И вообще он слишком старый — двадцать восемь, не меньше.
Она глубоко, устало вздохнула, выпрямилась и опять стала смотреть на неугомонные веселые волны, сверкающие в утренних лучах. Безмолвно разжигала она в душе враждебное чувство к Хансену — до чего долговязый, неуклюжий, до чего у него дурные манеры, и огромные ножищи, и мохнатые белобрысые брови. Нет, ей нужен совсем, совсем не такой человек. Уж наверно, теперь мать и сама видит, что, даже не будь той испанки, Хансен никак ей, Эльзе, не пара. Даже в кавалеры для танцев на время плаванья — и то не годится. Нет, не станет она с ним танцевать, если он и пригласит. Но он, конечно, не пригласит…
Есть на корабле один студент — молодой, черноволосый, с такими дерзкими глазами, точно он ничего и никого на свете не боится, недавно он носился как шальной по палубе во главе пляшущей вереницы своих приятелей, выкрикивал по-испански что-то непонятное — она не могла разобрать, что это за жаргон. И раз, пробегая мимо, поглядел на Эльзу, наклонился к ней, улыбнулся как-то краем губ, украдкой, будто у них двоих есть какой-то секрет. Так и пронзил ее взглядом — и, громко распевая и приплясывая, промчался дальше. Вот кто ей подходит. Эльза прикрыла глаза рукой, заслонилась от всех — вдруг по лицу заметят, каким жарким, сладким волнением переполнилось ее сердце.
— Что с тобой, Эльза? — тревожно спросила мать. — Ты плохо себя чувствуешь?
— Нет-нет, мама, не беспокойся, — сказала Эльза, не отнимая ладоней от лица, — просто слепит, солнце очень яркое.
Тут в буфете появился тот самый студент, словно Эльза вызвала его какими-то заклинаниями; сейчас он не пел во все горло и не приплясывал, а шагал лениво, не спеша, с двумя приятелями. Но разговаривал он громко, и хоть у Эльзы шумело в ушах, она расслышала его слова.
— На нашем корабле присутствует La Cucaracha Mystica собственной персоной, таинственная владычица тараканов и всего насекомого царства, воплощение неукротимого идеализма, — напыщенно, по-актерски разглагольствовал он. — Я сам ее видел. Она здесь в плену, со всеми своими жемчугами.
— La cucaracha, la cucaracha, — хором отозвались приятели, верные своей лукавой и злобной обезьяньей природе. Они наклонялись друг к другу и вопили дикими голосами, но не допели еще первый куплет, как зазвучал горн, сзывая пассажиров к полуденной трапезе. Состроив комически алчные гримасы, студенты разом повернулись и ринулись в кают-компанию. Теперь уже для всех пассажиров самыми важными и желанными были часы еды — и у трапа по обыкновению собралась толпа, постепенно растягиваясь в чинное шествие.
Капитан сидел во главе стола, прямой как доска, заткнув салфетку за воротник и тщательно расправив ее на груди. На другом конце капитанского стола рассеянно вертел в пальцах стакан с водой доктор Шуман. При появлении дам оба встали. Капитан сдернул салфетку, отвесил глубокий поклон, снова сел и опять заправил салфетку за воротник.
Лиззи Шпекенкикер, чье место было по левую руку от капитана, хихикнула, покраснела и поглядела на него притворно-застенчивым взглядом заговорщицы.
— Мы, кажется, сегодня уже встречались, дорогой капитан, — нескромно заметила она.
— Да, безусловно, дорогая фрейлейн, — весьма сухо ответил капитан.
Фрау Риттерсдорф, которая сидела по правую руку от него, с осторожным упреком и неодобрением посмотрела на Лиззи, затем обратила к капитану самую чарующую улыбку, на какую была способна; она была вознаграждена: капитан на миг обнажил два передних зуба и слегка изогнул уголки губ подобием ответной улыбки. Все прочие обратились к нему лицом, как подсолнухи к солнцу, дожидаясь, чтобы капитан положил начало застольной беседе.
— Обыкновенно я не выхожу к столу так рано, поскольку в первые дни плаванья мне надлежит все внимание и все усилия отдавать моему кораблю, — самым официальным тоном, словно с трибуны, заговорил капитан. — Но я рад сообщить, что, хотя неисчислимые помехи и препятствия в сумме создавали положение чрезвычайное, никогда еще мне не удавалось так быстро и решительно их устранить. На корабле мелочей не бывает, малейшая небрежность в любой области может привести к тягчайшим последствиям. Вот почему обычно я вынужден время от времени лишать себя удовольствия находиться в приятном обществе, которое собралось за моим столом. Но этому лишению я подвергаю себя ради вашей безопасности и удобства, — заключил он, подчеркнув тем самым, что все они в неоплатном долгу у него.
— Пусть это делается для нашего блага, но для нас это тоже лишение, — краснея от собственной смелости, тоненьким голоском вымолвила маленькая фрау Шмитт.
Фрау Риттерсдорф досадливо поморщилась: эту короткую речь, несомненно, следовало произнести, но только в более изысканных выражениях, с большим изяществом и, уж конечно, не этой Шмитт, она за капитанским столом отнюдь не первое лицо. Однако же капитан казался польщенным. Он слегка поклонился фрау Шмитт и одобрительно заметил:
— Вы очень любезны.
Профессор Гуттен продолжил беседу на ту же тему — о присутствии и власти капитана, но уже в ином ключе, не с женской, а с мужской точки зрения: он стал рассуждать о значении навигации.
— Должен чистосердечно признаться, в этой науке я профан, — сказал он с мужественной откровенностью человека, знающего, что в своей-то области он — признанный авторитет. — Но я неизменно с величайшим интересом убеждаюсь, что всякой науке, да и всякому искусству прочной, нерушимой основой служит математика. Не будь математики, что было бы с музыкой, с архитектурой, с химией и астрономией и, главное, с подлинно научным искусством навигации как на море, так и в воздухе? Можно считать бесспорным правилом: чем сильнее человек в математике, тем сильней он как штурман или композитор. А вы как полагаете, дорогой капитан, ваш практический опыт подтверждает это правило?
Капитан довольно скромно согласился, что его прирожденные способности к высшей математике всегда были весьма ценны для него как для моряка. Профессор Гуттен продолжал развивать свою идею уже в чисто философском плане, а остальные за столом, особенно дамы, слушали в почтительном молчании, все они, кроме фрау Ритгерсдорф, вскоре потеряли нить его мысли.
Небольшое, но приятное разнообразие внес Вильгельм Фрейтаг: уже не впервые он громко отказался от восхитительной вестфальской ветчины, которую подавали на закуску.
— Тогда фаршированные яйца, сэр? — спросил официант. — Или паштет из печенки?
— Пожалуй, дайте сельдь в сметане, — сказал Фрейтаг.
— Разве вы вегетарианец, герр Фрейтаг? — воскликнула Лиззи. — Как интересно! Неужели вы отказываетесь от такой восхитительной колбасы, и от грудинки, и от этой восхитительной ветчины? Непременно попробуйте как-нибудь — если еще взять в придачу ломтик дыни, это просто божественно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
Она глубоко, устало вздохнула, выпрямилась и опять стала смотреть на неугомонные веселые волны, сверкающие в утренних лучах. Безмолвно разжигала она в душе враждебное чувство к Хансену — до чего долговязый, неуклюжий, до чего у него дурные манеры, и огромные ножищи, и мохнатые белобрысые брови. Нет, ей нужен совсем, совсем не такой человек. Уж наверно, теперь мать и сама видит, что, даже не будь той испанки, Хансен никак ей, Эльзе, не пара. Даже в кавалеры для танцев на время плаванья — и то не годится. Нет, не станет она с ним танцевать, если он и пригласит. Но он, конечно, не пригласит…
Есть на корабле один студент — молодой, черноволосый, с такими дерзкими глазами, точно он ничего и никого на свете не боится, недавно он носился как шальной по палубе во главе пляшущей вереницы своих приятелей, выкрикивал по-испански что-то непонятное — она не могла разобрать, что это за жаргон. И раз, пробегая мимо, поглядел на Эльзу, наклонился к ней, улыбнулся как-то краем губ, украдкой, будто у них двоих есть какой-то секрет. Так и пронзил ее взглядом — и, громко распевая и приплясывая, промчался дальше. Вот кто ей подходит. Эльза прикрыла глаза рукой, заслонилась от всех — вдруг по лицу заметят, каким жарким, сладким волнением переполнилось ее сердце.
— Что с тобой, Эльза? — тревожно спросила мать. — Ты плохо себя чувствуешь?
— Нет-нет, мама, не беспокойся, — сказала Эльза, не отнимая ладоней от лица, — просто слепит, солнце очень яркое.
Тут в буфете появился тот самый студент, словно Эльза вызвала его какими-то заклинаниями; сейчас он не пел во все горло и не приплясывал, а шагал лениво, не спеша, с двумя приятелями. Но разговаривал он громко, и хоть у Эльзы шумело в ушах, она расслышала его слова.
— На нашем корабле присутствует La Cucaracha Mystica собственной персоной, таинственная владычица тараканов и всего насекомого царства, воплощение неукротимого идеализма, — напыщенно, по-актерски разглагольствовал он. — Я сам ее видел. Она здесь в плену, со всеми своими жемчугами.
— La cucaracha, la cucaracha, — хором отозвались приятели, верные своей лукавой и злобной обезьяньей природе. Они наклонялись друг к другу и вопили дикими голосами, но не допели еще первый куплет, как зазвучал горн, сзывая пассажиров к полуденной трапезе. Состроив комически алчные гримасы, студенты разом повернулись и ринулись в кают-компанию. Теперь уже для всех пассажиров самыми важными и желанными были часы еды — и у трапа по обыкновению собралась толпа, постепенно растягиваясь в чинное шествие.
Капитан сидел во главе стола, прямой как доска, заткнув салфетку за воротник и тщательно расправив ее на груди. На другом конце капитанского стола рассеянно вертел в пальцах стакан с водой доктор Шуман. При появлении дам оба встали. Капитан сдернул салфетку, отвесил глубокий поклон, снова сел и опять заправил салфетку за воротник.
Лиззи Шпекенкикер, чье место было по левую руку от капитана, хихикнула, покраснела и поглядела на него притворно-застенчивым взглядом заговорщицы.
— Мы, кажется, сегодня уже встречались, дорогой капитан, — нескромно заметила она.
— Да, безусловно, дорогая фрейлейн, — весьма сухо ответил капитан.
Фрау Риттерсдорф, которая сидела по правую руку от него, с осторожным упреком и неодобрением посмотрела на Лиззи, затем обратила к капитану самую чарующую улыбку, на какую была способна; она была вознаграждена: капитан на миг обнажил два передних зуба и слегка изогнул уголки губ подобием ответной улыбки. Все прочие обратились к нему лицом, как подсолнухи к солнцу, дожидаясь, чтобы капитан положил начало застольной беседе.
— Обыкновенно я не выхожу к столу так рано, поскольку в первые дни плаванья мне надлежит все внимание и все усилия отдавать моему кораблю, — самым официальным тоном, словно с трибуны, заговорил капитан. — Но я рад сообщить, что, хотя неисчислимые помехи и препятствия в сумме создавали положение чрезвычайное, никогда еще мне не удавалось так быстро и решительно их устранить. На корабле мелочей не бывает, малейшая небрежность в любой области может привести к тягчайшим последствиям. Вот почему обычно я вынужден время от времени лишать себя удовольствия находиться в приятном обществе, которое собралось за моим столом. Но этому лишению я подвергаю себя ради вашей безопасности и удобства, — заключил он, подчеркнув тем самым, что все они в неоплатном долгу у него.
— Пусть это делается для нашего блага, но для нас это тоже лишение, — краснея от собственной смелости, тоненьким голоском вымолвила маленькая фрау Шмитт.
Фрау Риттерсдорф досадливо поморщилась: эту короткую речь, несомненно, следовало произнести, но только в более изысканных выражениях, с большим изяществом и, уж конечно, не этой Шмитт, она за капитанским столом отнюдь не первое лицо. Однако же капитан казался польщенным. Он слегка поклонился фрау Шмитт и одобрительно заметил:
— Вы очень любезны.
Профессор Гуттен продолжил беседу на ту же тему — о присутствии и власти капитана, но уже в ином ключе, не с женской, а с мужской точки зрения: он стал рассуждать о значении навигации.
— Должен чистосердечно признаться, в этой науке я профан, — сказал он с мужественной откровенностью человека, знающего, что в своей-то области он — признанный авторитет. — Но я неизменно с величайшим интересом убеждаюсь, что всякой науке, да и всякому искусству прочной, нерушимой основой служит математика. Не будь математики, что было бы с музыкой, с архитектурой, с химией и астрономией и, главное, с подлинно научным искусством навигации как на море, так и в воздухе? Можно считать бесспорным правилом: чем сильнее человек в математике, тем сильней он как штурман или композитор. А вы как полагаете, дорогой капитан, ваш практический опыт подтверждает это правило?
Капитан довольно скромно согласился, что его прирожденные способности к высшей математике всегда были весьма ценны для него как для моряка. Профессор Гуттен продолжал развивать свою идею уже в чисто философском плане, а остальные за столом, особенно дамы, слушали в почтительном молчании, все они, кроме фрау Ритгерсдорф, вскоре потеряли нить его мысли.
Небольшое, но приятное разнообразие внес Вильгельм Фрейтаг: уже не впервые он громко отказался от восхитительной вестфальской ветчины, которую подавали на закуску.
— Тогда фаршированные яйца, сэр? — спросил официант. — Или паштет из печенки?
— Пожалуй, дайте сельдь в сметане, — сказал Фрейтаг.
— Разве вы вегетарианец, герр Фрейтаг? — воскликнула Лиззи. — Как интересно! Неужели вы отказываетесь от такой восхитительной колбасы, и от грудинки, и от этой восхитительной ветчины? Непременно попробуйте как-нибудь — если еще взять в придачу ломтик дыни, это просто божественно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190