Животные, с другой стороны, вскрикнули
хором, как стадо рассерженных гусей. Цвет их кожи превратился из игриво
пепельного в наводящий на всех ужас желтый; доминантой их насущных желаний
стала решимость во что бы то ни стало убежать от неизвестной опасности.
И вот как будто бы по сигналу три сотни выкрикивающих гортанные звуки
далберов проломили загородку. Их погонщик, пытаясь угнаться за ними,
направлял в адрес Матери тщетные молитвы.
- Убийцы! - выкрикивал Тчорнио.
- Га-га-га! Га-га-га! - истерически кричали гнавшиеся за ним по пятам
триста далберов.
За далберами бежал их погонщик, выкрикивая что-то непечатное о
некоторых частях Материнской святой анатомии.
За погонщиком, заполнив улицу во всю ширину, гнались лавочники,
выкрикивая "Задержите его! Задержите того человека!"
Один из гвардейцев, слонявшийся во внеслужебное время по улице, с
удивлением рассматривал пробегавшую мимо него процессию. Когда мимо
пробежал погонщик, гвардеец услышал выкрики торговцев. Его реакция была
молниеносной - в коротком решительном броске он схватил погонщика, оба
упали на мостовую, и по их телам, даже не подозревая о их наличии,
промчалась толпа рассерженных лавочников.
Тчорнио осмелился еще раз оглянуться назад. Материнский нос! Что эти
все проклятые Матерью далберы собирались... Бах!
Эх, до чего же неровные камни у мостовых Лиффдарга!
Джон и Хард быстро повернули направо. Далберы, не обращая никакого
внимания на лежащего на мостовой Тчорнио, не считая, правда того, что
каждый из них умудрился наступить на него в процессе бешеного бега,
ринулись по улице по направлению к Храму. Прежде, чем Тчорнио смог
оторвать от мостовой свое истоптанное далберами тело, продавец фаянсовых
кухонных изделий настиг его и помог ему подняться.
- Две сотни глиняных сковородок! - рычал он, тряся Тчорнио как тряпку
для полировки сапог. - Сорок девять больших глиняных горшков для тушения
мяса! - Он неистово хлестал по лицу Тчорнио. Тот, увы, горько плакал.
- Четыре сотни первоклассных тыкв! - приговаривал другой торговец, не
переставая бить ногами по его голеням.
- Триста проклятых Матерью далберов! - причитал погонщик, весь в
ссадинах и кровоподтеках, держа в одной руке хлыст, а в другой - камень из
мостовой.
- Посторонись! Посторонись! - грубо командовал гвардеец. - Я сам
займусь этим. Пошли со мной, ты! - Схватив Тчорнио за воротник, он поволок
его к Храму.
- Но я благородного происхождения! - плакал Тчорнио. - И вы позволили
убийцам скрыться!
- Проклятый Матерью пьяница, - бормотал привлеченный шумом владелец
таверны.
- Между прочим, брат Джон, - заговорил, наконец, Хард, когда они,
изрядно уставшие, направлялись домой, - я когда-нибудь рассказывал тебе о
далбере, который пожелал петь?
- Нет, дружище Хард, не рассказывал.
- Итак, однажды был далбер, который...
- Хорошо, введите его, - прорычал Сполн Гар-Тчорниен Хиирлт. Старик
был чрезвычайно сердит.
- Папочка, - жалобно захныкал Тчорнио, входя в кабинет отца. - Ты
ничего не понимаешь. Я...
- Ты абсолютно прав. Я ничего не понимаю. Более того, я не хочу
ничего понимать. Поскольку сегодня мне пришлось заплатить за двести
семьдесят пять кухонных глиняных горшков сомнительной ценности и
неимоверной стоимости, за пятьсот тыкв, которые мне не пришлось даже
попробовать, и за четыре сотни далберов, несомненно самой паршивой породы,
хотя я и уплатил за них сполна как за чистокровных. Ущерб, нанесенный
далберами, еще пока подсчитывается, но вне всякого сомнения мне придется
оплатить и его.
- Но отец...
- Спокойно. Я злой не поэтому - я просто сокращу размер выплаты тебе
карманных денег. Я злой оттого, что мне, Великому Князю Лиффа, пришлось
сегодня идти в Храм - подчеркиваю, именно идти - и унижаться перед
капитаном гвардейцев для того, чтобы вызволить своего сына, единственного
сына, из общей камеры для уголовников.
- Но папа...
- Успокоишься ли ты наконец! Ты - сама мерзость. Ты опозорил свои
фамилии, все три из них. Ты опозорил таким образом себя, а это достижение
граничит с невероятным. Хуже того, ты опозорил меня. Мне стыдно появляться
во Дворце. Мне стыдно даже принять делегацию Гильдии Текстильщиков. Ты
понимаешь это? Мне стыдно даже смотреть в глаза простолюдинам. О, Тчорнио,
если бы у меня был второй сын, я бы не раздумывая лишил тебя прав на
наследство. Убирайся от меня, пьяный дурак. Иди в свою комнату и молись о
прощении и о чувстве ответственности, которое у тебя отсутствует. Я не
хочу тебя видеть.
Грязный, в изодранной одежде, в кровоподтеках, до крайности
униженный, Тчорнио боязливо попятился задом от стола отца, кланяясь ему
при каждом третьем шаге. При третьем поклоне он умудрился разбить большую
декоративную вазу.
- Идиот!
Тчорнио повернулся и побежал, рыдая, по длинному залу к своей
комнате. Там он просидел семь проклятых Матерью часов, клянясь о
возмездии, возмездии, и еще раз возмездии.
6
- Вэлш? - с чувством глубокого собственного достоинства переспросил
адмирал Беллман. - Какого дьявола нужно от меня этой старой калоше?
- Тссс! - предупредил адъютант адмирала. - Он прямо за дверью, сэр!
- Вы заблуждаетесь, молодой человек. Я уже здесь, - произнес высокий
гнусавый голос, наводивший тоску вот уже на три поколения журналистов и
терроризирующий такие же три поколения государственных служащих.
- Как, Эмсли Вэлш! - Адмирал весь бурлил от приступа вдруг
нахлынувшей на него радости. - Прошу, прошу! Рад вас видеть.
- Ладно, ладно, Эдвальт, не лукавь. Ты ведь прекрасно знаешь, что
если бы меня приятно было видеть, то меня просто бы здесь не было. - После
проведенной в парламенте полусотни лет сенатор Вэлш мог позволить себе не
быть чересчур вежливым, когда этого не требовали обстоятельства. - Лучше
бы ты шел к себе, сынок, - обратился он к адъютанту. - Твоему начальнику и
мне нужно кое о чем переговорить.
Сенатор Вэлш уселся в кресло поудобнее в предвкушении приятной
беседы; Беллман же, несмотря на прекрасную сигару за десять кредитов,
раскуривание которой всегда доставляло ему ощущение праздника, на этот раз
чувствовал себя препаршиво; адъютант с чувством огромного облегчения
возвратился на свое место за столом в приемной.
- Итак, Беллман, - сразу же перешел к делу сенатор, как только дверь
кабинета закрылась за адъютантом. - Что-то в последнее время я то и дело
слышу о твоих парнях, нарушивших Правила Контакта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
хором, как стадо рассерженных гусей. Цвет их кожи превратился из игриво
пепельного в наводящий на всех ужас желтый; доминантой их насущных желаний
стала решимость во что бы то ни стало убежать от неизвестной опасности.
И вот как будто бы по сигналу три сотни выкрикивающих гортанные звуки
далберов проломили загородку. Их погонщик, пытаясь угнаться за ними,
направлял в адрес Матери тщетные молитвы.
- Убийцы! - выкрикивал Тчорнио.
- Га-га-га! Га-га-га! - истерически кричали гнавшиеся за ним по пятам
триста далберов.
За далберами бежал их погонщик, выкрикивая что-то непечатное о
некоторых частях Материнской святой анатомии.
За погонщиком, заполнив улицу во всю ширину, гнались лавочники,
выкрикивая "Задержите его! Задержите того человека!"
Один из гвардейцев, слонявшийся во внеслужебное время по улице, с
удивлением рассматривал пробегавшую мимо него процессию. Когда мимо
пробежал погонщик, гвардеец услышал выкрики торговцев. Его реакция была
молниеносной - в коротком решительном броске он схватил погонщика, оба
упали на мостовую, и по их телам, даже не подозревая о их наличии,
промчалась толпа рассерженных лавочников.
Тчорнио осмелился еще раз оглянуться назад. Материнский нос! Что эти
все проклятые Матерью далберы собирались... Бах!
Эх, до чего же неровные камни у мостовых Лиффдарга!
Джон и Хард быстро повернули направо. Далберы, не обращая никакого
внимания на лежащего на мостовой Тчорнио, не считая, правда того, что
каждый из них умудрился наступить на него в процессе бешеного бега,
ринулись по улице по направлению к Храму. Прежде, чем Тчорнио смог
оторвать от мостовой свое истоптанное далберами тело, продавец фаянсовых
кухонных изделий настиг его и помог ему подняться.
- Две сотни глиняных сковородок! - рычал он, тряся Тчорнио как тряпку
для полировки сапог. - Сорок девять больших глиняных горшков для тушения
мяса! - Он неистово хлестал по лицу Тчорнио. Тот, увы, горько плакал.
- Четыре сотни первоклассных тыкв! - приговаривал другой торговец, не
переставая бить ногами по его голеням.
- Триста проклятых Матерью далберов! - причитал погонщик, весь в
ссадинах и кровоподтеках, держа в одной руке хлыст, а в другой - камень из
мостовой.
- Посторонись! Посторонись! - грубо командовал гвардеец. - Я сам
займусь этим. Пошли со мной, ты! - Схватив Тчорнио за воротник, он поволок
его к Храму.
- Но я благородного происхождения! - плакал Тчорнио. - И вы позволили
убийцам скрыться!
- Проклятый Матерью пьяница, - бормотал привлеченный шумом владелец
таверны.
- Между прочим, брат Джон, - заговорил, наконец, Хард, когда они,
изрядно уставшие, направлялись домой, - я когда-нибудь рассказывал тебе о
далбере, который пожелал петь?
- Нет, дружище Хард, не рассказывал.
- Итак, однажды был далбер, который...
- Хорошо, введите его, - прорычал Сполн Гар-Тчорниен Хиирлт. Старик
был чрезвычайно сердит.
- Папочка, - жалобно захныкал Тчорнио, входя в кабинет отца. - Ты
ничего не понимаешь. Я...
- Ты абсолютно прав. Я ничего не понимаю. Более того, я не хочу
ничего понимать. Поскольку сегодня мне пришлось заплатить за двести
семьдесят пять кухонных глиняных горшков сомнительной ценности и
неимоверной стоимости, за пятьсот тыкв, которые мне не пришлось даже
попробовать, и за четыре сотни далберов, несомненно самой паршивой породы,
хотя я и уплатил за них сполна как за чистокровных. Ущерб, нанесенный
далберами, еще пока подсчитывается, но вне всякого сомнения мне придется
оплатить и его.
- Но отец...
- Спокойно. Я злой не поэтому - я просто сокращу размер выплаты тебе
карманных денег. Я злой оттого, что мне, Великому Князю Лиффа, пришлось
сегодня идти в Храм - подчеркиваю, именно идти - и унижаться перед
капитаном гвардейцев для того, чтобы вызволить своего сына, единственного
сына, из общей камеры для уголовников.
- Но папа...
- Успокоишься ли ты наконец! Ты - сама мерзость. Ты опозорил свои
фамилии, все три из них. Ты опозорил таким образом себя, а это достижение
граничит с невероятным. Хуже того, ты опозорил меня. Мне стыдно появляться
во Дворце. Мне стыдно даже принять делегацию Гильдии Текстильщиков. Ты
понимаешь это? Мне стыдно даже смотреть в глаза простолюдинам. О, Тчорнио,
если бы у меня был второй сын, я бы не раздумывая лишил тебя прав на
наследство. Убирайся от меня, пьяный дурак. Иди в свою комнату и молись о
прощении и о чувстве ответственности, которое у тебя отсутствует. Я не
хочу тебя видеть.
Грязный, в изодранной одежде, в кровоподтеках, до крайности
униженный, Тчорнио боязливо попятился задом от стола отца, кланяясь ему
при каждом третьем шаге. При третьем поклоне он умудрился разбить большую
декоративную вазу.
- Идиот!
Тчорнио повернулся и побежал, рыдая, по длинному залу к своей
комнате. Там он просидел семь проклятых Матерью часов, клянясь о
возмездии, возмездии, и еще раз возмездии.
6
- Вэлш? - с чувством глубокого собственного достоинства переспросил
адмирал Беллман. - Какого дьявола нужно от меня этой старой калоше?
- Тссс! - предупредил адъютант адмирала. - Он прямо за дверью, сэр!
- Вы заблуждаетесь, молодой человек. Я уже здесь, - произнес высокий
гнусавый голос, наводивший тоску вот уже на три поколения журналистов и
терроризирующий такие же три поколения государственных служащих.
- Как, Эмсли Вэлш! - Адмирал весь бурлил от приступа вдруг
нахлынувшей на него радости. - Прошу, прошу! Рад вас видеть.
- Ладно, ладно, Эдвальт, не лукавь. Ты ведь прекрасно знаешь, что
если бы меня приятно было видеть, то меня просто бы здесь не было. - После
проведенной в парламенте полусотни лет сенатор Вэлш мог позволить себе не
быть чересчур вежливым, когда этого не требовали обстоятельства. - Лучше
бы ты шел к себе, сынок, - обратился он к адъютанту. - Твоему начальнику и
мне нужно кое о чем переговорить.
Сенатор Вэлш уселся в кресло поудобнее в предвкушении приятной
беседы; Беллман же, несмотря на прекрасную сигару за десять кредитов,
раскуривание которой всегда доставляло ему ощущение праздника, на этот раз
чувствовал себя препаршиво; адъютант с чувством огромного облегчения
возвратился на свое место за столом в приемной.
- Итак, Беллман, - сразу же перешел к делу сенатор, как только дверь
кабинета закрылась за адъютантом. - Что-то в последнее время я то и дело
слышу о твоих парнях, нарушивших Правила Контакта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46