С тех пор люди кладут перед дверью веточку рябины, чтобы оградить себя от пролетающей мимо нечисти.
— Что-то они нынче припозднились, уже темнеет, — засмеялась Дина.
— Если человек хочет увидеть, как они летят на помеле на Геклу, Блоксберг или куда-то в Норвегию, он должен в полночь спрятаться на перекрестке под бороной, повернутой зубьями к небу. Тогда, возможно, он увидит кое-кого из своих знакомых, несущихся на помеле и считающих, что они стали невидимками. Можно, например, увидеть ведьму… и весьма удивиться, узнав в ней свою знакомую.
Дина сдвинула шляпу на затылок и повернула ко мне голову. Ее фигура сливалась с зеленью, а покачивающиеся ветви деревьев осыпали золотыми монетами то лицо, то плечи.
Я подошел и прикоснулся к ней, чтобы убедиться, что она настоящая.
— Ты думаешь, ведьмы злые? — спросила она.
— Почему тебя это интересует?
— Мне показалось, что ты так считаешь.
Я мог бы загладить неловкость, наклонившись к ней и сказав что-нибудь приятное. Но от нее исходил незнакомый, дорогой запах. Чей? Человека, который проектировал и строил дома? Кто подарил ей эти дорогие духи? Почему я не спросил у нее об этом?
Вдруг она прижалась щекой к моей груди и сказала:
— Не считай меня злой!
Я опустился перед ней на колени и обнял ее.
— Я так и не считаю, — прошептал я.
Небеса потемнели. Между стволами сверкали последние стеклянные колонны солнечных лучей. Зелень приобрела коричневатый и призрачно-синий оттенок. Я больше не сопротивлялся. И меня понесло туда, где все было явью и сном. Просто было.
* * *
Мы нашли павильон, где можно было поесть.
Праздник уже начался. Люди шли компаниями. Семьями. Молодежь держалась друг друга. Студенты обнимали своих подружек. В корзинах звенели бутылки.
Невозможно всегда знать, почему ты что-то сказал или сделал. Я заговорил о сочинениях Кьеркегора. О жертве Авраама и о том, что я об этом думаю. Дина не перебивала меня. Не знаю, понимала ли она, о чем я говорил, но иногда она кивала. Один раз даже улыбнулась, словно про себя. Я как раз упрекал Авраама за то, что он предал Исаака, не сказав ему, что собирается принести его в жертву.
— Жертвы бессмысленны, — вдруг перебила меня Дина. — Люди не умеют жертвовать, не надеясь получить за это вознаграждение. Авраам надеялся получить расположение Господа. Он не хуже и не лучше других. Просто он хотел принести более серьезную жертву, чтобы Господь обратил на него внимание.
— Дина, все не так просто! Ведь речь идет о вере! Она поглядела на меня и еще раз улыбнулась.
— Ты много читаешь! — сказала она.
— Ты слышала что-нибудь о Кьеркегоре?
— Возможно. Но, должно быть, забыла. А вот рассказ из Библии я хорошо помню.
Наверное, мне все-таки следовало поделиться с ней своими мыслями. Чтобы когда-нибудь потом, когда все будет уже в прошлом, я мог говорить: «Мы с матерью ели луковый суп в Дюрехавене и беседовали о Кьеркегоре и Аврааме, который хотел принести в жертву своего сына».
Я пытался точно вспомнить слова Кьеркегора. Но помнил только то, что он писал о парадоксе веры. И я произнес, глядя поверх ее головы:
— Вера — какой ужасный парадокс! Он способен превратить убийство в священное и богоугодное дело. И он же возвращает Аврааму Исаака! Никакая мысль не в силах предвидеть его; он и возможен лишь потому, что вера начинается там, где кончается мысль.
Пока я произносил эту тираду, Дина сидела, закрыв глаза и опустив руки на колени.
— Я не получила его обратно, — сказала она, не открывая глаз. — Может, я недостаточно верила? Или мысль о тебе, Вениамин, оказалась настолько сильной, что вера отступила… Мысль о том, что принести в жертву следовало тебя…
— Убийство? Что такое убийство? — спросил я. — Разве война не убийство? Принесение жертвы не убийство? Что такое убийство? — И слово «убийство» сразу все объяснило ей.
— Это зависит от того, кто судит. Все, что сделала я, обернулось приговором тебе. А должно было быть иначе.
Нас окружала притихшая вдруг природа.
* * *
После захода солнца мы пошли к источнику Кирстен-Пильс. Древнему источнику богов. Там должен был состояться базар, речи, песни и танцы. Предание гласило, что стакан воды из этого источника врачует душу и тело.
На холме молодежь готовилась зажечь костер.
— Они жгут костры, чтобы прогнать прочь ведьму, — сказала Дина.
Я пожалел, что произнес тогда слово «ведьма», но изменить это было уже невозможно.
Когда мы подошли поближе, я узнал несколько студентов из Регенсена с их подругами. Они прикрепляли к шесту банку со смолой. Под громкие крики запалили огонь, и пламя начало лизать поставленные вертикально бревна с привязанной к ним соломой. Издали один за другим им отвечали другие костры.
Я уже думал о том, что встречу здесь знакомых. Наверное, во мне еще был жив ребенок, потому что мне даже хотелось этого. Несмотря на вопросы, которые мне могли задать.
Стайка девушек, взявшись за руки, с песней закружилась в хороводе. Я узнал стихи Эленшлегера:
В Иванову ночь мы выходим
И бродим, как сны наяву,
Мы медленно в поисках бродим —
Иванову ищем траву.
Стоит она, ростом мала,
Зато так свежа и мила,
Зато так светла и чиста
Простая ее красота.
Посадим ее у забора,
Где место свободно от гряд,
И станет нам ведомо скоро,
Что в будущем дни нам сулят.
Коль здесь приживется она,
То будет нам радость дана,
Умрет через несколько дней —
Мы тоже умрем вместе с ней.
И весело будущим летом
Уже не появимся тут.
Без нас с неизменным приветом
В лугах все цветы расцветут.
Под сенью печальных крестов
Уснем мы навеки без снов
В холодных могилах, увы,
По знаменью вещей травы.
В Иванову ночь мы выходим
В луга, как велит нам молва,
Мы по лугу в поисках бродим:
Нужна нам вещунья-трава.
Стоит она, ростом мала,
Зато так свежа и мила,
Зато так светла и чиста
Простая ее красота.
По обе стороны дороги пестрели разноцветные палатки торговцев, словно споря с природой, меланхолией и песней. Несколько пьяных затеяли драку с жестянщиком. Вскоре жестянщик сдался и покатил дальше свою тележку с дребезжащими железками и колокольчиками. Тележка оглушительно грохотала.
В одной палатке босоногая девушка продавала глиняные кувшины, кружки и миски. Звонким голосом она кричала, что воду из источника лучше всего набирать именно в ее кувшины.
Покупателей явно больше привлекали ее босые ноги и свежее личико, чем возможность получить животворную воду из источника. Вокруг ее палатки толпились мужчины. Я тоже подошел.
Потом я принес воды, и мы с Диной омыли в ней руки. После чего я с силой швырнул кружку на камни, и она со звоном разбилась.
Торговля у девушки шла бойко. Не отставала и палатка, в которой покупали дешевые подарки для тех, кто остался дома, или для подружек, найденных на этот вечер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Что-то они нынче припозднились, уже темнеет, — засмеялась Дина.
— Если человек хочет увидеть, как они летят на помеле на Геклу, Блоксберг или куда-то в Норвегию, он должен в полночь спрятаться на перекрестке под бороной, повернутой зубьями к небу. Тогда, возможно, он увидит кое-кого из своих знакомых, несущихся на помеле и считающих, что они стали невидимками. Можно, например, увидеть ведьму… и весьма удивиться, узнав в ней свою знакомую.
Дина сдвинула шляпу на затылок и повернула ко мне голову. Ее фигура сливалась с зеленью, а покачивающиеся ветви деревьев осыпали золотыми монетами то лицо, то плечи.
Я подошел и прикоснулся к ней, чтобы убедиться, что она настоящая.
— Ты думаешь, ведьмы злые? — спросила она.
— Почему тебя это интересует?
— Мне показалось, что ты так считаешь.
Я мог бы загладить неловкость, наклонившись к ней и сказав что-нибудь приятное. Но от нее исходил незнакомый, дорогой запах. Чей? Человека, который проектировал и строил дома? Кто подарил ей эти дорогие духи? Почему я не спросил у нее об этом?
Вдруг она прижалась щекой к моей груди и сказала:
— Не считай меня злой!
Я опустился перед ней на колени и обнял ее.
— Я так и не считаю, — прошептал я.
Небеса потемнели. Между стволами сверкали последние стеклянные колонны солнечных лучей. Зелень приобрела коричневатый и призрачно-синий оттенок. Я больше не сопротивлялся. И меня понесло туда, где все было явью и сном. Просто было.
* * *
Мы нашли павильон, где можно было поесть.
Праздник уже начался. Люди шли компаниями. Семьями. Молодежь держалась друг друга. Студенты обнимали своих подружек. В корзинах звенели бутылки.
Невозможно всегда знать, почему ты что-то сказал или сделал. Я заговорил о сочинениях Кьеркегора. О жертве Авраама и о том, что я об этом думаю. Дина не перебивала меня. Не знаю, понимала ли она, о чем я говорил, но иногда она кивала. Один раз даже улыбнулась, словно про себя. Я как раз упрекал Авраама за то, что он предал Исаака, не сказав ему, что собирается принести его в жертву.
— Жертвы бессмысленны, — вдруг перебила меня Дина. — Люди не умеют жертвовать, не надеясь получить за это вознаграждение. Авраам надеялся получить расположение Господа. Он не хуже и не лучше других. Просто он хотел принести более серьезную жертву, чтобы Господь обратил на него внимание.
— Дина, все не так просто! Ведь речь идет о вере! Она поглядела на меня и еще раз улыбнулась.
— Ты много читаешь! — сказала она.
— Ты слышала что-нибудь о Кьеркегоре?
— Возможно. Но, должно быть, забыла. А вот рассказ из Библии я хорошо помню.
Наверное, мне все-таки следовало поделиться с ней своими мыслями. Чтобы когда-нибудь потом, когда все будет уже в прошлом, я мог говорить: «Мы с матерью ели луковый суп в Дюрехавене и беседовали о Кьеркегоре и Аврааме, который хотел принести в жертву своего сына».
Я пытался точно вспомнить слова Кьеркегора. Но помнил только то, что он писал о парадоксе веры. И я произнес, глядя поверх ее головы:
— Вера — какой ужасный парадокс! Он способен превратить убийство в священное и богоугодное дело. И он же возвращает Аврааму Исаака! Никакая мысль не в силах предвидеть его; он и возможен лишь потому, что вера начинается там, где кончается мысль.
Пока я произносил эту тираду, Дина сидела, закрыв глаза и опустив руки на колени.
— Я не получила его обратно, — сказала она, не открывая глаз. — Может, я недостаточно верила? Или мысль о тебе, Вениамин, оказалась настолько сильной, что вера отступила… Мысль о том, что принести в жертву следовало тебя…
— Убийство? Что такое убийство? — спросил я. — Разве война не убийство? Принесение жертвы не убийство? Что такое убийство? — И слово «убийство» сразу все объяснило ей.
— Это зависит от того, кто судит. Все, что сделала я, обернулось приговором тебе. А должно было быть иначе.
Нас окружала притихшая вдруг природа.
* * *
После захода солнца мы пошли к источнику Кирстен-Пильс. Древнему источнику богов. Там должен был состояться базар, речи, песни и танцы. Предание гласило, что стакан воды из этого источника врачует душу и тело.
На холме молодежь готовилась зажечь костер.
— Они жгут костры, чтобы прогнать прочь ведьму, — сказала Дина.
Я пожалел, что произнес тогда слово «ведьма», но изменить это было уже невозможно.
Когда мы подошли поближе, я узнал несколько студентов из Регенсена с их подругами. Они прикрепляли к шесту банку со смолой. Под громкие крики запалили огонь, и пламя начало лизать поставленные вертикально бревна с привязанной к ним соломой. Издали один за другим им отвечали другие костры.
Я уже думал о том, что встречу здесь знакомых. Наверное, во мне еще был жив ребенок, потому что мне даже хотелось этого. Несмотря на вопросы, которые мне могли задать.
Стайка девушек, взявшись за руки, с песней закружилась в хороводе. Я узнал стихи Эленшлегера:
В Иванову ночь мы выходим
И бродим, как сны наяву,
Мы медленно в поисках бродим —
Иванову ищем траву.
Стоит она, ростом мала,
Зато так свежа и мила,
Зато так светла и чиста
Простая ее красота.
Посадим ее у забора,
Где место свободно от гряд,
И станет нам ведомо скоро,
Что в будущем дни нам сулят.
Коль здесь приживется она,
То будет нам радость дана,
Умрет через несколько дней —
Мы тоже умрем вместе с ней.
И весело будущим летом
Уже не появимся тут.
Без нас с неизменным приветом
В лугах все цветы расцветут.
Под сенью печальных крестов
Уснем мы навеки без снов
В холодных могилах, увы,
По знаменью вещей травы.
В Иванову ночь мы выходим
В луга, как велит нам молва,
Мы по лугу в поисках бродим:
Нужна нам вещунья-трава.
Стоит она, ростом мала,
Зато так свежа и мила,
Зато так светла и чиста
Простая ее красота.
По обе стороны дороги пестрели разноцветные палатки торговцев, словно споря с природой, меланхолией и песней. Несколько пьяных затеяли драку с жестянщиком. Вскоре жестянщик сдался и покатил дальше свою тележку с дребезжащими железками и колокольчиками. Тележка оглушительно грохотала.
В одной палатке босоногая девушка продавала глиняные кувшины, кружки и миски. Звонким голосом она кричала, что воду из источника лучше всего набирать именно в ее кувшины.
Покупателей явно больше привлекали ее босые ноги и свежее личико, чем возможность получить животворную воду из источника. Вокруг ее палатки толпились мужчины. Я тоже подошел.
Потом я принес воды, и мы с Диной омыли в ней руки. После чего я с силой швырнул кружку на камни, и она со звоном разбилась.
Торговля у девушки шла бойко. Не отставала и палатка, в которой покупали дешевые подарки для тех, кто остался дома, или для подружек, найденных на этот вечер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113