-Давно. В старые времена.) до основания. В конце концов ей удалось засадить старого мерзавца Кеке за решетку; Авраам Зогойби, однако, к ярости его дочери, избежал подобной участи, поскольку после переговоров с налоговыми службами суд предложил ему соглашение. Он с улыбкой уплатил крупную сумму штрафа, дал свидетельские показания против своего бывшего дружка, был взамен освобожден от судебного преследования и несколько месяцев спустя купил за бесценок великолепную «башню К. К.» у разваливающейся компании недвижимости, принадлежавшей осужденному политикану. И еще одно поражение потерпела Майна: хотя она смогла доказать существование невидимых зданий, ей не удалось этого в отношении невидимых рабочих, чьими руками они были возведены. По-прежнему считаясь фантомами, эти люди перемещались по городу как тени, но это были такие тени, которые поддерживали жизнедеятельность Бомбея — строили для него дома, доставляли ему товары, вычищали его испражнения, а потом просто и жутко подыхали, каждый в свой черед, незримо, испуская из призрачной глотки нереальную кровь посреди более чем реальных, равнодушных улиц подлого города.
Когда Ина легла в монастырскую лечебницу на Алтамонт-роуд и стала ждать возвращения Джимми Кэша, Филомина своим посещением сестры удивила нас всех. В то время повсюду звучала песня Лори Превин — до нас ведь многое доходит с опозданием, — в которой она с упреком спрашивала любимого, почему он готов бежать на край света за каждой незнакомкой, а с ней жить не хочет… О нашей Филомине мы думали во многом так же. Вот почему ее забота о бедной Ине была так неожиданна.
Почему мы это сделали? Думаю, потому, что понимали, что в ней лопнула какая-то жилка, что она пытается использовать свой последний шанс. Потому, что всегда знали, что, хотя Минни самая миниатюрная, а Майна самая юная, именно Ина самая уязвимая из трех, что, оставив ей только половинку имени, родители обрекли ее на полусуществование, что все эти годы со своей нимфоманией и прочим она потихоньку сходила с ума. А теперь она уже тонула, и последней из соломинок, каковыми для нее всегда были мужчины, стал не бог весть какой блестящий Джимми Кэш.
Майна предложила встретить Джамшеда Кэшонделивери в аэропорту, доказывая, что с новоиспеченным студентом-юристом именно ей легче будет наладить контакт. Джамшед выглядел очень напуганным и очень юным, и по дороге в город, чтобы завязать разговор, она принялась рассказывать о своей деятельности, о «борьбе против фаллократии», о расследовании тайн невидимого мира и о попытках их женской группировки опротестовывать в судебном порядке прелести чрезвычайного положения. Она распространялась об охватившей большую часть страны атмосфере страха и о необходимости борьбы за демократию и права человека. «Индира Ганди, — заявила она, — потеряла право называться женщиной. Она втихомолку отрастила себе член». Целиком поглощенная тем, что было для нее важно, и убежденная в правоте своего дела, она не заметила, что Джимми Кэшу все больше и больше становится не по себе. Он не был большим интеллектуалом — учеба на юридическом шла у него со скрипом, — и, что еще более важно, в нем не было ни капли политического радикализма. Так что именно Майна начала путать Инины карты. Когда она сообщила ему, что она и ее сподвижницы со дня на день ожидают ареста, он всерьез начал думать, не спрыгнуть ли ему на ходу с машины и не рвануть ли обратно в аэропорт, пока знакомство с неблагонадежной свояченицей не вышло ему боком.
— Ина умирает от желания вас видеть, — сказала Майна в конце своего монолога и тут же густо покраснела, поняв свою оплошность. — Нет, не умирает, конечно, — судорожно поправилась она, испортив все еще больше. Воцарилась тишина. — Ладно, черт, вот мы и приехали, — сказала она чуть позже. — Сейчас сами все увидите.
Минни поджидала их у дверей монастырской лечебницы, еще больше обычного похожая на Одри Хепберн, и пока они шли в палату, где маялась округлившаяся, как воздушный шар, Ина, она говорила о проклятии, адском пламени и супружеской верности до гробовой доски голосом одновременно серафическим и режущим, как осколок стекла. Джимми попытался ей втолковать, что они с Иной не заключали настоящего, священного, не разливаемого водой союза, что всего-навсего у них было пятидесятидолларовое гражданское бракосочетание на скорую руку в стиле «кантри» с полуночной церемонией в заведении «Совет да любовь» в Рино, штат Невада, что они поженились не под старинные или современные гимны, а под музыку Хенка Уильямса-старшего, стоя не у алтаря, а у «окрутежного столба»; что вместо священника был верзила в сомбреро, у которого на каждом боку висело по шестизарядному «кольту» с перламутровой ручкой, и что в тот самый миг, когда их объявили мужем и женой, ковбой в кожаных штанах наездника родео и шейном платке в горошек подкрался к ним сзади и с громогласным «Эгей!» накинул на обоих и крепко стянул лассо, прижав к груди Ины свадебный букет желтых роз. Шипы оцарапали ее до крови.
Эти атеистические отговорки не произвели впечатления на мою сестру.
— Разве вам не ясно, — заявила она, — что этот пастух был посланцем Господа?
Разговор с Минни только усилил в нем желание бежать без оглядки, которое было возбуждено монологом Майны; затем, должен признать, непроизвольно внес свою лепту и я. Пока Минни и Джимми шли к палате Ины, я стоял в коридоре, прислонившись к стене, и мечтал. Когда перед моим мысленным взором появился молодой верзила-сикх, прущий на меня в забитом людьми переулке, я машинально плюнул на мою деформированную правую. Джамшед Кэшонделивери в страхе попятился, чуть не сбив с ног шедшую следом Майну, и тут я понял, что выгляжу как брат-мститель, вставший во весь свой гигантский рост, чтобы расправиться с мерзавцем, причинившим его сестре такие страдания. Я поднял руки к груди, чтобы протянуть их ему в знак дружелюбия, но ему показалось, что я принял боксерскую стойку, и он ринулся в палату, как ошпаренный, с выражением чистейшего ужаса на лице.
Он резко затормозил, едва не налетев на саму Аурору Зогойби. Ина, лежавшая в постели за спиной у матери, издала серию охов и стонов; но Джимми смотрел только на Аурору. Блестящей женщине было в то время уже за пятьдесят, но годы лишь добавляли ей очарования; он застыл перед ней, как животное, попавшее в ослепительный свет надвигающихся фар, она безмолвно просквозила его мощным лучом взгляда и обратила в своего раба. Потом, когда трагифарс кончился, она признала, что не должна была этого делать, что ей следовало отойти в сторону и дать рассорившимся супругам шанс самим наладить свою непутевую жизнь.
— Теперь уже ничего не попишешь, — сказала она мне (я в этот момент ей позировал, и она рассуждала за работой).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139