Эми и представить себе не могла, что можно кататься в мамином стиле.
— Поэтому давай забудем об этом «аристократическом» виде, — сказал отец. — Может, твоя мать и аристократка, но ты обычная американская девчонка, в жилах которой течет красная кровь. А теперь позволь мне посмотреть на других девочек, чтобы я понял, что ищу.
Эми надела на коньки чехлы и села рядом с отцом на дешевых местах. Весь следующий час они наблюдали за ее подружками. Некоторые из их программ она знала почти так же хорошо, как свою, и подсказывала отцу, на что обращать внимание.
— А сейчас смотри, как высоко она прыгнет… Видишь, какое у нее плотное вращение… как чисто она приземлилась.
— Эми, пожалуйста, — попросил он, — перестань говорить о прыжках. Я устал о них слушать, — Но прыжки — это все, папа. Остальное не в счет.
Он сделал ей знак, чтобы она сидела тихо.
Эми не могла припомнить, когда они в последний раз сидели вот так, вдвоем. Воскресными вечерами их семья часто смотрела слайды, и если Феба или Йен хотели заняться проектором, папа сажал ее на колени, потому что она была самой маленькой, единственной, которая помещалась на коленях. Но если Фебе или Йену требовалась помощь с проектором, он ссаживал ее с колен и шел помогать старшим детям.
То, что он видел на льду, ему не нравилось, Эми сразу это поняла. Его губы были плотно сжаты, а голова откинута назад. Он и раньше бывал таким — когда в детстве она пыталась произнести по буквам первые слова или прочитать что-то вслух. Он смотрел на маму, а мама предостерегающе поднимала руку. Это Эми, казалось, говорила рука, мы ничего не можем с этим поделать. Она не такая, как остальные.
Когда занятия окончились, он минуту посидел тихо, глядя на свои руки и плотно сжав губы. Затем заговорил:
— Почему ты хочешь бросить?
Эми моментально поняла, что это проверка. Отец ждет от нее правильного ответа, но она понятия не имела, что это за ответ.
— Потому что я недостаточно способная…
Он покачал головой:
— Мы не знаем, на что ты способна. Все эти девочки абсолютно одинаковые — они как маленькие роботы. У твоего тренера очень строгий контроль. Ты понимаешь, что я хочу этим сказать?
Как будто да.
— Но, папа, она же тренер. Мы должны делать то, что она говорит.
— Нет, не должны. Вы должны слушать то, что она говорит. Тебе следует примерить это к себе, попытаться сделать как можно лучше, но если для тебя это не подходит, ты не должна это делать. — Он обнял ее за плечи. — Ты знаешь, что маме на самом деле не нравится твое катание? И как ты думаешь — почему?
Эми посмотрела на свои руки. Конечно, она знала. Она не была ни Фебой, ни Йеном, она не была умной, как Феба или Йен. Только это имеет значение для ее родителей — ум, а не умение кататься на коньках. Но папа этого не скажет. Это так, но никто этого не скажет.
— Ей больше нравится балет, — уклонилась от ответа Эми.
— Какая-то доля правды в этом есть, — признал он, — но гораздо важнее то, что, наблюдая за твоим катанием, она не видит тебя. — Его голос звучал мягко. — Кажется, что на льду выступает кто-то другой. И я думаю, что она, как обычно, права. Я не знаю о фигурном катании столько, сколько мне, возможно, следовало бы, но кое-что о выступлениях я знаю.
Эми безучастно взглянула на него. Ах да, он же преподаватель музыки. Под выступлениями он подразумевает концерты.
— Великих музыкантов отличает от хороших не техника, у них у всех она есть. Великие музыканты любят каждую ноту, которую они играют, они становятся частью музыки. А в твоем катании так не происходит. Близка к этому девочка в голубом. Когда она катается, я почти чувствую ее личность, какая она.
Девочка в голубом была двукратной чемпионкой Национального чемпионата юниоров.
— А ты видел, сколько у нее в программе тройных прыжков?
На лице отца отразилось нетерпение.
— Нет, не видел. Эми, ты просто одержима этими прыжками и ни о чем другом не можешь думать. Главное значение для тебя имеет то, что получается хуже всего. Давай сосредоточимся на том, что тебе удается. Так какая музыка тебе нравится?
Еще одно испытание — ее любимая музыка. Эми была не готова к такому вопросу. Она знала, что надо назвать кого-нибудь из классиков, Листа или Брамса или кого-нибудь вроде них. Он бы это одобрил, но она не могла придумать ничего подходящего.
Эми выпалила название песни, в тот момент звучавшей по радио. И тут же возненавидела себя. Как она могла сказать такую глупость? Теперь отец решит, что она тупица.
Хотя он уже и так это понял.
Но выражение его лица не изменилось, голос прозвучал ровно:
— Отлично! Давай раздобудем эту запись.
— Для программы? Но там же слова. Мы не можем брать музыку со словами!
— Тогда мы ее перепишем.
Он остался на три дня, и впервые за два с половиной года, что Эми прожила здесь, она почувствовала, как внимательны к ней стали ее тренер и хореограф.
Отец взял напрокат пару коньков и вышел на лед.
— Я не знала, что ты умеешь кататься, папа, — удивилась Эми.
— По местным стандартам, конечно, нет, — ответил он. — Но в детстве я все время играл в хоккей. После того как на ферме замерзали пруды, мы только этим и занимались.
— Я не знала.
— Да? — Он покачал головой. — Поэтому-то я и получил стипендию Родса — я играл в хоккей, приходилось быть не только умным, но и спортивным. Если бы я не катался на коньках, то не поехал бы в Оксфорд и не встретил бы твою мать, и где бы тогда была ты?
Эми пожала плечами. Странно — она не знала, что он умеет стоять на коньках, а ведь в фигурном катании была вся ее жизнь.
Но хоккей на льду не шел н в какое сравнение с соревнованиями фигуристов, поэтому поначалу она сопротивлялась его предложениям. Он все никак не хотел понимать, насколько важны прыжки.
— Но, папа, — повторяла она, — судьи смотрят на прыжки!
Во всех остальных семьях про прыжки знали. Это начинало сводить ее с ума. Родные других фигуристов приходили смотреть соревнования, некоторые матери посещали каждую тренировку. Она понимала, что ее семья не такая, что они не похожи на остальных, но папе не нужно было вести себя так, будто он знает, о чем говорит. Он же не знал.
Должно быть, отец почувствовал ее настроение. Он остановился, взял ее руки в свои и притянул поближе.
— Я знаю, что ты со мной не согласна, но что тебе стоит ненадолго сделать вид? Как только я уеду, можешь сразу же вернуться к привычному катанию.
Она чувствовала прикосновения твида его пиджака к своим рукам. В этом твиде переплетались синий и зеленый цвета, а декоративные заплатки на локтях были светло-коричневые. Для мужчины руки у него были изящные, и от них шло тепло.
Эми вспомнила, как он занимался с Йеном математикой. Это было в последний год ее жизни дома. Йен, который, казалось, был способен выучить иностранный язык быстрее, чем она читала по-английски, с математикой не ладил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Поэтому давай забудем об этом «аристократическом» виде, — сказал отец. — Может, твоя мать и аристократка, но ты обычная американская девчонка, в жилах которой течет красная кровь. А теперь позволь мне посмотреть на других девочек, чтобы я понял, что ищу.
Эми надела на коньки чехлы и села рядом с отцом на дешевых местах. Весь следующий час они наблюдали за ее подружками. Некоторые из их программ она знала почти так же хорошо, как свою, и подсказывала отцу, на что обращать внимание.
— А сейчас смотри, как высоко она прыгнет… Видишь, какое у нее плотное вращение… как чисто она приземлилась.
— Эми, пожалуйста, — попросил он, — перестань говорить о прыжках. Я устал о них слушать, — Но прыжки — это все, папа. Остальное не в счет.
Он сделал ей знак, чтобы она сидела тихо.
Эми не могла припомнить, когда они в последний раз сидели вот так, вдвоем. Воскресными вечерами их семья часто смотрела слайды, и если Феба или Йен хотели заняться проектором, папа сажал ее на колени, потому что она была самой маленькой, единственной, которая помещалась на коленях. Но если Фебе или Йену требовалась помощь с проектором, он ссаживал ее с колен и шел помогать старшим детям.
То, что он видел на льду, ему не нравилось, Эми сразу это поняла. Его губы были плотно сжаты, а голова откинута назад. Он и раньше бывал таким — когда в детстве она пыталась произнести по буквам первые слова или прочитать что-то вслух. Он смотрел на маму, а мама предостерегающе поднимала руку. Это Эми, казалось, говорила рука, мы ничего не можем с этим поделать. Она не такая, как остальные.
Когда занятия окончились, он минуту посидел тихо, глядя на свои руки и плотно сжав губы. Затем заговорил:
— Почему ты хочешь бросить?
Эми моментально поняла, что это проверка. Отец ждет от нее правильного ответа, но она понятия не имела, что это за ответ.
— Потому что я недостаточно способная…
Он покачал головой:
— Мы не знаем, на что ты способна. Все эти девочки абсолютно одинаковые — они как маленькие роботы. У твоего тренера очень строгий контроль. Ты понимаешь, что я хочу этим сказать?
Как будто да.
— Но, папа, она же тренер. Мы должны делать то, что она говорит.
— Нет, не должны. Вы должны слушать то, что она говорит. Тебе следует примерить это к себе, попытаться сделать как можно лучше, но если для тебя это не подходит, ты не должна это делать. — Он обнял ее за плечи. — Ты знаешь, что маме на самом деле не нравится твое катание? И как ты думаешь — почему?
Эми посмотрела на свои руки. Конечно, она знала. Она не была ни Фебой, ни Йеном, она не была умной, как Феба или Йен. Только это имеет значение для ее родителей — ум, а не умение кататься на коньках. Но папа этого не скажет. Это так, но никто этого не скажет.
— Ей больше нравится балет, — уклонилась от ответа Эми.
— Какая-то доля правды в этом есть, — признал он, — но гораздо важнее то, что, наблюдая за твоим катанием, она не видит тебя. — Его голос звучал мягко. — Кажется, что на льду выступает кто-то другой. И я думаю, что она, как обычно, права. Я не знаю о фигурном катании столько, сколько мне, возможно, следовало бы, но кое-что о выступлениях я знаю.
Эми безучастно взглянула на него. Ах да, он же преподаватель музыки. Под выступлениями он подразумевает концерты.
— Великих музыкантов отличает от хороших не техника, у них у всех она есть. Великие музыканты любят каждую ноту, которую они играют, они становятся частью музыки. А в твоем катании так не происходит. Близка к этому девочка в голубом. Когда она катается, я почти чувствую ее личность, какая она.
Девочка в голубом была двукратной чемпионкой Национального чемпионата юниоров.
— А ты видел, сколько у нее в программе тройных прыжков?
На лице отца отразилось нетерпение.
— Нет, не видел. Эми, ты просто одержима этими прыжками и ни о чем другом не можешь думать. Главное значение для тебя имеет то, что получается хуже всего. Давай сосредоточимся на том, что тебе удается. Так какая музыка тебе нравится?
Еще одно испытание — ее любимая музыка. Эми была не готова к такому вопросу. Она знала, что надо назвать кого-нибудь из классиков, Листа или Брамса или кого-нибудь вроде них. Он бы это одобрил, но она не могла придумать ничего подходящего.
Эми выпалила название песни, в тот момент звучавшей по радио. И тут же возненавидела себя. Как она могла сказать такую глупость? Теперь отец решит, что она тупица.
Хотя он уже и так это понял.
Но выражение его лица не изменилось, голос прозвучал ровно:
— Отлично! Давай раздобудем эту запись.
— Для программы? Но там же слова. Мы не можем брать музыку со словами!
— Тогда мы ее перепишем.
Он остался на три дня, и впервые за два с половиной года, что Эми прожила здесь, она почувствовала, как внимательны к ней стали ее тренер и хореограф.
Отец взял напрокат пару коньков и вышел на лед.
— Я не знала, что ты умеешь кататься, папа, — удивилась Эми.
— По местным стандартам, конечно, нет, — ответил он. — Но в детстве я все время играл в хоккей. После того как на ферме замерзали пруды, мы только этим и занимались.
— Я не знала.
— Да? — Он покачал головой. — Поэтому-то я и получил стипендию Родса — я играл в хоккей, приходилось быть не только умным, но и спортивным. Если бы я не катался на коньках, то не поехал бы в Оксфорд и не встретил бы твою мать, и где бы тогда была ты?
Эми пожала плечами. Странно — она не знала, что он умеет стоять на коньках, а ведь в фигурном катании была вся ее жизнь.
Но хоккей на льду не шел н в какое сравнение с соревнованиями фигуристов, поэтому поначалу она сопротивлялась его предложениям. Он все никак не хотел понимать, насколько важны прыжки.
— Но, папа, — повторяла она, — судьи смотрят на прыжки!
Во всех остальных семьях про прыжки знали. Это начинало сводить ее с ума. Родные других фигуристов приходили смотреть соревнования, некоторые матери посещали каждую тренировку. Она понимала, что ее семья не такая, что они не похожи на остальных, но папе не нужно было вести себя так, будто он знает, о чем говорит. Он же не знал.
Должно быть, отец почувствовал ее настроение. Он остановился, взял ее руки в свои и притянул поближе.
— Я знаю, что ты со мной не согласна, но что тебе стоит ненадолго сделать вид? Как только я уеду, можешь сразу же вернуться к привычному катанию.
Она чувствовала прикосновения твида его пиджака к своим рукам. В этом твиде переплетались синий и зеленый цвета, а декоративные заплатки на локтях были светло-коричневые. Для мужчины руки у него были изящные, и от них шло тепло.
Эми вспомнила, как он занимался с Йеном математикой. Это было в последний год ее жизни дома. Йен, который, казалось, был способен выучить иностранный язык быстрее, чем она читала по-английски, с математикой не ладил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93