— Линкс рассказывал, что Наталию, жену Генриха, тоже арестовали и казнили. Если Линкс — Клингзор, то почему он не спас свою любовницу?
— Наверное, просто не предполагал, что возмездие Гитлера зайдет так далеко… Выдав Генриха, он сбросил свою самую сильную карту — и проиграл… Может быть, именно поэтому Марианна, его жена, покончила с собой…
— Ну хорошо, Инга, твои рассуждения правдоподобны, но это не значит, что так все и было на самом деле… — Бэкон защищал меня до конца. — Твоя версия лишь одна из многих… Например, представь на секунду, что Линкс сумел спастись исключительно благодаря своему доносу на друга. Таким образом объясняются все события, и отпадает необходимость подозревать, что он — Клингзор…
Но Инга не собиралась упускать меня. Только не теперь, когда победа так близка.
— Несмотря на кажущееся безразличие Гитлера к атомным исследованиям, — сменила она тему, — ему нужен был человек, занятый в этой программе, чтобы напрямую докладывал о достигнутом. К концу войны важность таких докладов еще более возросла. Не забывай, в 1945 году бомба была последней надеждой фюрера на победу… Кто лучше Линкса мог бы выполнить данную задачу? Работает вместе с Гейзенбергом, в курсе всех достижений… — Инга почти не скрывала враждебного отношения ко мне. — После ареста Генриха и Наталии его след теряется до конца войны, и только потом Линкс в добром здравии вновь всплывает на поверхность в Геттингене. Только такая личность, как Клингзор, обладающая достаточными рычагами в нацистской администрации и одновременно имеющая возможность прятаться под личиной респектабельности, могла провернуть подобное… Все становится на свои места, согласись, Фрэнк… Русские считают, что Линкс и есть Клингзор. Если я не сдам его, дорого заплачу… Почему бы тебе не дать им все сделать за тебя? Теперь это моя единственная возможность спастись…
Да, неплохая сказочка, главное, не подкопаешься, все так хорошо сочинено и подогнано. Жаль только, все это ложь от начала до конца.
— Нет, не могу. Если я сдам Густава русским, предам не только его, но и свою страну…
— Я должна предоставить им кого-то, кто может быть Клингзором, — не унималась она. — В этом наша последняя надежда…
— Ты просишь слишком многого, Инга. Ужасно выбирать между им и тобой…
— Мне тоже не нравится, Фрэнк, да только в этой игре не я устанавливаю правила.
В этой игре. Наконец она хоть раз сказала правду.
— А я-то им зачем понадобился? Им что, нужна моя рекомендация?
Прошло несколько минут, прежде чем лейтенант совладал со своими эмоциями, но в конце концов он переборол охватившее его негодование. Он тут же встал, словно очнулся от кошмара.
— Мы находимся в английской оккупационной зоне, — констатировала Инга, желая как можно скорее покончить с этим делом. — Есть только одно безопасное место, где можно взять его без шума.
— Жилище офицера американской армии? — горько сострил Бэкон. — Вы похитите его из моего дома?
Инга даже не стала отвечать на вопрос. В этом уже не было необходимости.
— Я люблю тебя, Фрэнк, — промурлыкала она вместо ответа. — Только так мы сможем остаться вместе. Поверь мне… Поверь в мою любовь.
4
Впервые в жизни Бэкону приходилось принимать решение. До этого момента он лишь убегал от проблем и, быть может, от себя самого: наука помогла ему избавиться от детских страхов; фон Нейман — от необходимости выбора между Вивьен и Элизабет; война спасла от неудавшейся карьеры ученого-физика; Инга — от деградации и одиночества; я же выполнил за него служебное задание в Германии. Сам он все время метался наподобие элементарной частицы под воздействием основополагающих сил, гораздо более мощных по сравнению с ним. Он был даже не игроком, а лишь фигурой на огромной шахматной доске Мироздания.
И вот теперь, совершенно нежданно, эта изначально установившаяся очень удобная система, в которой причины и следствия чередовались, почти не беспокоя его, перестала существовать. Кому верить? Инге? Бог мой, только не ей! Фон Нейману, Эйнштейну, Гейзенбергу?
Мне?.. На этот раз ему не уйти от ответственности; не спасут ни наука, ни любовь и ничто другое. Бэкон был в ярости и в то же время в отчаянии. Как же ошибался старик Эпименид: не только критяне, но все люди лжецы! Если абсолютная определенность не существовала или, еще хуже, если Бэкон не имел возможности достичь определенности, сколь бы ни старался, — как тогда мог он быть уверен, что Инга любила его или, наоборот, использовала в очередной раз? Как мог он угадать, был ли я его другом или предателем, как в свое время был ли я другом или предателем Генриха? Как мог измерить степень моей подлости? И каким должно быть его собственное адекватное поведение?
И вдруг ему стало ясно, что все очень просто. По какой-то неведомой причине именно ему надлежало на этот раз решать, где истина, а где ложь; что есть благо, а что — бесчестие; и по какой-то космической прихоти — по неоднозначности, по неопределенности — именно на его долю выпала нелегкая задача заполнить данную страницу истории. Среди бесчисленных параллельных миров, очерченных Шредингером, Бэкон должен выбрать один, который станет нашим миром. Пусть эта женщина грешница — он мог бы попытаться изгнать беса. Пусть я невиновен (или хотя бы моя вина вызывает сомнения) — он все равно мог определить мне наказание. Клингзор обвел нас вокруг пальца, мы даже близко к нему не подобрались, ну и что с того? Бэкону достаточно собственного волевого решения, чтобы вынести нам приговор. И он должен был сделать это, должен был отбросить принципы науки и справедливости, разума и морали, подчиняясь только тому, что диктовала ему любовь к Инге.
Наверно, мне следовало догадаться, но почему-то я все еще верил Бэкону. В тот вечер он вызвал меня не в кабинет, а к себе домой. Одно это обстоятельство могло меня насторожить, и тем не менее я пришел точно в назначенное время. У меня появилась надежда, что он взялся за ум, понял, как Инга манипулировала им. Размечтался! Постучал в дверь. Больше в квартире никого не было. Бэкон сидел на деревянном ящике. По лицу невозможно прочитать, какие чувства он испытывал; словно пелена или заклятие скрывали его гнев и разочарование. Мы оба оказались в ловушке. Я мельком осмотрел жилище и заметил, что все личные вещи исчезли; зато по разным углам комнаты валялось с полдюжины тюков.
— Переезжаете, лейтенант? — сказал я с откровенной насмешкой.
— Здесь мне стало слишком тесно, Густав, — его голос звучал ровно и бесцветно. — Хватит с меня. Кажется, я ошибался с самого начала.
— Возвращаетесь в Соединенные Штаты?
— Да, — соврал он. — Мы этим делом больше не занимаемся.
И тогда я понял. Объяснять дальше не было необходимости, мне и так стало ясно, что должно произойти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— Наверное, просто не предполагал, что возмездие Гитлера зайдет так далеко… Выдав Генриха, он сбросил свою самую сильную карту — и проиграл… Может быть, именно поэтому Марианна, его жена, покончила с собой…
— Ну хорошо, Инга, твои рассуждения правдоподобны, но это не значит, что так все и было на самом деле… — Бэкон защищал меня до конца. — Твоя версия лишь одна из многих… Например, представь на секунду, что Линкс сумел спастись исключительно благодаря своему доносу на друга. Таким образом объясняются все события, и отпадает необходимость подозревать, что он — Клингзор…
Но Инга не собиралась упускать меня. Только не теперь, когда победа так близка.
— Несмотря на кажущееся безразличие Гитлера к атомным исследованиям, — сменила она тему, — ему нужен был человек, занятый в этой программе, чтобы напрямую докладывал о достигнутом. К концу войны важность таких докладов еще более возросла. Не забывай, в 1945 году бомба была последней надеждой фюрера на победу… Кто лучше Линкса мог бы выполнить данную задачу? Работает вместе с Гейзенбергом, в курсе всех достижений… — Инга почти не скрывала враждебного отношения ко мне. — После ареста Генриха и Наталии его след теряется до конца войны, и только потом Линкс в добром здравии вновь всплывает на поверхность в Геттингене. Только такая личность, как Клингзор, обладающая достаточными рычагами в нацистской администрации и одновременно имеющая возможность прятаться под личиной респектабельности, могла провернуть подобное… Все становится на свои места, согласись, Фрэнк… Русские считают, что Линкс и есть Клингзор. Если я не сдам его, дорого заплачу… Почему бы тебе не дать им все сделать за тебя? Теперь это моя единственная возможность спастись…
Да, неплохая сказочка, главное, не подкопаешься, все так хорошо сочинено и подогнано. Жаль только, все это ложь от начала до конца.
— Нет, не могу. Если я сдам Густава русским, предам не только его, но и свою страну…
— Я должна предоставить им кого-то, кто может быть Клингзором, — не унималась она. — В этом наша последняя надежда…
— Ты просишь слишком многого, Инга. Ужасно выбирать между им и тобой…
— Мне тоже не нравится, Фрэнк, да только в этой игре не я устанавливаю правила.
В этой игре. Наконец она хоть раз сказала правду.
— А я-то им зачем понадобился? Им что, нужна моя рекомендация?
Прошло несколько минут, прежде чем лейтенант совладал со своими эмоциями, но в конце концов он переборол охватившее его негодование. Он тут же встал, словно очнулся от кошмара.
— Мы находимся в английской оккупационной зоне, — констатировала Инга, желая как можно скорее покончить с этим делом. — Есть только одно безопасное место, где можно взять его без шума.
— Жилище офицера американской армии? — горько сострил Бэкон. — Вы похитите его из моего дома?
Инга даже не стала отвечать на вопрос. В этом уже не было необходимости.
— Я люблю тебя, Фрэнк, — промурлыкала она вместо ответа. — Только так мы сможем остаться вместе. Поверь мне… Поверь в мою любовь.
4
Впервые в жизни Бэкону приходилось принимать решение. До этого момента он лишь убегал от проблем и, быть может, от себя самого: наука помогла ему избавиться от детских страхов; фон Нейман — от необходимости выбора между Вивьен и Элизабет; война спасла от неудавшейся карьеры ученого-физика; Инга — от деградации и одиночества; я же выполнил за него служебное задание в Германии. Сам он все время метался наподобие элементарной частицы под воздействием основополагающих сил, гораздо более мощных по сравнению с ним. Он был даже не игроком, а лишь фигурой на огромной шахматной доске Мироздания.
И вот теперь, совершенно нежданно, эта изначально установившаяся очень удобная система, в которой причины и следствия чередовались, почти не беспокоя его, перестала существовать. Кому верить? Инге? Бог мой, только не ей! Фон Нейману, Эйнштейну, Гейзенбергу?
Мне?.. На этот раз ему не уйти от ответственности; не спасут ни наука, ни любовь и ничто другое. Бэкон был в ярости и в то же время в отчаянии. Как же ошибался старик Эпименид: не только критяне, но все люди лжецы! Если абсолютная определенность не существовала или, еще хуже, если Бэкон не имел возможности достичь определенности, сколь бы ни старался, — как тогда мог он быть уверен, что Инга любила его или, наоборот, использовала в очередной раз? Как мог он угадать, был ли я его другом или предателем, как в свое время был ли я другом или предателем Генриха? Как мог измерить степень моей подлости? И каким должно быть его собственное адекватное поведение?
И вдруг ему стало ясно, что все очень просто. По какой-то неведомой причине именно ему надлежало на этот раз решать, где истина, а где ложь; что есть благо, а что — бесчестие; и по какой-то космической прихоти — по неоднозначности, по неопределенности — именно на его долю выпала нелегкая задача заполнить данную страницу истории. Среди бесчисленных параллельных миров, очерченных Шредингером, Бэкон должен выбрать один, который станет нашим миром. Пусть эта женщина грешница — он мог бы попытаться изгнать беса. Пусть я невиновен (или хотя бы моя вина вызывает сомнения) — он все равно мог определить мне наказание. Клингзор обвел нас вокруг пальца, мы даже близко к нему не подобрались, ну и что с того? Бэкону достаточно собственного волевого решения, чтобы вынести нам приговор. И он должен был сделать это, должен был отбросить принципы науки и справедливости, разума и морали, подчиняясь только тому, что диктовала ему любовь к Инге.
Наверно, мне следовало догадаться, но почему-то я все еще верил Бэкону. В тот вечер он вызвал меня не в кабинет, а к себе домой. Одно это обстоятельство могло меня насторожить, и тем не менее я пришел точно в назначенное время. У меня появилась надежда, что он взялся за ум, понял, как Инга манипулировала им. Размечтался! Постучал в дверь. Больше в квартире никого не было. Бэкон сидел на деревянном ящике. По лицу невозможно прочитать, какие чувства он испытывал; словно пелена или заклятие скрывали его гнев и разочарование. Мы оба оказались в ловушке. Я мельком осмотрел жилище и заметил, что все личные вещи исчезли; зато по разным углам комнаты валялось с полдюжины тюков.
— Переезжаете, лейтенант? — сказал я с откровенной насмешкой.
— Здесь мне стало слишком тесно, Густав, — его голос звучал ровно и бесцветно. — Хватит с меня. Кажется, я ошибался с самого начала.
— Возвращаетесь в Соединенные Штаты?
— Да, — соврал он. — Мы этим делом больше не занимаемся.
И тогда я понял. Объяснять дальше не было необходимости, мне и так стало ясно, что должно произойти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94