Я говорила!
— Не помню.
— Я понимаю. Это было слишком трудно.
Она крутила в пальцах нитку, которая вылезла у нее из рукава, и не спускала с меня глаз.
— А почему ты приехала теперь?
— Я должна была заставить тебя понять…
— Что понять?..
— Что ты не должен брать на себя чужую вину.
— О чем ты говоришь?
Она не спешила. Но потом произнесла очень тихо и внятно:
— Ты ни в чем не виноват, Вениамин. Однажды осенью Дина Грёнэльв застрелила из ружья Лео Жуковского, а Вениамин Грёнэльв стоял на камне и все видел. С тех пор он лишился матери.
Ее лицо заледенело. Глаза — две полыньи.
Она сказала это! Здесь, в кафе. Но ведь это ничего не меняло.
— Тебе этого достаточно, Вениамин? Можно ли ответить на такой вопрос? Наступила мертвая тишина. Официант расставлял на полках стопки тарелок. Я видел звуки, но не слышал их.
— Спасибо тебе, что ты не сдался и заставил меня приехать сюда!
Она это сказала! Я сам слышал!
И снова текла река. И все плыло. И Дина тоже. Не очень молодая женщина плыла по реке среди своих слов. Она еще пыталась сохранять невозмутимость, хотя и знала, что это безнадежно.
Мы остались в кафе одни. Официант, в белом грубом переднике, кружил возле нашего столика, давая понять, что нам пора уходить. Я испугался, как бы он все не испортил, заговорив с нами, и начал рыться в карманах.
Дина опередила меня и достала из сумочки деньги.
Я смотрел на картину, висевшую на стене. Парусник в черной раме. И думал, что, когда все кончится, когда река унесет в море и нас, и наши слова, я все равно буду видеть перед собой эту шхуну из кафе у канала.
На улице Дина схватила меня за руку и весело сказала:
— А ты вырос! И даже очень!
— Зато ты стала меньше! — дерзко парировал я. Это помогло. Мы шли и осторожно улыбались друг другу. Солнце садилось. Шлоттсхольмен, церковные колокольни и самые высокие крыши купались в его последних лучах. Красный кирпич оно превращало в червонное золото. Между домами одна за другой возникали тончайшие перегородки из света, тени и пыли.
— А в Рейнснесе в это время года солнце вообще не заходит, — сказала Дина.
— Да.
— Неплохо бы сейчас глотнуть морского ветра и увидеть полуночное солнце, — легко продолжала она. Слишком легко.
Я-то понимал, о чем она говорит.
Дина остановила проезжавшего мимо извозчика.
— Мне надо заехать на вокзал за моим багажом и найти себе ночлег.
Теперь она была такая же, как в прежние дни. Деловая, немногословная, энергичная.
— Поедем куда-нибудь к морю. Ты знаешь тут какое-нибудь подходящее место?
— Все зависит от того, что тебе нужно и сколько ты сможешь заплатить.
— Мне нужно, чтобы пахло мылом и морем. Чтобы были чистые полотенца и две кровати.
— Две?
— Конечно! Ты уже слишком большой, чтобы спать с мамой!
— А у нас хватит денег, чтобы поехать за город? — спросил я, тут же загоревшись этой мыслью.
Дина уже торговалась с извозчиком. Сперва мы заберем ее багаж, потом заедем на Бредгаде за моими вещами. Вскоре все было решено — и место, и цена. Извозчик знал как раз то, что нам нужно. У него есть брат, который сдает рыбацкий домик севернее Клампенборга.
— Но туда можно поехать и поездом, — заметил я. Дина обернулась ко мне. Наконец она стала такой, какой я ее помнил, — Диной из Рейнснеса.
— Так порядочные коммерсанты не поступают. Сперва ты заставил продавца сказать, где находится товар, а потом хочешь лишить его причитающейся ему прибыли. К тому же я не желаю тереться коленями о чужие ноги и слушать претензии какой-нибудь матроны, которой нужно место для ее пожитков и собачонки. Поездом я уже сыта по горло, по крайней мере на какое-то время.
* * *
Когда мы приехали на Бредгаде, я один поднялся наверх. Вдова Фредериксен, с блестевшим от пота носом, выбежала в коридор — она так жалеет, так жалеет, ей хотелось пригласить на обед мою мать и меня… Но, к несчастью, заболела ее сестра, и ей пришлось поехать в Роскильде, чтобы проведать ее. Эта поездка — сущий кошмар и…
Она продолжала говорить, хотя я пытался втолковать ей, что мы поели и теперь на несколько дней уезжаем за город.
Тогда она обрушилась на меня с предупреждениями о ключах, пожаре и ведре с нечистотами.
Я быстро собрал в матросский мешок необходимые мне вещи и две книги, а она все стояла в дверях и говорила, говорила… Случайно мой взгляд упал на виолончель. Я схватил ее и бросился к двери.
— Ключи! — потребовала вдова Фредериксен и вдруг помянула черта, что позволяла себе крайне редко.
Я остановился в изумлении:
— Что-нибудь случилось?
— Нет-нет! Ничего страшного. Просто тот молодой человек, с которым вы постоянно встречаетесь, заходил сюда и интересовался вами.
— Аксель? Высокий? С густыми белокурыми волосами?
— Да-да, Аксель. Он просил передать, что зайдет еще раз. Сегодня вечером.
Сперва я думал, что он ничего не знает про нас с Анной. Но теперь мне пришло в голову, что именно знает, потому и приходил. Я остановился с виолончелью в одной руке и матросским мешком в другой.
— Как он выглядел?
— Как обычно… Хорошо одет и…
— Нет, я имею в виду, не был ли он чем-нибудь взволнован или что-нибудь в этом роде?
— Я ничего такого не заметила, — удивленно ответила вдова Фредериксен.
На Акселя похоже не показывать своего настроения, подумал я. Теперь мне остается только найти убежище под землей. Или броситься в море.
Я начал спускаться по лестнице.
— Ключи! — услыхал я за спиной ее крик.
— Да-да! Счастливо оставаться! — крикнул я ей.
— Что передать вашему приятелю, если он придет еще раз?
Я остановился и попытался собраться с мыслями.
— Передайте, что я вместе с матерью уехал в Клампенборг! Скажите ему, что приехала моя мать!
Что может быть лучше правды? Едва ли Аксель захочет навестить нас в Клампенборге и свести счеты со мной, зная, что я там с Диной.
* * *
Дина ничего не сказала, увидев, что я принес виолончель.
Мы выехали из города, дорога шла вдоль берега.
— Было бы неплохо поселиться здесь навсегда. Море… Ну, ты и сам понимаешь… — сказала Дина.
— В Копенгагене?
— В Дании. Хорошая страна. Язык. Тут все как будто ближе…
Я с ней согласился.
Спина извозчика потемнела от пота. Он тихо напевал. Я заметил, как он поднял кнут и тень заплясала над головой лошади. Однако он ее не ударил.
Мы ехали под высокими деревьями. Тени превратили их в сказочных зеленых животных. Небо принадлежало им.
Мне о многом хотелось расспросить Дину, но я не знал, с чего начать.
— Когда ты заговорила по-немецки? Я имею в виду, заговорила так, чтобы тебя понимали?
Она задумалась:
— Однажды я проснулась и поняла, что мне приснился сон на немецком. С тех пор все изменилось… К тому же был один человек, с которым я могла разговаривать. Понимаешь, у меня никогда не было никого, с кем бы я могла говорить обо всем… Открывать свои мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Не помню.
— Я понимаю. Это было слишком трудно.
Она крутила в пальцах нитку, которая вылезла у нее из рукава, и не спускала с меня глаз.
— А почему ты приехала теперь?
— Я должна была заставить тебя понять…
— Что понять?..
— Что ты не должен брать на себя чужую вину.
— О чем ты говоришь?
Она не спешила. Но потом произнесла очень тихо и внятно:
— Ты ни в чем не виноват, Вениамин. Однажды осенью Дина Грёнэльв застрелила из ружья Лео Жуковского, а Вениамин Грёнэльв стоял на камне и все видел. С тех пор он лишился матери.
Ее лицо заледенело. Глаза — две полыньи.
Она сказала это! Здесь, в кафе. Но ведь это ничего не меняло.
— Тебе этого достаточно, Вениамин? Можно ли ответить на такой вопрос? Наступила мертвая тишина. Официант расставлял на полках стопки тарелок. Я видел звуки, но не слышал их.
— Спасибо тебе, что ты не сдался и заставил меня приехать сюда!
Она это сказала! Я сам слышал!
И снова текла река. И все плыло. И Дина тоже. Не очень молодая женщина плыла по реке среди своих слов. Она еще пыталась сохранять невозмутимость, хотя и знала, что это безнадежно.
Мы остались в кафе одни. Официант, в белом грубом переднике, кружил возле нашего столика, давая понять, что нам пора уходить. Я испугался, как бы он все не испортил, заговорив с нами, и начал рыться в карманах.
Дина опередила меня и достала из сумочки деньги.
Я смотрел на картину, висевшую на стене. Парусник в черной раме. И думал, что, когда все кончится, когда река унесет в море и нас, и наши слова, я все равно буду видеть перед собой эту шхуну из кафе у канала.
На улице Дина схватила меня за руку и весело сказала:
— А ты вырос! И даже очень!
— Зато ты стала меньше! — дерзко парировал я. Это помогло. Мы шли и осторожно улыбались друг другу. Солнце садилось. Шлоттсхольмен, церковные колокольни и самые высокие крыши купались в его последних лучах. Красный кирпич оно превращало в червонное золото. Между домами одна за другой возникали тончайшие перегородки из света, тени и пыли.
— А в Рейнснесе в это время года солнце вообще не заходит, — сказала Дина.
— Да.
— Неплохо бы сейчас глотнуть морского ветра и увидеть полуночное солнце, — легко продолжала она. Слишком легко.
Я-то понимал, о чем она говорит.
Дина остановила проезжавшего мимо извозчика.
— Мне надо заехать на вокзал за моим багажом и найти себе ночлег.
Теперь она была такая же, как в прежние дни. Деловая, немногословная, энергичная.
— Поедем куда-нибудь к морю. Ты знаешь тут какое-нибудь подходящее место?
— Все зависит от того, что тебе нужно и сколько ты сможешь заплатить.
— Мне нужно, чтобы пахло мылом и морем. Чтобы были чистые полотенца и две кровати.
— Две?
— Конечно! Ты уже слишком большой, чтобы спать с мамой!
— А у нас хватит денег, чтобы поехать за город? — спросил я, тут же загоревшись этой мыслью.
Дина уже торговалась с извозчиком. Сперва мы заберем ее багаж, потом заедем на Бредгаде за моими вещами. Вскоре все было решено — и место, и цена. Извозчик знал как раз то, что нам нужно. У него есть брат, который сдает рыбацкий домик севернее Клампенборга.
— Но туда можно поехать и поездом, — заметил я. Дина обернулась ко мне. Наконец она стала такой, какой я ее помнил, — Диной из Рейнснеса.
— Так порядочные коммерсанты не поступают. Сперва ты заставил продавца сказать, где находится товар, а потом хочешь лишить его причитающейся ему прибыли. К тому же я не желаю тереться коленями о чужие ноги и слушать претензии какой-нибудь матроны, которой нужно место для ее пожитков и собачонки. Поездом я уже сыта по горло, по крайней мере на какое-то время.
* * *
Когда мы приехали на Бредгаде, я один поднялся наверх. Вдова Фредериксен, с блестевшим от пота носом, выбежала в коридор — она так жалеет, так жалеет, ей хотелось пригласить на обед мою мать и меня… Но, к несчастью, заболела ее сестра, и ей пришлось поехать в Роскильде, чтобы проведать ее. Эта поездка — сущий кошмар и…
Она продолжала говорить, хотя я пытался втолковать ей, что мы поели и теперь на несколько дней уезжаем за город.
Тогда она обрушилась на меня с предупреждениями о ключах, пожаре и ведре с нечистотами.
Я быстро собрал в матросский мешок необходимые мне вещи и две книги, а она все стояла в дверях и говорила, говорила… Случайно мой взгляд упал на виолончель. Я схватил ее и бросился к двери.
— Ключи! — потребовала вдова Фредериксен и вдруг помянула черта, что позволяла себе крайне редко.
Я остановился в изумлении:
— Что-нибудь случилось?
— Нет-нет! Ничего страшного. Просто тот молодой человек, с которым вы постоянно встречаетесь, заходил сюда и интересовался вами.
— Аксель? Высокий? С густыми белокурыми волосами?
— Да-да, Аксель. Он просил передать, что зайдет еще раз. Сегодня вечером.
Сперва я думал, что он ничего не знает про нас с Анной. Но теперь мне пришло в голову, что именно знает, потому и приходил. Я остановился с виолончелью в одной руке и матросским мешком в другой.
— Как он выглядел?
— Как обычно… Хорошо одет и…
— Нет, я имею в виду, не был ли он чем-нибудь взволнован или что-нибудь в этом роде?
— Я ничего такого не заметила, — удивленно ответила вдова Фредериксен.
На Акселя похоже не показывать своего настроения, подумал я. Теперь мне остается только найти убежище под землей. Или броситься в море.
Я начал спускаться по лестнице.
— Ключи! — услыхал я за спиной ее крик.
— Да-да! Счастливо оставаться! — крикнул я ей.
— Что передать вашему приятелю, если он придет еще раз?
Я остановился и попытался собраться с мыслями.
— Передайте, что я вместе с матерью уехал в Клампенборг! Скажите ему, что приехала моя мать!
Что может быть лучше правды? Едва ли Аксель захочет навестить нас в Клампенборге и свести счеты со мной, зная, что я там с Диной.
* * *
Дина ничего не сказала, увидев, что я принес виолончель.
Мы выехали из города, дорога шла вдоль берега.
— Было бы неплохо поселиться здесь навсегда. Море… Ну, ты и сам понимаешь… — сказала Дина.
— В Копенгагене?
— В Дании. Хорошая страна. Язык. Тут все как будто ближе…
Я с ней согласился.
Спина извозчика потемнела от пота. Он тихо напевал. Я заметил, как он поднял кнут и тень заплясала над головой лошади. Однако он ее не ударил.
Мы ехали под высокими деревьями. Тени превратили их в сказочных зеленых животных. Небо принадлежало им.
Мне о многом хотелось расспросить Дину, но я не знал, с чего начать.
— Когда ты заговорила по-немецки? Я имею в виду, заговорила так, чтобы тебя понимали?
Она задумалась:
— Однажды я проснулась и поняла, что мне приснился сон на немецком. С тех пор все изменилось… К тому же был один человек, с которым я могла разговаривать. Понимаешь, у меня никогда не было никого, с кем бы я могла говорить обо всем… Открывать свои мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113