И хорошо разбирался в квантовой механике, теории относительности, внутриатомных частицах, ядерной реакции…
— Что вы хотите этим сказать, профессор?
— Что он был один из нас, — с горечью произнес Планк. — Прекрасно знал каждого из нас. Жил рядом… И всех нас обвел вокруг пальца!
Голос Планка вдруг оборвался, словно сказано было слишком много. Все его тело забилось в конвульсиях, не в силах освободиться от тяжести, сдавливающей грудь. Прибежала Аделаида со стаканом воды. Старик с трудом отпил.
— Попрошу вас удалиться, господа, — решительно обратилась к нам женщина. — Профессор плохо себя чувствует. Пожалуйста… Бэкон встал с места, но не сдержался:
— Кто он, профессор? Назовите имя!
— Кажется, отпустило… — извиняющимся тоном прохрипел Планк. — Никто не знал его настоящего имени. Никто не видел его исполняющим свои обязанности. Им мог быть любой… Любой из нас…
— Господа! — взмолилась Аделаида. Бэкон и я направились к двери.
— Больше ничего нам не скажете?
— Вы ведь физик, не так ли? Почему бы вам не прибегнуть к методу ваших коллег? Клингзор так же неуловим, как атомы… — Голос Планка раздавался глухо, как из глубокой пещеры. — Учитесь у своих предшественников, мой вам совет! И храните веру, друг мой, только она вам поможет…
Эти слова старого ученого продолжали слышаться нам еще долго после того, как мы покинули его дом. Скупые откровения Планка лишь подтвердили мои подозрения, однако произвели настоящий переворот в сознании Бэкона. Он вдруг ясно ощутил, что Клингзор — не выдумка, но осязаемая и пугающая действительность.
На город опустились сумерки, и он стал казаться Бэкону огромным озером, наполненным неподвижной темной водой. Лейтенант шагал совершенно бесцельно, ходил кругами по улицам, будто стремился обмануть время или наткнуться на выход из лабиринта своих мыслей. Приближался конец года, Рождество, и хотя он уже давно не верил в Бога (избавился от веры, о которой так настойчиво толковал ему немецкий физик), хотелось все-таки очистить душу.
На тротуары Геттингена начал падать легкий снежок, и Бэкон решил, что небо наконец оказало любезность, подстроившись под его настроение. Лейтенант поднял воротник и завернул внутрь отвороты шинели, чтобы защититься от студеного ветерка. И тут увидел ее… Если бы он свернул на другую улицу, если бы пошел к себе в кабинет, а не отправился бродить по зимнему городу, если бы очутился в том месте на несколько минут позже или раньше, если бы не уехал в Европу, если бы после университета не остался работать в Принстоне, если бы не увлекся физикой… то не встретил бы ее здесь, прямо перед собой, в это самое мгновение. И Бэкона вдруг осенило, что все принятые им в жизни решения вели к этой встрече.
— Если он существовал на самом деле, — видно было, что старик прилагал усилия, стараясь не произносить страшного имени, — то наверняка относился к ученым высшей категории. И хорошо разбирался в квантовой механике, теории относительности, внутриатомных частицах, ядерной реакции…
— Что вы хотите этим сказать, профессор?
— Что он был один из нас, — с горечью произнес Планк. — Прекрасно знал каждого из нас. Жил рядом… И всех нас обвел вокруг пальца!
Голос Планка вдруг оборвался, словно сказано было слишком много. Все его тело забилось в конвульсиях, не в силах освободиться от тяжести, сдавливающей грудь. Прибежала Аделаида со стаканом воды. Старик с трудом отпил.
— Попрошу вас удалиться, господа, — решительно обратилась к нам женщина. — Профессор плохо себя чувствует. Пожалуйста… Бэкон встал с места, но не сдержался:
— Кто он, профессор? Назовите имя!
— Кажется, отпустило… — извиняющимся тоном прохрипел Планк. — Никто не знал его настоящего имени. Никто не видел его исполняющим свои обязанности. Им мог быть любой… Любой из нас…
— Господа! — взмолилась Аделаида. Бэкон и я направились к двери.
— Больше ничего нам не скажете?
— Вы ведь физик, не так ли? Почему бы вам не прибегнуть к методу ваших коллег? Клингзор так же неуловим, как атомы… — Голос Планка раздавался глухо, как из глубокой пещеры. — Учитесь у своих предшественников, мой вам совет! И храните веру, друг мой, только она вам поможет…
Эти слова старого ученого продолжали слышаться нам еще долго после того, как мы покинули его дом. Скупые откровения Планка лишь подтвердили мои подозрения, однако произвели настоящий переворот в сознании Бэкона. Он вдруг ясно ощутил, что Клингзор — не выдумка, но осязаемая и пугающая действительность.
На город опустились сумерки, и он стал казаться Бэкону огромным озером, наполненным неподвижной темной водой. Лейтенант шагал совершенно бесцельно, ходил кругами по улицам, будто стремился обмануть время или наткнуться на выход из лабиринта своих мыслей. Приближался конец года, Рождество, и хотя он уже давно не верил в Бога (избавился от веры, о которой так настойчиво толковал ему немецкий физик), хотелось все-таки очистить душу.
На тротуары Геттингена начал падать легкий снежок, и Бэкон решил, что небо наконец оказало любезность, подстроившись под его настроение. Лейтенант поднял воротник и завернул внутрь отвороты шинели, чтобы защититься от студеного ветерка. И тут увидел ее… Если бы он свернул на другую улицу, если бы пошел к себе в кабинет, а не отправился бродить по зимнему городу, если бы очутился в том месте на несколько минут позже или раньше, если бы не уехал в Европу, если бы после университета не остался работать в Принстоне, если бы не увлекся физикой… то не встретил бы ее здесь, прямо перед собой, в это самое мгновение. И Бэкона вдруг осенило, что все принятые им в жизни решения вели к этой встрече.
Несмотря на густой сумрак в узенькой улочке, зажатой с двух сторон стенами домов, он сразу разглядел нескладную фигурку Ирены, как человек без труда узнает что-то, всю жизнь ему принадлежавшее. На ней было какое-то полосатое пальто, из-под которого виднелся подол платья в цветочек. Она стояла посреди улицы и смотрела вверх, на падающий снег, забыв, очевидно, про холод и отчаяние. А Бэкону представилось, как, будь сейчас небо усыпано звездами, они бы отражались в ее глазах, похожие на капельки мельчайшего белого дождика… Она стояла неподвижно, не обращая внимания на ледяной ветер, будто статуя, которой нет дела до непогоды и проходящих мимо равнодушных людей… Обе руки прижаты к груди, по телу пробегает дрожь. Но вот она расцепила руки и принялась шарить в карманах пальто, пока не извлекла помятую, надломанную сигарету; поместила ее между потрескавшихся от холода губ и долго прикуривала от спрятанной в ладонях спички.
Бэкон молча наблюдал, как слабое пламя боролось с воздушным вихрем. Ирена улыбнулась, добившись своего, а Бэкону показалось, что в этой улыбке он разглядел долгие годы нужды и лишений, многочасовые бдения возле больного или напуганного Иоганна, нескончаемые серые дни, похожие на сегодняшний, бесчисленные ночи одиночества… Сколько боли хранило сердце Ирены, сколько невыплаканных слез и безутешного отчаяния?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— Что вы хотите этим сказать, профессор?
— Что он был один из нас, — с горечью произнес Планк. — Прекрасно знал каждого из нас. Жил рядом… И всех нас обвел вокруг пальца!
Голос Планка вдруг оборвался, словно сказано было слишком много. Все его тело забилось в конвульсиях, не в силах освободиться от тяжести, сдавливающей грудь. Прибежала Аделаида со стаканом воды. Старик с трудом отпил.
— Попрошу вас удалиться, господа, — решительно обратилась к нам женщина. — Профессор плохо себя чувствует. Пожалуйста… Бэкон встал с места, но не сдержался:
— Кто он, профессор? Назовите имя!
— Кажется, отпустило… — извиняющимся тоном прохрипел Планк. — Никто не знал его настоящего имени. Никто не видел его исполняющим свои обязанности. Им мог быть любой… Любой из нас…
— Господа! — взмолилась Аделаида. Бэкон и я направились к двери.
— Больше ничего нам не скажете?
— Вы ведь физик, не так ли? Почему бы вам не прибегнуть к методу ваших коллег? Клингзор так же неуловим, как атомы… — Голос Планка раздавался глухо, как из глубокой пещеры. — Учитесь у своих предшественников, мой вам совет! И храните веру, друг мой, только она вам поможет…
Эти слова старого ученого продолжали слышаться нам еще долго после того, как мы покинули его дом. Скупые откровения Планка лишь подтвердили мои подозрения, однако произвели настоящий переворот в сознании Бэкона. Он вдруг ясно ощутил, что Клингзор — не выдумка, но осязаемая и пугающая действительность.
На город опустились сумерки, и он стал казаться Бэкону огромным озером, наполненным неподвижной темной водой. Лейтенант шагал совершенно бесцельно, ходил кругами по улицам, будто стремился обмануть время или наткнуться на выход из лабиринта своих мыслей. Приближался конец года, Рождество, и хотя он уже давно не верил в Бога (избавился от веры, о которой так настойчиво толковал ему немецкий физик), хотелось все-таки очистить душу.
На тротуары Геттингена начал падать легкий снежок, и Бэкон решил, что небо наконец оказало любезность, подстроившись под его настроение. Лейтенант поднял воротник и завернул внутрь отвороты шинели, чтобы защититься от студеного ветерка. И тут увидел ее… Если бы он свернул на другую улицу, если бы пошел к себе в кабинет, а не отправился бродить по зимнему городу, если бы очутился в том месте на несколько минут позже или раньше, если бы не уехал в Европу, если бы после университета не остался работать в Принстоне, если бы не увлекся физикой… то не встретил бы ее здесь, прямо перед собой, в это самое мгновение. И Бэкона вдруг осенило, что все принятые им в жизни решения вели к этой встрече.
— Если он существовал на самом деле, — видно было, что старик прилагал усилия, стараясь не произносить страшного имени, — то наверняка относился к ученым высшей категории. И хорошо разбирался в квантовой механике, теории относительности, внутриатомных частицах, ядерной реакции…
— Что вы хотите этим сказать, профессор?
— Что он был один из нас, — с горечью произнес Планк. — Прекрасно знал каждого из нас. Жил рядом… И всех нас обвел вокруг пальца!
Голос Планка вдруг оборвался, словно сказано было слишком много. Все его тело забилось в конвульсиях, не в силах освободиться от тяжести, сдавливающей грудь. Прибежала Аделаида со стаканом воды. Старик с трудом отпил.
— Попрошу вас удалиться, господа, — решительно обратилась к нам женщина. — Профессор плохо себя чувствует. Пожалуйста… Бэкон встал с места, но не сдержался:
— Кто он, профессор? Назовите имя!
— Кажется, отпустило… — извиняющимся тоном прохрипел Планк. — Никто не знал его настоящего имени. Никто не видел его исполняющим свои обязанности. Им мог быть любой… Любой из нас…
— Господа! — взмолилась Аделаида. Бэкон и я направились к двери.
— Больше ничего нам не скажете?
— Вы ведь физик, не так ли? Почему бы вам не прибегнуть к методу ваших коллег? Клингзор так же неуловим, как атомы… — Голос Планка раздавался глухо, как из глубокой пещеры. — Учитесь у своих предшественников, мой вам совет! И храните веру, друг мой, только она вам поможет…
Эти слова старого ученого продолжали слышаться нам еще долго после того, как мы покинули его дом. Скупые откровения Планка лишь подтвердили мои подозрения, однако произвели настоящий переворот в сознании Бэкона. Он вдруг ясно ощутил, что Клингзор — не выдумка, но осязаемая и пугающая действительность.
На город опустились сумерки, и он стал казаться Бэкону огромным озером, наполненным неподвижной темной водой. Лейтенант шагал совершенно бесцельно, ходил кругами по улицам, будто стремился обмануть время или наткнуться на выход из лабиринта своих мыслей. Приближался конец года, Рождество, и хотя он уже давно не верил в Бога (избавился от веры, о которой так настойчиво толковал ему немецкий физик), хотелось все-таки очистить душу.
На тротуары Геттингена начал падать легкий снежок, и Бэкон решил, что небо наконец оказало любезность, подстроившись под его настроение. Лейтенант поднял воротник и завернул внутрь отвороты шинели, чтобы защититься от студеного ветерка. И тут увидел ее… Если бы он свернул на другую улицу, если бы пошел к себе в кабинет, а не отправился бродить по зимнему городу, если бы очутился в том месте на несколько минут позже или раньше, если бы не уехал в Европу, если бы после университета не остался работать в Принстоне, если бы не увлекся физикой… то не встретил бы ее здесь, прямо перед собой, в это самое мгновение. И Бэкона вдруг осенило, что все принятые им в жизни решения вели к этой встрече.
Несмотря на густой сумрак в узенькой улочке, зажатой с двух сторон стенами домов, он сразу разглядел нескладную фигурку Ирены, как человек без труда узнает что-то, всю жизнь ему принадлежавшее. На ней было какое-то полосатое пальто, из-под которого виднелся подол платья в цветочек. Она стояла посреди улицы и смотрела вверх, на падающий снег, забыв, очевидно, про холод и отчаяние. А Бэкону представилось, как, будь сейчас небо усыпано звездами, они бы отражались в ее глазах, похожие на капельки мельчайшего белого дождика… Она стояла неподвижно, не обращая внимания на ледяной ветер, будто статуя, которой нет дела до непогоды и проходящих мимо равнодушных людей… Обе руки прижаты к груди, по телу пробегает дрожь. Но вот она расцепила руки и принялась шарить в карманах пальто, пока не извлекла помятую, надломанную сигарету; поместила ее между потрескавшихся от холода губ и долго прикуривала от спрятанной в ладонях спички.
Бэкон молча наблюдал, как слабое пламя боролось с воздушным вихрем. Ирена улыбнулась, добившись своего, а Бэкону показалось, что в этой улыбке он разглядел долгие годы нужды и лишений, многочасовые бдения возле больного или напуганного Иоганна, нескончаемые серые дни, похожие на сегодняшний, бесчисленные ночи одиночества… Сколько боли хранило сердце Ирены, сколько невыплаканных слез и безутешного отчаяния?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94