не человек, а какой-то тюк пошлых вожделений и нелепых провинциальных предрассудков. Дэвид пробовал подойти к нему и так и этак — ничто ему не интересно, ничто не волнует. И вот они сидят и пьют молча, каждый сам по себе, отрешенные, далекие друг от друга, будто старые приятели, которые давно друг другу надоели.
За четвертой порцией виски Дэвид вяло пробормотал (язык уже плохо его слушался):
— Когда ни погляжу, она все с Фрейтагом ходит. Вон, опять пошла, — он неопределенно махнул рукой. — Опять пошла.
Дэнни боком наклонился к нему с высокого табурета, огромный, нескладный, сказал серьезно, с видом заговорщика:
— Не хочу навязываться, поимейте в виду, я сроду в чужие дела не мешался, одно скажу: была бы эта сучка моя, я бы ей все кости переломал. Поимейте в виду, это дело не мое, а только она с вами не по совести поступает.
Эта туповатая заботливость тронула Дэвида — не то чтобы сам Дэнни, но его слова пробудили ответное доброе чувство.
— Да я на вас не в обиде, — сказал он. — Я знаю, вам тоже солоно приходится. С этой Пасторой. Мы с вами оба потерпели крушение, вроде как два моряка в одной шлюпке, — прибавил он добродушно. Внутри одна за другой со звоном лопались какие-то туго натянутые струны, и что-то отпускало, становилось легче, даже не досадно было самому слышать, что он как дурак разговорился с Дэнни — тот-то всегда разговаривает как дурак… нет, все это даже приятно.
— У всех у нас свои заботы, — с жаром сказал он Дэнни. — Вы еще найдете способ выйти из положения.
— Я все ищу, как бы войти! — похотливо ухмыльнулся Дэнни. — Выйти-то не хитро. Скажу прямо, она из меня вытянула больше, чем я собирался дать, ловкая бестия, а теперь хочет увильнуть, не расплатясь. Ну так вот, нынче я ее заставлю платить по счету, говорю вам, нынче же вечером. Я никому не доставлю неприятностей, никому. А вот ей я покажу, верьте слову, она у меня узнает!
Некоторое время Дэвид размышлял над услышанным.
— Что же, — сочувственно заключил он, — с такой женщиной… неудивительно, если вам достается шиш.
Дэнни не оскорбился, он ничего не понял.
— При чем тут шиш? — недоуменно спросил он, — Кто говорил про шиш?
Он уперся ладонью в плечо Дэвида и стал настойчиво его подталкивать куда-то вбок. Дэвид откачнулся, чтобы оказаться вне досягаемости.
— Да ну же, — сказал Дэнни. — Мужчина вы или заяц? Валяйте. Самое время. Дайте ей как следует в зубы.
— Пасторе? — удивился Дэвид. — Почему я? Это ваша забота.
— Н-ну да… — неуверенно протянул Дэнни. — Я не про то. Я малость погожу, может, одумается. Она мне нужна в полной форме, — задумчиво пояснил он. — Что толку, если девка вся в синяках, живого места нет… Я всегда говорю, чем мужчина лучше, тем больше ему с девками мороки. У меня всегда так. А вам этой Дженни хватает, будь она моя, я бы ей набил морду.
Дэвид с трудом, близоруко вгляделся в перекошенное лицо, которое маячило перед ним как в тумане, до него наконец дошло, что Дэнни очень даже мешается не в свое дело.
— Ну, знаете, она не ваша, — сказал он, и вдруг его озарило: — Она вообще ничья, она сама себе и то не хозяйка.
Он удивился своим словам и сразу почувствовал, что нечаянно открыл некую новую истину и осознал, как обманчивы его былые надежды. Вспышка радостного оживления сменилась обычной мрачностью, а тут еще в бар опять хлынул народ с танцев, в этом водовороте оказались и Пастора со своим студентом, и Дженни с Фрейтагом. Дэвид постучал по стойке, пододвинул к буфетчику оба стакана.
— Еще два виски, — сказал он. — Что ж, по крайней мере, покуда они крутятся у нас на глазах, мы хоть знаем, где они есть.
— Ага, и чем занимаются, — подхватил Дэнни с такой беззастенчивой злобно-хитрой усмешкой, что его физиономия совсем перекосилась.
Новобрачные после ужина, как всегда, гуляли рука об руку по укрытой от ветра стороне палубы, подальше от танцующих, и посторонились, пропуская угрюмого белокурого юношу, который вез больного старика в кресле на колесах; ссохшийся изможденный старик съежился под одеялами и пледами и дрожащими пальцами перелистывал карманную Библию. Когда кресло поравнялось с новобрачными, он поднял восторженные глаза, вскинул трясущуюся руку и хотел коснуться молодой женщины. Она вся задрожала, отпрянула и прижалась к мужу.
— Бог да благословит ваш брак и даст вам наследников, — произнес Графф. — Спасибо, сэр, спасибо, — сказал молодой муж, он твердо помнил, что к старости надо относиться почтительно.
И оба стояли и ждали, пока юноша со свирепым лицом, не глядя на них, прокатил кресло дальше. Молодая жена, все еще вздрагивая, прижималась к мужу.
— Это прозвучало как проклятие! — сказала она, — Еще чуть-чуть, и он бы до меня дотронулся!
И молодой супруг ответил ласково-покровительственно, снисходя и успокаивая, как и положено супругу (этот недавно усвоенный им тон восхищал обоих):
— Ты же прекрасно знаешь, проклятия — просто выдумка. Да и как он может нам повредить? Он просто жалкий умирающий старик — и, в конце концов, он желал нам только хорошего. Грустно это, когда человек стар и болен…
У молодой женщины было доброе сердце, она тотчас пожалела о своем жестоком порыве и притом, честная по натуре, поняла, откуда взялась эта жестокость: так отвратительны, так пугают старость, уродство и немощь, а еще страшнее смерть — единственный выход, единственное спасенье от всех этих ужасов. Она почувствовала себя очень рассудительной и спокойной, полной радостного здоровья… бессмертной! И сказала мечтательно:
— Надеюсь, мы умрем молодыми.
На носу корабля ни души… муж обнял ее, легонько встряхнул:
— Умрем молодыми? Да мы никогда не умрем! Мы с тобой будем жить вечно, до самого светопреставления!
Они засмеялись счастливо, беззаботно, без тени иронии и наспех, как воришки, поцеловались: вдруг кто-то увидит?
Иоганн сильно опоздал к ужину, кают-компания почти опустела, он уже не застал ни воздушных шаров, ни бумажных колпаков, никакого веселья, и за столом оказался один. А опоздал он потому, что дядюшка вздумал устроить приступ кашля и едва не задохся. Иоганн подал старику нюхательную соль, обмыл ему лицо холодной водой, сел рядом, обмахивая его, как веером, сложенной газетой, и надеялся, что он умрет. Но тот оправился, и даже слишком: потребовал, чтобы Иоганн его всего вымыл и переодел и чтобы сидел и помогал ему управляться с ужином, а потом вывез на палубу подышать свежим воздухом… старый притвора, как будто ему свежий воздух нужен! А на самом деле ему надо смотреть на танцы и слушать музыку и разглагольствовать о том, как все это грешно. К тому времени, как Иоганн наскоро проглотил свой ужин и вышел на палубу, Конча уже танцевала. Она приветственно помахала ему поверх плеча кавалера и поглядела так, что и камень бы растаял;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
За четвертой порцией виски Дэвид вяло пробормотал (язык уже плохо его слушался):
— Когда ни погляжу, она все с Фрейтагом ходит. Вон, опять пошла, — он неопределенно махнул рукой. — Опять пошла.
Дэнни боком наклонился к нему с высокого табурета, огромный, нескладный, сказал серьезно, с видом заговорщика:
— Не хочу навязываться, поимейте в виду, я сроду в чужие дела не мешался, одно скажу: была бы эта сучка моя, я бы ей все кости переломал. Поимейте в виду, это дело не мое, а только она с вами не по совести поступает.
Эта туповатая заботливость тронула Дэвида — не то чтобы сам Дэнни, но его слова пробудили ответное доброе чувство.
— Да я на вас не в обиде, — сказал он. — Я знаю, вам тоже солоно приходится. С этой Пасторой. Мы с вами оба потерпели крушение, вроде как два моряка в одной шлюпке, — прибавил он добродушно. Внутри одна за другой со звоном лопались какие-то туго натянутые струны, и что-то отпускало, становилось легче, даже не досадно было самому слышать, что он как дурак разговорился с Дэнни — тот-то всегда разговаривает как дурак… нет, все это даже приятно.
— У всех у нас свои заботы, — с жаром сказал он Дэнни. — Вы еще найдете способ выйти из положения.
— Я все ищу, как бы войти! — похотливо ухмыльнулся Дэнни. — Выйти-то не хитро. Скажу прямо, она из меня вытянула больше, чем я собирался дать, ловкая бестия, а теперь хочет увильнуть, не расплатясь. Ну так вот, нынче я ее заставлю платить по счету, говорю вам, нынче же вечером. Я никому не доставлю неприятностей, никому. А вот ей я покажу, верьте слову, она у меня узнает!
Некоторое время Дэвид размышлял над услышанным.
— Что же, — сочувственно заключил он, — с такой женщиной… неудивительно, если вам достается шиш.
Дэнни не оскорбился, он ничего не понял.
— При чем тут шиш? — недоуменно спросил он, — Кто говорил про шиш?
Он уперся ладонью в плечо Дэвида и стал настойчиво его подталкивать куда-то вбок. Дэвид откачнулся, чтобы оказаться вне досягаемости.
— Да ну же, — сказал Дэнни. — Мужчина вы или заяц? Валяйте. Самое время. Дайте ей как следует в зубы.
— Пасторе? — удивился Дэвид. — Почему я? Это ваша забота.
— Н-ну да… — неуверенно протянул Дэнни. — Я не про то. Я малость погожу, может, одумается. Она мне нужна в полной форме, — задумчиво пояснил он. — Что толку, если девка вся в синяках, живого места нет… Я всегда говорю, чем мужчина лучше, тем больше ему с девками мороки. У меня всегда так. А вам этой Дженни хватает, будь она моя, я бы ей набил морду.
Дэвид с трудом, близоруко вгляделся в перекошенное лицо, которое маячило перед ним как в тумане, до него наконец дошло, что Дэнни очень даже мешается не в свое дело.
— Ну, знаете, она не ваша, — сказал он, и вдруг его озарило: — Она вообще ничья, она сама себе и то не хозяйка.
Он удивился своим словам и сразу почувствовал, что нечаянно открыл некую новую истину и осознал, как обманчивы его былые надежды. Вспышка радостного оживления сменилась обычной мрачностью, а тут еще в бар опять хлынул народ с танцев, в этом водовороте оказались и Пастора со своим студентом, и Дженни с Фрейтагом. Дэвид постучал по стойке, пододвинул к буфетчику оба стакана.
— Еще два виски, — сказал он. — Что ж, по крайней мере, покуда они крутятся у нас на глазах, мы хоть знаем, где они есть.
— Ага, и чем занимаются, — подхватил Дэнни с такой беззастенчивой злобно-хитрой усмешкой, что его физиономия совсем перекосилась.
Новобрачные после ужина, как всегда, гуляли рука об руку по укрытой от ветра стороне палубы, подальше от танцующих, и посторонились, пропуская угрюмого белокурого юношу, который вез больного старика в кресле на колесах; ссохшийся изможденный старик съежился под одеялами и пледами и дрожащими пальцами перелистывал карманную Библию. Когда кресло поравнялось с новобрачными, он поднял восторженные глаза, вскинул трясущуюся руку и хотел коснуться молодой женщины. Она вся задрожала, отпрянула и прижалась к мужу.
— Бог да благословит ваш брак и даст вам наследников, — произнес Графф. — Спасибо, сэр, спасибо, — сказал молодой муж, он твердо помнил, что к старости надо относиться почтительно.
И оба стояли и ждали, пока юноша со свирепым лицом, не глядя на них, прокатил кресло дальше. Молодая жена, все еще вздрагивая, прижималась к мужу.
— Это прозвучало как проклятие! — сказала она, — Еще чуть-чуть, и он бы до меня дотронулся!
И молодой супруг ответил ласково-покровительственно, снисходя и успокаивая, как и положено супругу (этот недавно усвоенный им тон восхищал обоих):
— Ты же прекрасно знаешь, проклятия — просто выдумка. Да и как он может нам повредить? Он просто жалкий умирающий старик — и, в конце концов, он желал нам только хорошего. Грустно это, когда человек стар и болен…
У молодой женщины было доброе сердце, она тотчас пожалела о своем жестоком порыве и притом, честная по натуре, поняла, откуда взялась эта жестокость: так отвратительны, так пугают старость, уродство и немощь, а еще страшнее смерть — единственный выход, единственное спасенье от всех этих ужасов. Она почувствовала себя очень рассудительной и спокойной, полной радостного здоровья… бессмертной! И сказала мечтательно:
— Надеюсь, мы умрем молодыми.
На носу корабля ни души… муж обнял ее, легонько встряхнул:
— Умрем молодыми? Да мы никогда не умрем! Мы с тобой будем жить вечно, до самого светопреставления!
Они засмеялись счастливо, беззаботно, без тени иронии и наспех, как воришки, поцеловались: вдруг кто-то увидит?
Иоганн сильно опоздал к ужину, кают-компания почти опустела, он уже не застал ни воздушных шаров, ни бумажных колпаков, никакого веселья, и за столом оказался один. А опоздал он потому, что дядюшка вздумал устроить приступ кашля и едва не задохся. Иоганн подал старику нюхательную соль, обмыл ему лицо холодной водой, сел рядом, обмахивая его, как веером, сложенной газетой, и надеялся, что он умрет. Но тот оправился, и даже слишком: потребовал, чтобы Иоганн его всего вымыл и переодел и чтобы сидел и помогал ему управляться с ужином, а потом вывез на палубу подышать свежим воздухом… старый притвора, как будто ему свежий воздух нужен! А на самом деле ему надо смотреть на танцы и слушать музыку и разглагольствовать о том, как все это грешно. К тому времени, как Иоганн наскоро проглотил свой ужин и вышел на палубу, Конча уже танцевала. Она приветственно помахала ему поверх плеча кавалера и поглядела так, что и камень бы растаял;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190