свое кресло. У него было отвращение ко всякой театральности, и ему хотелось сделать все как можно проще и без обиняков. Но он знал, что на всякий случай ему лучше стоять поближе к женщине.
Худ взял со своего стола пергаментный конверт и протянул его в сторону Фокс.
— Это было доставлено в выходные по немецким дипломатическим каналам, — сказал Худ. — Письмо от заместителя министра иностранных дел Германии Хаузена.
Худ ждал. Он съездил в воскресенье домой к Мэтту и заставил того провести компьютерный анализ. После этого никаких сомнений не осталось. Он боялся этой минуты с того самого момента, как пришло письмо, но теперь настало время пройти через это.
— Я слушаю, — подала голос Фокс.
— Много лет назад Жирар Доминик и Рихард Хаузен учились вместе в университете в Париже. Как-то вечером они отдыхали в кафе. Выпивали.
От природы розовые щеки женщины утратили часть своих красок. Темные глаза уставились на пакет.
— Можно? — спросила она, протягивая руку.
Худ отдал конверт. Она поднесла его к себе, держа обеими руками. Зажав его между большими и указательными пальцами, она попыталась нащупать, что же находится внутри.
— Фотографии... — сказала она. Худ подошел ближе к ней.
— Сенатор, пожалуйста, сядьте, — попросил он. Она покачала головой и сунула руку в конверт. Не глядя внутрь, она выбрала наугад фотографию и только потом взглянула на нее.
На цветном снимке была девушка, стоявшая на верхней площадке Эйфелевой башни. Внизу расстилался подернутый дымкой Париж.
— Люси... — еле слышно произнесла сенатор. Голос ее сорвался. Она положила фотографию обратно и прижала конверт к груди. — Пол, что там произошло?
Худ смотрел, как на глаза женщины наворачиваются слезы.
— На них напал Доминик, — ответил Худ. — Хаузен пытался его остановить. Когда они уходили, Хаузен, собирая свои вещи, в темноте случайно прихватил камеру девушек. Он сохранил ее, но не был уверен, что же с ней делать. До сегодняшнего дня.
Сенатор прикрыла глаза, дыхание ее было затрудненным.
— Моя девочка... — прошептала она. — Моя Люси... Худу хотелось ее обнять, но вместо этого он просто молча наблюдал, понимая неуместность любых своих слов или действий. И он видел, как политическая икона превращается в обычную человеческую плоть. А еще он понял, что как бы ни сложились их отношения в дальнейшем, она никогда не сможет совсем отойти от него. Только не после тех минут, что они разделили сейчас вместе.
Очевидно, сенатор это тоже понимала. Она расслабила руки и посмотрела на Худа. Затем прокашлялась и протянула ему конверт.
— Вам нетрудно подержать это какое-то время у себя? Через двадцать лет вы мне дали.., вы опустили... — может быть, это звучит излишне театрально — вы опустили занавес, завершив мою драму. А пока я просто не готова иметь дело с моим горем снова. Я подозреваю, этого мне хватит во время суда над Домиником.
— Понимаю, — сказал Худ. Он положил конверт на стол себе за спину и остался стоять так, чтобы конверт не был виден женщине.
Образ общественного деятеля и сенатора вернулся к Фокс почти мгновенно. Ее глаза прояснились, плечи расправились, голос окреп.
— Итак, вы знаете, что теперь я не могу урезать вам бюджет, — сказала она.
— Сенатор, я это сделал не ради политических поблажек, — ответил Худ.
— Знаю, и именно поэтому у меня есть больше оснований за вас побороться. Я слишком важничала, когда приехала сюда, но Оперативный центр доказал, что он дорогого стоит. Впрочем, как и вы. Насколько я знаю, большинство людей не упустило бы возможности воспользоваться ситуацией для всякого рода манипуляций. Вашингтон не тренировочное поле для создания атмосферы настоящей близости между людьми, однако вы ее сегодня создали. И я всей душой верю, Пол, что мы должны поддерживать не только своих людей, но и свои организации.
Она протянула руку, и Пол пожал ее в ответ.
— Спасибо за сегодняшний день, — поблагодарила она. — Я позвоню вам позже, и мы договоримся с вами о еще одной встрече. Постараемся придумать, как нам одновременно удовлетворить и финансовых церберов и вас.
— Но я предупреждаю, — улыбнулся Худ, — что мне может понадобиться еще больше денег. У меня есть идеи о создании нового агентства.
— Может быть, это способ получить больше денег, — сказала сенатор. — Урезать у Оперативного центра, а потом вернуть их обратно и с добавками через другую организацию. Шито белыми нитками, но зато все будут счастливы.
Сенатор Фокс демонстративно направилась к выходу, не обращая внимания на вопросительные взгляды своих помощников, и лишь жестом дала понять, чтобы те тоже шли к лифту.
Худ обогнул стол и уселся в кресло. Потом достал из кармана пиджака портмоне и извлек оттуда половинки билетов. Разорвав их на клочки, он сложил обрывки в конверт и спрятал его в ящик стола.
И только теперь, двадцать пять лет спустя, он почувствовал, что и тут он опустил занавес.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121