Как же мне пришлось пожалеть позже о том маленьком недочете, о минутном колебании! Почти полвека прошло с тех пор, а слезы гнева и отчаяния все еще закипают на глазах, безжалостно заставляют биться чаще мое старое сердце. Однако, как ни печально, прошлого не изменить; стрелы времени застревают в нас раз и навсегда (энтропия проклятая!), и мне остается только горько сожалеть о своей ошибке…
Я знал, что Бэкон и Ирена прибудут в Геттинген в воскресенье вечером, поэтому вряд ли мне удалось бы поговорить с лейтенантом в тот день в отсутствие этой женщины. Все, что я мог сделать, — дождаться его вызова и, встретившись наедине, передать ему известные мне сведения. Воскресенье тянулось целую вечность, но вожделенный звонок так и не прозвучал: телефон безмолвствовал. Я рано лег в постель, терзаемый страшной головной болью, и решил, что мое плохое самочувствие — предзнаменование грядущей катастрофы.
Как всегда по понедельникам, в десять утра я вошел в кабинет Бэкона. Никаких перемен в нем не замечалось (или он умело прикидывался); как обычно, лейтенант протянул мне руку. Мне и в голову не могло прийти, что, несмотря на свою предубежденность (или благодаря ей), он специально решил вести себя естественным образом, чтобы не насторожить меня. Сами того не замечая, мы втянулись в новую игру — на этот раз между собой; и победить в ней должен тот, кто лучше замаскирует свою обеспокоенность.
— Да, никто не удивил меня так, как старик Бор, — начал Бэкон вместо приветствия. — В отличие от других, он не похож на гения, во всяком случае, не производит впечатления, что с малолетства все знает и умеет. Напротив, выглядит как обычный человек, преодолевший собственную ограниченность с помощью силы воли и терпения…
— Что он вам сказал?
— Бор?
— Да.
Все же Бэкону еще не хватало умения уйти от ответа на прямой вопрос.
— Вы были правы, как всегда, Густав, — неохотно признался он. — Гейзенберг разошелся с Бором сразу после своей последней поездки в Копенгаген. Но причина все еще не ясна. Из Бора слова не выудишь, складывается впечатление, что он предпочел бы вообще забыть о том случае…
— Но что-то вас беспокоит, не так ли?
— Да уж, — в его голосе явно слышался сарказм. — Если Гейзенберг был гитлеровским агентом, ему пришлось признать полный провал своей миссии… Предположим на минуту, что так оно и было. Вернер отправляется в Копенгаген по приказу фюрера, оказывается наедине с Бором. И что же он делает? Точно мы этого не знаем, но нам известен результат встречи. Датский ученый не только не идет на сотрудничество с Гейзенбергом, не только не верит ему, не только отвергает его предложение, но решает навсегда порвать со своим любимым учеником…
— Наверно, Гейзенберг допустил какую-то ошибку…
— Ошибка в расчетах Клингзора? Сомневаюсь… — Бэкон вел себя все более вызывающе. — А вы знаете, каковы были последствия той беседы? Я вам скажу: вместо того, чтобы остановить союзнических ученых, Бор, наоборот, воодушевил их на продолжение работы… В 1943 году он сбежал в Швецию, оттуда — в Англию и, наконец, в Соединенные Штаты. И знаете, что он сделал там первым делом? Присоединился к тем, кто работал над атомной программой, и в меру своих возможностей принял участие в создании бомбы! Прямо противоположное тому, чего добивались от него Гейзенберг или Гитлер! Согласны?
— Полный провал, — пришлось признать.
— Вот так-то, — заулыбался Бэкон. — Вся наша теория летит к черту. Думаю, этого достаточно, чтобы исключить Гейзенберга из числа возможных советников Гитлера…
— Провал стратегии в отношении Бора не освобождает его автоматически от всего остального…
— Конечно нет, однако для меня это означает серьезные сомнения по поводу направления данного расследования, Густав…
И тут мне все стало ясно: Ирена добилась своего! Меня ожидал проигрыш в этой партии!
— Может быть, я несколько поспешил с выводами, Фрэнк, — сказал я почти с мольбой в голосе.
— Мягко говоря…
— Фрэнк, прошу вас… На минуту оставим Клингзора в покое… То, что я хочу вам сказать, может оказаться еще серьезнее, даже сделать больно… — Я готовился выбросить свой последний козырь. — Наверное, сейчас не самый лучший момент, поскольку у вас появились сомнения в моей искренности, но вы должны это знать… — Я с трудом подбирал слова. — Надеюсь, вы поймете и простите, другого выхода у меня нет…
— Переходите к делу, Густав! — не выдержал Бэкон. — Сколько можно ходить вокруг да около!
— Речь пойдет об Ирене…
— Тогда разговаривать не о чем! Благодарю за участие, но в ваших советах не нуждаюсь…
— Нет, Фрэнк, это не личное, — я старался говорить как можно мягче и дружелюбнее. — Это касается дела и имеет большое значение… Вы можете мне не верить и думать, что я все сочиняю в собственных интересах, но это не так… Клянусь вам! То, что я собираюсь рассказать вам, — правда и ничего, кроме правды!
— Правда?
— Вспомните, что всякое сомнение свидетельствует в пользу обвиняемого… Так не будьте настолько предубежденным против меня! Речь не о каких-то выдумках, а о том, что я видел собственными глазами… О фактах!
— Говорите немедленно!
— За несколько дней до вашего отъезда в Копенгаген я случайно увидел ее издалека… Ирену то есть… Она очень спешила… Я, не знаю почему, решил пойти за ней…
Бэкон в негодовании вскочил с места.
— Кто вам дал право? — закричал он на меня. — Вы что, сам Господь Бог?
— Фрэнк, пожалуйста, дослушайте до конца…
— Я не позволю вам вмешиваться в мою личную жизнь! Кажется, он собирался меня ударить, но сдержался в самый последний момент. Ему уже хотелось услышать о том, что я знаю.
— Мне очень жаль. — Меня била дрожь. — Я не имел намерения вмешиваться, мной руководило предчувствие…
— Мне наплевать на то, что вы видели, Густав. Если быть откровенным до конца, вы уже потеряли мое доверие.
— Ради бога, дайте досказать. Потом сами решите, как поступить… — защищался я. — Я зашел вместе с ней в церковь. Там она приблизилась к мужчине и отдала конверт… То же самое повторилось через два дня.
— Ну и что? — спросил он, хотя голос у него дрогнул.
— Не будем обманывать себя, Фрэнк. Мы оба понимаем, что это означает. Знаю, вы любите ее, и мне трудно говорить… Фрэнк, она обманывала тебя с самого начала! — Я впервые обратился к нему на «ты». — Тебе никогда не казался подозрительным ее интерес к твоей работе, к ходу расследования? Постарайся не поддаваться эмоциям, обдумай трезво ее поведение с момента вашего знакомства… Ты ничего не знаешь о ней, потому что она живет не своей жизнью… Она шпионила за тобой с самого начала, Фрэнк…
Его лицо исказилось, словно от удара.
— Думаю, она работает на русских!
— Я не верю вам, Густав. Вы, а не она, пытаетесь ввести меня в заблуждение…
— Пусть за ней проследит кто-нибудь из твоих сотрудников, Фрэнк, — без колебаний предложил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Я знал, что Бэкон и Ирена прибудут в Геттинген в воскресенье вечером, поэтому вряд ли мне удалось бы поговорить с лейтенантом в тот день в отсутствие этой женщины. Все, что я мог сделать, — дождаться его вызова и, встретившись наедине, передать ему известные мне сведения. Воскресенье тянулось целую вечность, но вожделенный звонок так и не прозвучал: телефон безмолвствовал. Я рано лег в постель, терзаемый страшной головной болью, и решил, что мое плохое самочувствие — предзнаменование грядущей катастрофы.
Как всегда по понедельникам, в десять утра я вошел в кабинет Бэкона. Никаких перемен в нем не замечалось (или он умело прикидывался); как обычно, лейтенант протянул мне руку. Мне и в голову не могло прийти, что, несмотря на свою предубежденность (или благодаря ей), он специально решил вести себя естественным образом, чтобы не насторожить меня. Сами того не замечая, мы втянулись в новую игру — на этот раз между собой; и победить в ней должен тот, кто лучше замаскирует свою обеспокоенность.
— Да, никто не удивил меня так, как старик Бор, — начал Бэкон вместо приветствия. — В отличие от других, он не похож на гения, во всяком случае, не производит впечатления, что с малолетства все знает и умеет. Напротив, выглядит как обычный человек, преодолевший собственную ограниченность с помощью силы воли и терпения…
— Что он вам сказал?
— Бор?
— Да.
Все же Бэкону еще не хватало умения уйти от ответа на прямой вопрос.
— Вы были правы, как всегда, Густав, — неохотно признался он. — Гейзенберг разошелся с Бором сразу после своей последней поездки в Копенгаген. Но причина все еще не ясна. Из Бора слова не выудишь, складывается впечатление, что он предпочел бы вообще забыть о том случае…
— Но что-то вас беспокоит, не так ли?
— Да уж, — в его голосе явно слышался сарказм. — Если Гейзенберг был гитлеровским агентом, ему пришлось признать полный провал своей миссии… Предположим на минуту, что так оно и было. Вернер отправляется в Копенгаген по приказу фюрера, оказывается наедине с Бором. И что же он делает? Точно мы этого не знаем, но нам известен результат встречи. Датский ученый не только не идет на сотрудничество с Гейзенбергом, не только не верит ему, не только отвергает его предложение, но решает навсегда порвать со своим любимым учеником…
— Наверно, Гейзенберг допустил какую-то ошибку…
— Ошибка в расчетах Клингзора? Сомневаюсь… — Бэкон вел себя все более вызывающе. — А вы знаете, каковы были последствия той беседы? Я вам скажу: вместо того, чтобы остановить союзнических ученых, Бор, наоборот, воодушевил их на продолжение работы… В 1943 году он сбежал в Швецию, оттуда — в Англию и, наконец, в Соединенные Штаты. И знаете, что он сделал там первым делом? Присоединился к тем, кто работал над атомной программой, и в меру своих возможностей принял участие в создании бомбы! Прямо противоположное тому, чего добивались от него Гейзенберг или Гитлер! Согласны?
— Полный провал, — пришлось признать.
— Вот так-то, — заулыбался Бэкон. — Вся наша теория летит к черту. Думаю, этого достаточно, чтобы исключить Гейзенберга из числа возможных советников Гитлера…
— Провал стратегии в отношении Бора не освобождает его автоматически от всего остального…
— Конечно нет, однако для меня это означает серьезные сомнения по поводу направления данного расследования, Густав…
И тут мне все стало ясно: Ирена добилась своего! Меня ожидал проигрыш в этой партии!
— Может быть, я несколько поспешил с выводами, Фрэнк, — сказал я почти с мольбой в голосе.
— Мягко говоря…
— Фрэнк, прошу вас… На минуту оставим Клингзора в покое… То, что я хочу вам сказать, может оказаться еще серьезнее, даже сделать больно… — Я готовился выбросить свой последний козырь. — Наверное, сейчас не самый лучший момент, поскольку у вас появились сомнения в моей искренности, но вы должны это знать… — Я с трудом подбирал слова. — Надеюсь, вы поймете и простите, другого выхода у меня нет…
— Переходите к делу, Густав! — не выдержал Бэкон. — Сколько можно ходить вокруг да около!
— Речь пойдет об Ирене…
— Тогда разговаривать не о чем! Благодарю за участие, но в ваших советах не нуждаюсь…
— Нет, Фрэнк, это не личное, — я старался говорить как можно мягче и дружелюбнее. — Это касается дела и имеет большое значение… Вы можете мне не верить и думать, что я все сочиняю в собственных интересах, но это не так… Клянусь вам! То, что я собираюсь рассказать вам, — правда и ничего, кроме правды!
— Правда?
— Вспомните, что всякое сомнение свидетельствует в пользу обвиняемого… Так не будьте настолько предубежденным против меня! Речь не о каких-то выдумках, а о том, что я видел собственными глазами… О фактах!
— Говорите немедленно!
— За несколько дней до вашего отъезда в Копенгаген я случайно увидел ее издалека… Ирену то есть… Она очень спешила… Я, не знаю почему, решил пойти за ней…
Бэкон в негодовании вскочил с места.
— Кто вам дал право? — закричал он на меня. — Вы что, сам Господь Бог?
— Фрэнк, пожалуйста, дослушайте до конца…
— Я не позволю вам вмешиваться в мою личную жизнь! Кажется, он собирался меня ударить, но сдержался в самый последний момент. Ему уже хотелось услышать о том, что я знаю.
— Мне очень жаль. — Меня била дрожь. — Я не имел намерения вмешиваться, мной руководило предчувствие…
— Мне наплевать на то, что вы видели, Густав. Если быть откровенным до конца, вы уже потеряли мое доверие.
— Ради бога, дайте досказать. Потом сами решите, как поступить… — защищался я. — Я зашел вместе с ней в церковь. Там она приблизилась к мужчине и отдала конверт… То же самое повторилось через два дня.
— Ну и что? — спросил он, хотя голос у него дрогнул.
— Не будем обманывать себя, Фрэнк. Мы оба понимаем, что это означает. Знаю, вы любите ее, и мне трудно говорить… Фрэнк, она обманывала тебя с самого начала! — Я впервые обратился к нему на «ты». — Тебе никогда не казался подозрительным ее интерес к твоей работе, к ходу расследования? Постарайся не поддаваться эмоциям, обдумай трезво ее поведение с момента вашего знакомства… Ты ничего не знаешь о ней, потому что она живет не своей жизнью… Она шпионила за тобой с самого начала, Фрэнк…
Его лицо исказилось, словно от удара.
— Думаю, она работает на русских!
— Я не верю вам, Густав. Вы, а не она, пытаетесь ввести меня в заблуждение…
— Пусть за ней проследит кто-нибудь из твоих сотрудников, Фрэнк, — без колебаний предложил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94