Он чувствовал себя очень неловко, но не для того же он остался в Принстоне, чтобы выслушивать бредовые наставления фон Неймана или терпеть безразличное отношение сотрудников института! Он просто обязан познакомиться с этим человеком!
Минуты текли так медленно, что можно было подумать, где-то во Вселенной закупорились трубки, по которым течет время. Вот истинное подтверждение теории относительности. Он торчал здесь сорок минут, как шпион в засаде или часовой на посту. Ему уже казалось, что, если профессор вдруг выйдет из кабинета, это будет равносильно чуду. То и дело кто-то поднимался или спускался по лестнице, и каждый раз Бэкон здоровался с потерянным выражением на лице, принимая вид, что забыл, зачем здесь очутился. Он напоминал себе самому не то какого-то неопытного охранника, не то швейцара, совершенно не нужного в этом научном учреждении.
Дверь распахнулась. Из нее поспешно вышел Эйнштейн — на нем был черный костюм, а шевелюра не выглядела такой белой и всклокоченной, как на фотографиях, — и устремился к выходу. Вот оно — решающее, долгожданное мгновение! Бэкон заколебался на какую-то долю секунды, но ее хватило, чтобы профессор преодолел целый лестничный пролет. Он даже не заметил фигуру напротив двери кабинета, словно перед ним стоял бестелесный призрак, а просто сразу направился по ступенькам вниз. Догонять его бесполезно: он, как обычно, отмахнется, и все. Весь замысел в том и состоял, чтобы они встретились как бы случайно! Бэкон в каком-то полубессознательном состоянии от злости на самого себя последовал за укутанным в пальто профессором, держась от него на почтительном расстоянии. Здание Фулд-холла осталось позади.
Дальше все происходило как в бреду. Бэкон плохо соображал от возбуждения и страха. Его рассудительности хватало только на то, чтобы, стараясь оставаться незамеченным, прятаться за припаркованными автомобилями и растущими по краям улицы толстыми ясенями, которые возникали у него на пути, словно предупреждая: не суйся куда не следует! Через какое-то время Эйнштейн вошел в дом номер 112 на шумной улице Мерсер, где проживал вместе со своей секретаршей Элен Дукас. Бэкон с облегчением вытер рукавом рубашки пот со лба, повернулся и отправился в обратный путь к Институту перспективных исследований.
На следующий день Бэкон был настроен решительно. Он попытается заговорить с Эйнштейном и даже, если придется к слову, признается в своем нелепом вчерашнем поведении. Это, несомненно, позабавит гениальный ум, обладающий невероятным чувством юмора, и таким образом сделает их общение еще более легким и приятным. В начале первого пополудни Бэкон уже стоял около кабинета. Он ощущал себя солдатом, исполняющим приказ командира. На этот раз Эйнштейн не заставил себя долго ждать. Он буквально выбежал из кабинета, едва молодой физик занял свой пост на лестничной площадке. Такой маневр застал Бэкона врасплох. Профессор, как и прежде, даже не взглянув на него, бросился к выходу.
Бэкон мысленно чертыхнулся. Проклятая застенчивость! Ну вот что. Сейчас он догонит Эйнштейна и обо всем договорится. И почти догнал, но, когда до того оставалось всего несколько шагов, понял, что не сможет сказать ничего вразумительного. И как только понял это, остановился и спрятался за почтовый ящик — чтобы профессор, обернувшись, не заметил его! Наваждение какое-то! Словно траектории их движения обречены никогда не пересекаться по неумолимым законам Ньютоновой механики. Эйнштейн благополучно добрался до дома, где его ждал обед. Он даже не подозревал о мучительных переживаниях своего преследователя. Дурак, дурак, дурак! — изводил себя Бэкон на обратном пути в институт. Какое-то колдовство заставляет его повторять одни и те же нелепые поступки!
Так, в дополнение к расчетам по заданиям фон Неймана, телефонным звонкам Элизабет и ночным посещениям Вивьен в жизни Бэкона появилось еще одно занятие: слежка за стариком профессором. Как это получилось, он и сам не мог понять. Если рассказать кому-нибудь — не поверят. Может быть, его предназначение — быть тенью, или отражением, или каким-то полем вокруг создателя теории относительности? Постепенно ежедневные прогулки до дома 112 по улице Мерсер стали такой же неотъемлемой частью существования, как перерыв на чай в три часа дня или решение задачек с матрицами, — чем-то вроде естественной потребности или дурной привычки. Чаще всего Эйнштейн шел домой один, иногда его сопровождали разные личности — молодые и пожилые, знаменитые и никому не известные, но все они занимали место, которое по праву принадлежало Бэкону как самому преданному из последователей гениального физика.
Однажды Эйнштейн все же обнаружил слежку, хотя для Бэкона это не имело каких-либо серьезных последствий. В тот день в воздухе висел туман, закрывая лица прохожих маслянистой пленкой и придавая им неестественно желтоватый оттенок. Птицы над головой пронзительно кричали, будто у них в гнездах полыхал пожар. Эйнштейн, шедший прямо перед Бэконом, вдруг ни с того ни с сего резко повернулся к нему лицом, и тот мгновенно ощутил, как сердце замерло от ужаса.
— Вы, кажется, работаете в институте? — приглядевшись, спросил профессор.
Бэкон подумал, что вот наступил столь желанный миг, ему, наконец, дарована возможность поговорить с этим великим человеком, занимавшим в его жизни больше места, чем кто-либо, перед которым он преклонялся так же самозабвенно, как верят в бога.
— Да, профессор, — сказал и замер, ожидая, как пророчества, продолжения речи гения.
— Ну и сырость сегодня! — зябко поведя плечами, поделился с ним своим наблюдением Эйнштейн.
И все. Больше ни слова. Не говоря уж о пророчестве или откровении каком-нибудь. Даже не поинтересовался, как его зовут. Только едва заметно кивнул головой на прощание и пошел дальше в одиночестве, не обращая ни на кого и ни на что внимания, кроме разве этого тусклого дневного света, природа которого так занимала его великий разум. Бэкону вдруг стало весело, и, хотя поджилки все еще тряслись, он с облегчением рассмеялся, провожая взглядом неясный силуэт Эйнштейна, растворявшийся в тумане — так постепенно ослабевает сияние звезды на бескрайних просторах Вселенной. Звездные лучи — о них столько размышлял великий ученый… На другой день Бэкон вновь следовал за ним, но уже чувствовал себя уверенно, как солдат, выполнявший приказ командира.
Гипотеза 4. О теореме Теделя и законном браке
Настроение Элизабет угадывалось по цвету глаз. Если на душе у нее мир и покой, они блестели как две черные маслины. Когда же в них загорался жгучий медный оттенок, Бэкон знал — грядет буря. В такие — непродолжительные, впрочем — минуты он предпочитал не издавать ни звука и ждать, когда иссякнет гневный и стремительный поток упреков и угроз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Минуты текли так медленно, что можно было подумать, где-то во Вселенной закупорились трубки, по которым течет время. Вот истинное подтверждение теории относительности. Он торчал здесь сорок минут, как шпион в засаде или часовой на посту. Ему уже казалось, что, если профессор вдруг выйдет из кабинета, это будет равносильно чуду. То и дело кто-то поднимался или спускался по лестнице, и каждый раз Бэкон здоровался с потерянным выражением на лице, принимая вид, что забыл, зачем здесь очутился. Он напоминал себе самому не то какого-то неопытного охранника, не то швейцара, совершенно не нужного в этом научном учреждении.
Дверь распахнулась. Из нее поспешно вышел Эйнштейн — на нем был черный костюм, а шевелюра не выглядела такой белой и всклокоченной, как на фотографиях, — и устремился к выходу. Вот оно — решающее, долгожданное мгновение! Бэкон заколебался на какую-то долю секунды, но ее хватило, чтобы профессор преодолел целый лестничный пролет. Он даже не заметил фигуру напротив двери кабинета, словно перед ним стоял бестелесный призрак, а просто сразу направился по ступенькам вниз. Догонять его бесполезно: он, как обычно, отмахнется, и все. Весь замысел в том и состоял, чтобы они встретились как бы случайно! Бэкон в каком-то полубессознательном состоянии от злости на самого себя последовал за укутанным в пальто профессором, держась от него на почтительном расстоянии. Здание Фулд-холла осталось позади.
Дальше все происходило как в бреду. Бэкон плохо соображал от возбуждения и страха. Его рассудительности хватало только на то, чтобы, стараясь оставаться незамеченным, прятаться за припаркованными автомобилями и растущими по краям улицы толстыми ясенями, которые возникали у него на пути, словно предупреждая: не суйся куда не следует! Через какое-то время Эйнштейн вошел в дом номер 112 на шумной улице Мерсер, где проживал вместе со своей секретаршей Элен Дукас. Бэкон с облегчением вытер рукавом рубашки пот со лба, повернулся и отправился в обратный путь к Институту перспективных исследований.
На следующий день Бэкон был настроен решительно. Он попытается заговорить с Эйнштейном и даже, если придется к слову, признается в своем нелепом вчерашнем поведении. Это, несомненно, позабавит гениальный ум, обладающий невероятным чувством юмора, и таким образом сделает их общение еще более легким и приятным. В начале первого пополудни Бэкон уже стоял около кабинета. Он ощущал себя солдатом, исполняющим приказ командира. На этот раз Эйнштейн не заставил себя долго ждать. Он буквально выбежал из кабинета, едва молодой физик занял свой пост на лестничной площадке. Такой маневр застал Бэкона врасплох. Профессор, как и прежде, даже не взглянув на него, бросился к выходу.
Бэкон мысленно чертыхнулся. Проклятая застенчивость! Ну вот что. Сейчас он догонит Эйнштейна и обо всем договорится. И почти догнал, но, когда до того оставалось всего несколько шагов, понял, что не сможет сказать ничего вразумительного. И как только понял это, остановился и спрятался за почтовый ящик — чтобы профессор, обернувшись, не заметил его! Наваждение какое-то! Словно траектории их движения обречены никогда не пересекаться по неумолимым законам Ньютоновой механики. Эйнштейн благополучно добрался до дома, где его ждал обед. Он даже не подозревал о мучительных переживаниях своего преследователя. Дурак, дурак, дурак! — изводил себя Бэкон на обратном пути в институт. Какое-то колдовство заставляет его повторять одни и те же нелепые поступки!
Так, в дополнение к расчетам по заданиям фон Неймана, телефонным звонкам Элизабет и ночным посещениям Вивьен в жизни Бэкона появилось еще одно занятие: слежка за стариком профессором. Как это получилось, он и сам не мог понять. Если рассказать кому-нибудь — не поверят. Может быть, его предназначение — быть тенью, или отражением, или каким-то полем вокруг создателя теории относительности? Постепенно ежедневные прогулки до дома 112 по улице Мерсер стали такой же неотъемлемой частью существования, как перерыв на чай в три часа дня или решение задачек с матрицами, — чем-то вроде естественной потребности или дурной привычки. Чаще всего Эйнштейн шел домой один, иногда его сопровождали разные личности — молодые и пожилые, знаменитые и никому не известные, но все они занимали место, которое по праву принадлежало Бэкону как самому преданному из последователей гениального физика.
Однажды Эйнштейн все же обнаружил слежку, хотя для Бэкона это не имело каких-либо серьезных последствий. В тот день в воздухе висел туман, закрывая лица прохожих маслянистой пленкой и придавая им неестественно желтоватый оттенок. Птицы над головой пронзительно кричали, будто у них в гнездах полыхал пожар. Эйнштейн, шедший прямо перед Бэконом, вдруг ни с того ни с сего резко повернулся к нему лицом, и тот мгновенно ощутил, как сердце замерло от ужаса.
— Вы, кажется, работаете в институте? — приглядевшись, спросил профессор.
Бэкон подумал, что вот наступил столь желанный миг, ему, наконец, дарована возможность поговорить с этим великим человеком, занимавшим в его жизни больше места, чем кто-либо, перед которым он преклонялся так же самозабвенно, как верят в бога.
— Да, профессор, — сказал и замер, ожидая, как пророчества, продолжения речи гения.
— Ну и сырость сегодня! — зябко поведя плечами, поделился с ним своим наблюдением Эйнштейн.
И все. Больше ни слова. Не говоря уж о пророчестве или откровении каком-нибудь. Даже не поинтересовался, как его зовут. Только едва заметно кивнул головой на прощание и пошел дальше в одиночестве, не обращая ни на кого и ни на что внимания, кроме разве этого тусклого дневного света, природа которого так занимала его великий разум. Бэкону вдруг стало весело, и, хотя поджилки все еще тряслись, он с облегчением рассмеялся, провожая взглядом неясный силуэт Эйнштейна, растворявшийся в тумане — так постепенно ослабевает сияние звезды на бескрайних просторах Вселенной. Звездные лучи — о них столько размышлял великий ученый… На другой день Бэкон вновь следовал за ним, но уже чувствовал себя уверенно, как солдат, выполнявший приказ командира.
Гипотеза 4. О теореме Теделя и законном браке
Настроение Элизабет угадывалось по цвету глаз. Если на душе у нее мир и покой, они блестели как две черные маслины. Когда же в них загорался жгучий медный оттенок, Бэкон знал — грядет буря. В такие — непродолжительные, впрочем — минуты он предпочитал не издавать ни звука и ждать, когда иссякнет гневный и стремительный поток упреков и угроз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94