уж конечно, благочестивый старый лицемер прикинулся бы возмущенным, а сам отдал бы все на свете, чтоб еще хоть раз, хоть на миг ощутить такое… Иоганн делал свое дело и постепенно успокоился, даже немного устыдился столь грубых мыслей о своей злосчастной обузе и, наконец, когда старику принесли завтрак, даже довольно правдоподобно притворился, будто вовсе не спешит уйти. Но, едва шагнув за порог, он пустился чуть не вскачь, как жеребец, и засвистал песенку «Das gibt's nur einmal, das kommt's nicht wieder…».
В конце концов Лиззи встала и решилась выйти на палубу. Она лежала в шезлонге, под шалью, укутанная, точно после тяжелой болезни, и прихлебывала горячий бульон. Теперь она ни с кем не разговаривала и до конца плаванья сидела или ходила в одиночестве; еду ей носили в каюту, лицо у нее все время оставалось печальным и растерянным, будто она стала плохо видеть или только что получила какое-то недоброе известие. Миссис Тредуэл с ней не заговаривала, и они вполне естественно стали держаться как чужие, каждая замкнулась, точно шелковичный червь в своем коконе, — обеих это вполне устраивало. Однако Бог весть почему, по какой-то злой прихоти, миссис Тредуэл после завтрака принесла апельсин и протянула Лиззи со словами:
— Герр Рибер сегодня уже на ногах. Похоже, он чувствует себя гораздо лучше.
Лиззи подцепила ногтем кожуру апельсина и оторвала кусок, будто заживо сдирала с кого-то кожу.
— Ну и пусть его, — сказала она и впилась зубами в апельсин.
Гавань Виго полна была судов, которые праздно стояли на якоре носами к выходу. Прежде всего, как и в прошлый раз, выпустили на верхнюю палубу и спровадили по трапу на пристань оставшихся пассажиров третьего класса. Рука об руку сошли на берег и скрылись навсегда молодожены, ни словом ни с кем не простясь. Ушла кубинская чета с крохой дочкой и сынишкой; на ходу муж поклонился кое-кому из молодых помощников капитана, и жена им кивнула на прощанье. Дэвид и Дженни отправились вдвоем получать французские визы — наконец-то они на этом порешили. Они спускались по трапу следом за испанской труппой; танцоры ни разу не взглянули на своих недавних сообщников — студентов с Кубы, даже бровью не повели в их сторону; они стремительно уходили, унося узлы и свертки, которые пополнились добычей, награбленной на Тенерифе, трещали языками и вообще выглядели и вели себя в точности так же, как при посадке на корабль в Веракрусе. День выдался на диво теплый, погожий, и вся компания сразу же расположилась в тенистом скверике неподалеку от пристани; тут они расселись на пяти или шести скамейках и, казалось, впервые за все время почувствовали себя легко и беззаботно.
Дженни и Дэвид, радуясь минутам перемирия, пошли к французскому консулу; этот весьма серьезный бородатый молодой человек был преисполнен важности и только руками развел: он крайне сожалеет, но у него нет права предоставлять визы транзитным пассажирам. Он проводил их до дверей, самым суровым, непреклонным тоном повторяя изъявления сочувствия. Дэвид взял Дженни за локоть, и они ушли ни с чем; пока спускались с крыльца, Дженни старалась не выдать разочарования, потом спросила убитым голосом:
— Что ж, едем в Испанию?
— Нет, — сказал Дэвид. — Знаешь, куда мы сначала поедем?
Они опять шли по тому скверику, танцоры все еще сидели здесь, необычно тихие, словно чего-то ждали. Дженни с Дэвидом сели на скамью поодаль, и Дэвид ни с того ни с сего достал бумажник, раскрыл свой паспорт, взглянул на билет.
— В Бремерхафен поедем, вот куда, — сказал он.
И тут оказалось, что на билете стоит «Саутгемптон».
— О Господи! — вырвалось у Дэвида. — Пошли…
Они помчались на корабль и кинулись к казначею, тот уже готов был переправить Дэвида в Саутгемптоне на английский катер — от одной мысли об этом Дэвид пришел в ужас. Казначей немного поворчал в усы насчет людей, которые посреди океана по пять раз передумывают, куда им плыть, — что ошибка вышла не по вине пассажира, он, конечно, не верил. Дженни хотела его переубедить, но Дэвид решительно вывел ее за дверь; впрочем, он не успел помешать ей на ходу чересчур горячо поблагодарить казначея.
— Наш капитан — вот кто сам не знает, куда плывет, — сказала Дженни.
И они снова вспомнили о толках, что передавались по кораблю: кто-то слышал, будто капитан не раз клятвенно заявлял, что после Виго, где он избавится от постылого быдла с нижней палубы, следующая стоянка будет только в Бремерхафене. Он не зайдет ни в Хихон, ни в Булонь, а не захочет, так не остановится и в Саутгемптоне. Если верить слухам, капитан полагал, что плавает по вражеским водам и его долг — в целости и сохранности привести немецкий корабль в родной немецкий порт без каких-либо международных осложнений. Вильгельм Фрейтаг с нетерпением ждал Булони — хоть бы скорей высадились эти студенты, и век бы их больше не видать, не говоря уже о миссис Тредуэл. Но и сейчас корабль, казалось, почти обезлюдел. Кроме Дэвида Скотта и Дженни, никто не сходил на берег — пассажиров предупредили, что, если у них нет в Виго неотложных дел, следует оставаться на борту, так как «Вера» должна до темноты снова выйти в море; что тому причиной: портовые правила, погода или забастовка докеров — им не объяснили. От казначея Дэвид узнал! что дальше от Виго до любого порта билетам одна цена и что теперь капитан вправе высадить пассажиров, где пожелает, или всех скопом отвезти в Бремерхафен.
— Если уж наш добрый капитан отдал приказ, он не потерпит, чтоб ему кто-то там возражал, — благодушно прибавил казначей. — Но уж в Саутгемптон-то, я так считаю, мы наверняка не зайдем.
— Что ж, я все равно собираюсь в Бремерхафен, — сказал Дэвид.
И Дженни мигом подхватила:
— Да, а там мы сможем получить испанские визы.
Дэвид промолчал. Они вышли на палубу, оба внутренне как-то странно смягчились, будто они незнакомы, встретились впервые и каждый сразу открыл в лице другого что-то очень милое. Недавняя вспышка ярости довела до белого каления все привычные мысли, взгляды и чувства, какие вызывала в Дэвиде Дженни, все это расплавилось, смешалось и теперь отливалось в какие-то совсем иные формы, до того новые, до того неожиданные, что он и сам себе показался другим, незнакомым; и та прежняя Дженни, которую он, как ему казалось, знал, вдруг исчезла. Молча он следил, как у него на глазах она превращается в совсем другое, неведомое существо — эту женщину он прежде не знал, быть может, он ее и не узнает никогда, и однако перед ним — та, кого он сам создал для себя, как раньше создал ту, прежнюю: из клочков и обрывков всего, о чем так сбивчиво, так бестолково мечталось. Они оперлись рядом на борт, руки их скользнули по перилам, нашли и тихо сжали одна другую.
— Как же мы решаемся вступить в этот недобрый мир без хранителей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
В конце концов Лиззи встала и решилась выйти на палубу. Она лежала в шезлонге, под шалью, укутанная, точно после тяжелой болезни, и прихлебывала горячий бульон. Теперь она ни с кем не разговаривала и до конца плаванья сидела или ходила в одиночестве; еду ей носили в каюту, лицо у нее все время оставалось печальным и растерянным, будто она стала плохо видеть или только что получила какое-то недоброе известие. Миссис Тредуэл с ней не заговаривала, и они вполне естественно стали держаться как чужие, каждая замкнулась, точно шелковичный червь в своем коконе, — обеих это вполне устраивало. Однако Бог весть почему, по какой-то злой прихоти, миссис Тредуэл после завтрака принесла апельсин и протянула Лиззи со словами:
— Герр Рибер сегодня уже на ногах. Похоже, он чувствует себя гораздо лучше.
Лиззи подцепила ногтем кожуру апельсина и оторвала кусок, будто заживо сдирала с кого-то кожу.
— Ну и пусть его, — сказала она и впилась зубами в апельсин.
Гавань Виго полна была судов, которые праздно стояли на якоре носами к выходу. Прежде всего, как и в прошлый раз, выпустили на верхнюю палубу и спровадили по трапу на пристань оставшихся пассажиров третьего класса. Рука об руку сошли на берег и скрылись навсегда молодожены, ни словом ни с кем не простясь. Ушла кубинская чета с крохой дочкой и сынишкой; на ходу муж поклонился кое-кому из молодых помощников капитана, и жена им кивнула на прощанье. Дэвид и Дженни отправились вдвоем получать французские визы — наконец-то они на этом порешили. Они спускались по трапу следом за испанской труппой; танцоры ни разу не взглянули на своих недавних сообщников — студентов с Кубы, даже бровью не повели в их сторону; они стремительно уходили, унося узлы и свертки, которые пополнились добычей, награбленной на Тенерифе, трещали языками и вообще выглядели и вели себя в точности так же, как при посадке на корабль в Веракрусе. День выдался на диво теплый, погожий, и вся компания сразу же расположилась в тенистом скверике неподалеку от пристани; тут они расселись на пяти или шести скамейках и, казалось, впервые за все время почувствовали себя легко и беззаботно.
Дженни и Дэвид, радуясь минутам перемирия, пошли к французскому консулу; этот весьма серьезный бородатый молодой человек был преисполнен важности и только руками развел: он крайне сожалеет, но у него нет права предоставлять визы транзитным пассажирам. Он проводил их до дверей, самым суровым, непреклонным тоном повторяя изъявления сочувствия. Дэвид взял Дженни за локоть, и они ушли ни с чем; пока спускались с крыльца, Дженни старалась не выдать разочарования, потом спросила убитым голосом:
— Что ж, едем в Испанию?
— Нет, — сказал Дэвид. — Знаешь, куда мы сначала поедем?
Они опять шли по тому скверику, танцоры все еще сидели здесь, необычно тихие, словно чего-то ждали. Дженни с Дэвидом сели на скамью поодаль, и Дэвид ни с того ни с сего достал бумажник, раскрыл свой паспорт, взглянул на билет.
— В Бремерхафен поедем, вот куда, — сказал он.
И тут оказалось, что на билете стоит «Саутгемптон».
— О Господи! — вырвалось у Дэвида. — Пошли…
Они помчались на корабль и кинулись к казначею, тот уже готов был переправить Дэвида в Саутгемптоне на английский катер — от одной мысли об этом Дэвид пришел в ужас. Казначей немного поворчал в усы насчет людей, которые посреди океана по пять раз передумывают, куда им плыть, — что ошибка вышла не по вине пассажира, он, конечно, не верил. Дженни хотела его переубедить, но Дэвид решительно вывел ее за дверь; впрочем, он не успел помешать ей на ходу чересчур горячо поблагодарить казначея.
— Наш капитан — вот кто сам не знает, куда плывет, — сказала Дженни.
И они снова вспомнили о толках, что передавались по кораблю: кто-то слышал, будто капитан не раз клятвенно заявлял, что после Виго, где он избавится от постылого быдла с нижней палубы, следующая стоянка будет только в Бремерхафене. Он не зайдет ни в Хихон, ни в Булонь, а не захочет, так не остановится и в Саутгемптоне. Если верить слухам, капитан полагал, что плавает по вражеским водам и его долг — в целости и сохранности привести немецкий корабль в родной немецкий порт без каких-либо международных осложнений. Вильгельм Фрейтаг с нетерпением ждал Булони — хоть бы скорей высадились эти студенты, и век бы их больше не видать, не говоря уже о миссис Тредуэл. Но и сейчас корабль, казалось, почти обезлюдел. Кроме Дэвида Скотта и Дженни, никто не сходил на берег — пассажиров предупредили, что, если у них нет в Виго неотложных дел, следует оставаться на борту, так как «Вера» должна до темноты снова выйти в море; что тому причиной: портовые правила, погода или забастовка докеров — им не объяснили. От казначея Дэвид узнал! что дальше от Виго до любого порта билетам одна цена и что теперь капитан вправе высадить пассажиров, где пожелает, или всех скопом отвезти в Бремерхафен.
— Если уж наш добрый капитан отдал приказ, он не потерпит, чтоб ему кто-то там возражал, — благодушно прибавил казначей. — Но уж в Саутгемптон-то, я так считаю, мы наверняка не зайдем.
— Что ж, я все равно собираюсь в Бремерхафен, — сказал Дэвид.
И Дженни мигом подхватила:
— Да, а там мы сможем получить испанские визы.
Дэвид промолчал. Они вышли на палубу, оба внутренне как-то странно смягчились, будто они незнакомы, встретились впервые и каждый сразу открыл в лице другого что-то очень милое. Недавняя вспышка ярости довела до белого каления все привычные мысли, взгляды и чувства, какие вызывала в Дэвиде Дженни, все это расплавилось, смешалось и теперь отливалось в какие-то совсем иные формы, до того новые, до того неожиданные, что он и сам себе показался другим, незнакомым; и та прежняя Дженни, которую он, как ему казалось, знал, вдруг исчезла. Молча он следил, как у него на глазах она превращается в совсем другое, неведомое существо — эту женщину он прежде не знал, быть может, он ее и не узнает никогда, и однако перед ним — та, кого он сам создал для себя, как раньше создал ту, прежнюю: из клочков и обрывков всего, о чем так сбивчиво, так бестолково мечталось. Они оперлись рядом на борт, руки их скользнули по перилам, нашли и тихо сжали одна другую.
— Как же мы решаемся вступить в этот недобрый мир без хранителей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190