Ровной!
Говорила она монотонно, без всякой интонации, а рядом был расстелен прямо на булыжниках неопределенного цвета платок, на котором сиротливо жались надкушенная горбушка, две репки, медный грош и – неожиданно – половинка медового пряника. Подавали, как я понял, более чем умеренно. Люди обтекали ее, словно в ненужном месте врытый дорожный столб.
Первая нищенка, которую я тут увидел. А ведь мне твердили, что нищих давно уже нет, что содержат их в общественных домах, и вполне прилично содержат. Никому в Великом княжестве словенском голодная смерть не грозит, всякому гарантирован кусок хлеба и крыша над головой… только пойди и попросись… в каждом городе такие приютные дома имеются, и не один.
А потом, внимательнее вглядевшись в нее, я понял. Вернее, вспомнил рассказ боярина. Это же самогрыза, как их тут называют. Странная секта, с изуверским, но по-своему логичным учением. Они подвергают себя всяческим страданиям, намеренно выгибая свою линию вниз, чтобы потом, в следующих шарах, наслаждаться ослепительными радостями. Спокойной, умеренной жизни им недостаточно. Вот и пытаются сыграть на законе Равновесия.
Самогрызов не преследовали – обществу вреда от них никакого, от народной линии они, уйдя в секту и принеся «клятву дороги», оторвались, ведут себя скромно, законы чтят… а что мучают сами себя и друг друга, что бродят по земле, нигде не останавливаясь надолго, что предпочитают мерзнуть, голодать, мокнуть под осенним дождем и жариться на безжалостном летнем солнце – это уже их проблемы.
Вот уж в ком я, даже при всей своей внезапно прорезавшейся подозрительности, никогда бы не заподозрил агента Уголовного Приказа. Даже по долгу службы никакой агент над собой так издеваться не станет. Линия дороже денег.
– Зачем? – подойдя к ней вплотную, спросил я.
Она подняла голову. А ведь не так стара! На вид ей вряд ли больше тридцати, и фигура ничуть не расплывшаяся, не то что у здешних хозяйственно озабоченных баб. И глаза – редкий случай! – пронзительно-синие.
– Что зачем? – голос прозвучал столь же монотонно, как и линейные пожелания.
– Зачем себя так мучить? Ради чего ты в самогрызы ушла? Ради какого такого счастья?
И чего я к ней привязался? Зачем отвлекаю от работы? Да и не станет она отвечать случайному прохожему.
– А что ты знаешь о счастье, парень? – в голосе ее прорезались вдруг человеческие интонации. – Как можешь судить о нашем пути? Что ты знаешь?
– Ну, – смутился я, – вы себя истязаете, чтобы потом было хорошо. Чтобы в следующем шаре в счастье купаться…
– Дурак ты, – усмехнулась она.
Ну, где-то в чем-то тетя, конечно, права… Только дурак может вступить в философский диспут с бомжихой. Особенно когда сам находится в розыске и, возможно, догуливает последние свои дни.
– Дурак, – повторила она. – Ты повторяешь глупости, которые услышал от таких же дураков. Тебе и невдомек, что такое настоящее счастье! Вот ты любил хоть раз? Или только девок на сеновале щупал? Ты знаешь, как это, когда душе в теле тесно? За это можно заплатить чем угодно – и голодом, и холодом, и насмешками таких вот тупиц!
– А я вовсе и не насмехаюсь. Просто понять хочу. Вопросы есть.
– Ну? – Ей, стоящей на коленях, каким-то чудом удалось взглянуть на меня сверху вниз. – И что ж у тебя за вопросы?
– Вот смотри, ты себя мучаешь, зарабатываешь будущее счастье. Так? Ты кого-то сильно полюбила, вам было хорошо, а потом все оборвалось. И тебе хочется повторения.
И чего это на меня нашло? Зачем я постороннему человеку в душу лезу? Представляю, как бы ругала за такое мама…
– Ну… – она, похоже, немного удивилась, – не все так просто… но да, началось с того.
– А откуда ты знаешь, каким будет это твое новое счастье? Разве можно заглянуть в будущую жизнь? Тебе же сказано – коли здесь плохо, значит, там хорошо. А как именно хорошо? Может, вовсе не любовь у тебя там будет? Может, ты будешь богатой купчихой, спать там на перинах, жрать всякую вкуснятину и радоваться тому как хрюшка. Может, станешь боярыней, которой в радость холопов своих мучить… знаю я таких бояр… Может, еще что-нибудь… мало ли какие радости у людей встречаются. Почему ты уверена, что там повторится вот это твое прошедшее счастье?
И тут уж она взглянула на меня с настоящим удивлением. Явно не ожидала услышать такое от простецки одетого парня. А меня разобрало. Все, что я говорил, – это были вопросы, которые я собирался, да так и не успел задать боярину Волкову. В самом деле, ну чем принципиально отличается общепринятое аринакское Учение от этих вот экстремалов-самогрызов? У них просто все более явно, все доведено до полного уродства.
– Счастье будет! – сказала она твердо. – И неважно, в чем именно… важно, что я сама внутри буду чувствовать… Знаешь, когда голоден, то вкус говядины ничуть не хуже вкуса свинины.
– Значит, все-таки на повторение той любви не надеешься? Значит, утешишься равной заменой? То есть для тебя та твоя любовь и неизвестное будущее счастье – это вещи одинаковые? Сравнимые? Как свинина и говядина? Но откуда ты знаешь, что они равные? Ты в это веришь, но доказать-то не сможешь.
– Я и не собираюсь ничего доказывать. И кому? Возомнившему о своем уме сопляку?! Да ты и не понял бы… тайны Учения Дороги постигаются долгими годами…
А дама-то с характером! Похоже, не из холопов… порода чувствуется. Мастерства, как говорится, не пропьешь.
И тогда я нанес ей кинжальный удар. Нет, не Алешкиным ножиком – а элементарнейшим аргументом.
– А что ты, мудрая, знаешь о своей прошлой жизни? Как там пролегала твоя линия? Может, там-то ты как раз и купалась в счастье и все твои нынешние муки – это только плата? Просто Равновесие восстановилось? Равновесию же плевать, сама ли ты себя на муки обрекла или оно так сложилось. Ты страдаешь? Страдаешь. Тебе голодно, холодно, больно? Плевать Равновесию, что ты об этом думаешь, на что надеешься. Там был подъем, здесь – спуск. Вот ты думаешь, что по своей воле себя мучаешь, – а на самом деле тебе это только так кажется. Это ты себе горькое снадобье подслащаешь. Просто так идет твоя линия. И, может быть, в следующем шаре не только радости не будет, но и страдания твои продолжатся. Может, прежняя радость такой большой была, что и десятка шаров не хватит, чтобы выровнять…
Да, похоже, я задел за живое. Страдалица зыркнула на меня так, что я невольно отступил.
– Уходи! Вон! Сейчас же! – Слова были как пощечины.
Я послушно развернулся и быстро зашагал прочь.
Ну и зачем было, спрашивается? Зачем обидел человека, не сделавшего мне никакого зла? Вдобавок и наследил. Вряд ли по княжеству Словенскому бродят стада молодых философов…
4
День понемногу перетекал в вечер. Еще не сгустились сумерки, еще не зажглись на уличных столбах свет-факелы, но уже чувствовалось приближение ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Говорила она монотонно, без всякой интонации, а рядом был расстелен прямо на булыжниках неопределенного цвета платок, на котором сиротливо жались надкушенная горбушка, две репки, медный грош и – неожиданно – половинка медового пряника. Подавали, как я понял, более чем умеренно. Люди обтекали ее, словно в ненужном месте врытый дорожный столб.
Первая нищенка, которую я тут увидел. А ведь мне твердили, что нищих давно уже нет, что содержат их в общественных домах, и вполне прилично содержат. Никому в Великом княжестве словенском голодная смерть не грозит, всякому гарантирован кусок хлеба и крыша над головой… только пойди и попросись… в каждом городе такие приютные дома имеются, и не один.
А потом, внимательнее вглядевшись в нее, я понял. Вернее, вспомнил рассказ боярина. Это же самогрыза, как их тут называют. Странная секта, с изуверским, но по-своему логичным учением. Они подвергают себя всяческим страданиям, намеренно выгибая свою линию вниз, чтобы потом, в следующих шарах, наслаждаться ослепительными радостями. Спокойной, умеренной жизни им недостаточно. Вот и пытаются сыграть на законе Равновесия.
Самогрызов не преследовали – обществу вреда от них никакого, от народной линии они, уйдя в секту и принеся «клятву дороги», оторвались, ведут себя скромно, законы чтят… а что мучают сами себя и друг друга, что бродят по земле, нигде не останавливаясь надолго, что предпочитают мерзнуть, голодать, мокнуть под осенним дождем и жариться на безжалостном летнем солнце – это уже их проблемы.
Вот уж в ком я, даже при всей своей внезапно прорезавшейся подозрительности, никогда бы не заподозрил агента Уголовного Приказа. Даже по долгу службы никакой агент над собой так издеваться не станет. Линия дороже денег.
– Зачем? – подойдя к ней вплотную, спросил я.
Она подняла голову. А ведь не так стара! На вид ей вряд ли больше тридцати, и фигура ничуть не расплывшаяся, не то что у здешних хозяйственно озабоченных баб. И глаза – редкий случай! – пронзительно-синие.
– Что зачем? – голос прозвучал столь же монотонно, как и линейные пожелания.
– Зачем себя так мучить? Ради чего ты в самогрызы ушла? Ради какого такого счастья?
И чего я к ней привязался? Зачем отвлекаю от работы? Да и не станет она отвечать случайному прохожему.
– А что ты знаешь о счастье, парень? – в голосе ее прорезались вдруг человеческие интонации. – Как можешь судить о нашем пути? Что ты знаешь?
– Ну, – смутился я, – вы себя истязаете, чтобы потом было хорошо. Чтобы в следующем шаре в счастье купаться…
– Дурак ты, – усмехнулась она.
Ну, где-то в чем-то тетя, конечно, права… Только дурак может вступить в философский диспут с бомжихой. Особенно когда сам находится в розыске и, возможно, догуливает последние свои дни.
– Дурак, – повторила она. – Ты повторяешь глупости, которые услышал от таких же дураков. Тебе и невдомек, что такое настоящее счастье! Вот ты любил хоть раз? Или только девок на сеновале щупал? Ты знаешь, как это, когда душе в теле тесно? За это можно заплатить чем угодно – и голодом, и холодом, и насмешками таких вот тупиц!
– А я вовсе и не насмехаюсь. Просто понять хочу. Вопросы есть.
– Ну? – Ей, стоящей на коленях, каким-то чудом удалось взглянуть на меня сверху вниз. – И что ж у тебя за вопросы?
– Вот смотри, ты себя мучаешь, зарабатываешь будущее счастье. Так? Ты кого-то сильно полюбила, вам было хорошо, а потом все оборвалось. И тебе хочется повторения.
И чего это на меня нашло? Зачем я постороннему человеку в душу лезу? Представляю, как бы ругала за такое мама…
– Ну… – она, похоже, немного удивилась, – не все так просто… но да, началось с того.
– А откуда ты знаешь, каким будет это твое новое счастье? Разве можно заглянуть в будущую жизнь? Тебе же сказано – коли здесь плохо, значит, там хорошо. А как именно хорошо? Может, вовсе не любовь у тебя там будет? Может, ты будешь богатой купчихой, спать там на перинах, жрать всякую вкуснятину и радоваться тому как хрюшка. Может, станешь боярыней, которой в радость холопов своих мучить… знаю я таких бояр… Может, еще что-нибудь… мало ли какие радости у людей встречаются. Почему ты уверена, что там повторится вот это твое прошедшее счастье?
И тут уж она взглянула на меня с настоящим удивлением. Явно не ожидала услышать такое от простецки одетого парня. А меня разобрало. Все, что я говорил, – это были вопросы, которые я собирался, да так и не успел задать боярину Волкову. В самом деле, ну чем принципиально отличается общепринятое аринакское Учение от этих вот экстремалов-самогрызов? У них просто все более явно, все доведено до полного уродства.
– Счастье будет! – сказала она твердо. – И неважно, в чем именно… важно, что я сама внутри буду чувствовать… Знаешь, когда голоден, то вкус говядины ничуть не хуже вкуса свинины.
– Значит, все-таки на повторение той любви не надеешься? Значит, утешишься равной заменой? То есть для тебя та твоя любовь и неизвестное будущее счастье – это вещи одинаковые? Сравнимые? Как свинина и говядина? Но откуда ты знаешь, что они равные? Ты в это веришь, но доказать-то не сможешь.
– Я и не собираюсь ничего доказывать. И кому? Возомнившему о своем уме сопляку?! Да ты и не понял бы… тайны Учения Дороги постигаются долгими годами…
А дама-то с характером! Похоже, не из холопов… порода чувствуется. Мастерства, как говорится, не пропьешь.
И тогда я нанес ей кинжальный удар. Нет, не Алешкиным ножиком – а элементарнейшим аргументом.
– А что ты, мудрая, знаешь о своей прошлой жизни? Как там пролегала твоя линия? Может, там-то ты как раз и купалась в счастье и все твои нынешние муки – это только плата? Просто Равновесие восстановилось? Равновесию же плевать, сама ли ты себя на муки обрекла или оно так сложилось. Ты страдаешь? Страдаешь. Тебе голодно, холодно, больно? Плевать Равновесию, что ты об этом думаешь, на что надеешься. Там был подъем, здесь – спуск. Вот ты думаешь, что по своей воле себя мучаешь, – а на самом деле тебе это только так кажется. Это ты себе горькое снадобье подслащаешь. Просто так идет твоя линия. И, может быть, в следующем шаре не только радости не будет, но и страдания твои продолжатся. Может, прежняя радость такой большой была, что и десятка шаров не хватит, чтобы выровнять…
Да, похоже, я задел за живое. Страдалица зыркнула на меня так, что я невольно отступил.
– Уходи! Вон! Сейчас же! – Слова были как пощечины.
Я послушно развернулся и быстро зашагал прочь.
Ну и зачем было, спрашивается? Зачем обидел человека, не сделавшего мне никакого зла? Вдобавок и наследил. Вряд ли по княжеству Словенскому бродят стада молодых философов…
4
День понемногу перетекал в вечер. Еще не сгустились сумерки, еще не зажглись на уличных столбах свет-факелы, но уже чувствовалось приближение ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100