- Хард, сынок, - сказал Джон. - Нам нужно кое о чем поговорить с
тобой.
Хард счастливо икнул, вскочил на ноги и поплелся вслед за своим
другом с Терры.
Безумцы, как называл их про себя Хард, занимали кресла,
сгруппированные полукругом, фокус которого был направлен в сторону
высокого деревянного стула. Кресла находились в темноте, а стул, наоборот,
был ярко освещен. Вид стула навел Харда на неприятные воспоминания в
исповедальном зале Храма. Его один раз допрашивали, еще в те времена,
когда он был законопослушным и респектабельным поэтом, и после этого ему
никогда не удавалось забыть эти впечатления, хотя священники и были
достаточно осторожны, чтобы не оставить никаких следов на его теле, а
впоследствии даже принесли ему свои извинения. Это было куда хуже, чем
Ласковое Наказание Матери, которое представляло собой самое заурядное
бичевание.
- Пожалуйста, садитесь на стул, Хард, - произнес голос в темноте.
Этот голос принадлежал не Джону, а кому-то другому, Мать его знает кому.
Неуклюже управляясь со своим разбухшим от обжорства телом, Хард сел.
- Хард Гар-Олнин Саарлип, - послышался другой голос, - правда ли это,
или нет, что ты убил прошлой ночью двух знатных подданных Лиффа? Отвечай -
да или нет?
- Ну... как бы это сказать... - нервно заерзал Хард. - Я полагаю, что
недоразумение, случившееся прошлой ночью, может рассматриваться именно в
таком аспекте. Да. - Теперь, когда он сам четко сформулировал свою вину,
он уже не ощущал себя так благодушно. У него вдруг появилось сильное
желание оказаться где-нибудь в другом месте.
- Хард Гар-Олнин Саарлип, убийца благородных дворян, - послышался
бас, более глубокий и страшный, чем второе пришествие; очевидно, это был
голос доктора. - Не забыл ли ты случайно, что я, Тарн Гар-Террэн Джеллфт,
являюсь посвященным в духовный сан Герцога Лиффа?
Все, что недавно съел Хард, вдруг стало камнем в его желудке.
- Клянусь вам, Ваша Милость, - взмолился он, - то сущею ошибкой было
все; причиной же такого ослепленья была ночная тьма, что мне затмила взор
и так смутила разум, что этих благороднейших людей по простоте своей
душевной я принял за грабителей из черни, напавших под покровом темноты на
благороднейшего Лорда Джона! О Преподобнейший милорд, молю вас, мне
поверьте, что я считал, что защищаю... - его пересыпанная анапестовыми
ритмами тирада вдруг оборвалась; поэт сник и продолжал сидеть неподвижно в
полной тишине на безжалостно освещаемом стуле; ему было слишком жарко и в
то же время его бил озноб; пот скатывался ручьями по его щекам; он с
ужасом ждал, что вот-вот в комнату войдут Гвардейцы, схватят его и
поволокут в Объятья Матери.
Чем дальше, тем напряженность возрастала все больше и больше; Хард
почти физически ощущал, как она давит на его плечи; и вот, когда он был
уже на грани истерики, тишина была нарушена. И хотя Хард едва ли был
склонен к ощущению радости в таком положении, тем не менее он в какой-то
степени обрадовался этому. Несмотря на то, что у него практически не
оставалось никаких шансов на спасение, ему все же не хотелось терять
присутствие духа перед лицом этих ненормальных людей. Во имя сохранения
собственного достоинства он не мог позволить себе опуститься до такой
пошлой вещи, как истерика.
Голос, нарушивший тишину, принадлежал Джону.
- Успокойся, сынок, - сказал он, и голос его был наполнен добротой. -
Мы вовсе не собираемся передавать тебя в руки гвардейцев.
Из-за неожиданно обрушившегося на него счастья Хард самым постыдным
образом зарыдал.
- Мы просто хотели, чтобы ты наверняка знал, что тебя ждет. Но пусть
тебя это не беспокоит. Теперь нам бы хотелось объяснить тебе некоторые
вещи, чтобы ты понимал, что к чему. Как ты полагаешь, ты в состоянии
сейчас понять некоторые простые объяснения?
Хард вытер грязным кулаком слезы, или по крайней мере большинство из
них, закрыл рот и кивнул.
- Превосходно, - сердечно сказал Джон. - Начинай первый, Ансгар.
Ансгар Соренштайн говорил медленно и ясно. Его голос был как бы
гипнотическим по своему звучанию, и Хард был уверен, что уснет под этот
голос, если бы кто-то хоть малейшим намеком разрешил уснуть.
- Лифф, - начал Ансгар, - является четвертой из одиннадцати планет,
обращающихся вокруг Материнского Глаза по орбитам, которые приблизительно
напоминают яйцо. Материнский Глаз - это звезда, во многом такая же, как те
звезды, которые видны темной ночью. Материнский Глаз только кажется более
яркой чем остальные звезды, потому что он находится близко к Лиффу. Многие
из звезд на самом деле намного ярче Материнского Глаза, но они очень
далеки от Лиффа, причем настолько далеки, что мы измеряем расстояния до
них количеством лет, которые требуются для того, чтобы свет этих звезд
достиг Лиффа. И даже такие числа настолько велики, что ими бывает неудобно
пользоваться. Таких звезд миллионы и миллионы, и вокруг тысяч и тысяч из
них такие же планеты, как Лифф, и все они тоже вращаются по яйцеподобным
орбитам.
Соренштайн дал Харду в общей сложности двадцатиминутный урок
астрономии, который раздвинул кругозор поэта настолько, насколько до этого
не удавалось ничему другому - Хард стал понимать размеры галактики. В
почти религиозном восприятии физической вселенной он начисто забыл свои
личные страхи.
- И вот там, вдалеке, - подвел Соренштайн к заключительному этапу
своей лекции, - настолько вдалеке, что с Лиффа его вообще не видать,
находится звезда, которую мы зовем Сол. Она более чем другие звезды похожа
на Материнский Глаз. Планеты вращаются вокруг Сола точно так же, как Лифф
вращается вокруг Материнского Глаза. Третью из этих планет мы зовем Терра.
Эта планета почти точно такая же, как и Лифф, и она является нашим домом.
А мы зовемся терранами, точно так же как вы зоветесь лиффанами, и мы
прибыли из нашего дома к вам.
Потребовалась довольно продолжительная пауза для того, чтобы Хард
впитал в себя все услышанное. Присутствующие могли видеть, как его лицо
осветилось интересом и восхищением красотой строения Вселенной. Наконец,
Джон спокойно спросил:
- Ты понял, что рассказал тебе Ансгар?
Потребовалась еще одна длительная пауза, прежде чем Хард смог
ответить.
- Да, я уловил суть. Все это прекрасно. В "Книге Гарта Гар-Муйена
Гарта", которая является Законом Матери, написано много странных вещей,
непонятных; теперь они стали для меня ясными. Святой Гарт, которого любит
Мать, описал счастливое место для ее детей, назвав его "Третий мир",
"Прекрасный, обетованный дом".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46