— Вас дожидается полковник Сугахара… от командующего японскими вооруженными силами, — доложил секретарь Домрачеев, студент-эсер, в очках, с заброшенными назад волосами. Человек с невозможно спокойным характером, он с некоторых пор неожиданно сделался советником Дитерихса. Он упорно не хотел называться адъютантом и ходил в штатном. Между прочим, среди приближенных правителя он славился тем, что знал тысячу способов брать взаймы деньги.
Генерал всполошился. Опять проснулись надежды.
— Приготовить в салоне завтрак на семь персон, — приказал он. — Господина полковника просить к столу.
Дитерихс вышел тщательно выбритый, пахнущий отличным французским одеколоном. Он казался бодрым и оживленным. У приглашенных четырех генералов нахмуренные лица. Двое с седыми шевелюрами, двое бритых наголо. На груди и на шее — всевозможные ордена, пожалованные его императорским величеством и Колчаком. Самый младший в чине — полковник Курасов. Все с нетерпением ждали, что скажет японец.
— Вы от генерала Точибана? — Правитель поздоровался с гостем-полковником. — Прошу садиться, господа.
Японец звякнул шпорами.
— Надеюсь, с хорошими вестями? — Дитерихс принялся усердно чистить апельсин, будто всецело поглощенный этим занятием.
На самом деле он был весь в ожидании. С чем прибыл полковник? «Японские императорские войска приостановили эвакуацию… » — как хотел бы он услышать эти слова!
Но японец пока лишь подобострастно поклонился.
— Позвольте, ваше превосходительство, — сказал генерал с белыми усами, старый, но еще бодрый на вид, — мне хочется сказать два слова нашему гостю.
— Пожалуйста, Иван Карлович, — сдерживая нетерпение разрешил Дитерихс, — мы все рады видеть полковника.
Правитель покончил с кожурой апельсина и теперь медлительно расщеплял его на дольки.
Белоусый генерал поднялся с места, сверкнув бритой головой. Он был известный лошадник и разговаривал преимущественно о лошадях. С Дитерихсом у него был общий язык. Но сегодня услышали другое.
— В действиях императорской Японии, — тронув усы, начал он, — мы не можем не видеть проявление здорового понимания сущности происходящего в России болезненного процесса… Страдания и жертвы, которые принесла и несет императорская японская армия во имя восстановления справедливого мира, вплетут в венок Японии лучшие цветы и дадут ей право на всеобщее признание за нею имени носительницы великой идеи мира. — Оратор сделал поклон в сторону Сугахары. — Эти жертвы свяжут нас с Японией узами бескорыстной дружбы и дадут ей основания на бесконечную благодарность…
Дитерихс закашлялся. Он был недоволен, или, может быть, апельсин оказался кисловат… Усатый генерал заметил гримасу на лице правителя и круто свернул речь.
— Может, мы послушаем господина полковника? — раздался строевойбас генерала Молчанова. Он был деловит и не любил отвлекаться.
— К сожалению, господа, я должен сообщить вам печальную новость… — Японец поклонился. — Конференция в Чанчуне не принесла ничего утешительного. Ваши успехи оказались слишком скромными. Нам не удалось найти общего языка с другими державами. Сроки эвакуации остались прежними.
Дитерихс побледнел, снова закашлялся, встал, опять сел. Апельсиновая долька выпала у него из рук
— Как, — растерянно воскликнул он, — вы согласились и Сахалин отдать Советам?!
Генералы, сидевшие за столом, навострили уши.
— Нет. Сахалин мы оставим за собой. Мы хотим обеспечить возмещение убытков, понесенных Японией… Но Владивосток эвакуируем. Генерал Точибана просил вас, ваше превосходительство, сообщить ваши планы в течение трех суток.
— Патроны… Где обещанные патроны? Нам нечем стрелять! — истерично выкрикнул генерал Смолин.
— Если бы мы были обеспечены боеприпасами… — налился багрянцем Дитерихс.
— Я не уполномочен вести какие-либо переговоры, — поднялся полковник. Он вынул золотые часы из нагрудного кармана кителя… — О, уже поздно, я вынужден вас покинуть, господа… Почтительнейше напоминаю, ваше превосходительство, — это Дитерихсу, — если ваши планы не будут известны в трехдневный срок военному командованию, последствия могут быть весьма тяжелыми. Итак, три дня. — Полковник сделал общий поклон и вышел из салона.
Серебряные шпоры едва слышно позвякивали, стихая, но для генералов, оставшихся за столом, их звон казался пожарным набатом.
После ухода Сугахары в салоне воцарилось давящее молчание.
— Господа, — сказал Дитерихс, — давайте решать. По крайней мере, теперь обстановка… — он закашлялся, — совершенно ясна. Я хочу знать, как отозвался народ на призыв Национального съезда. Каковы результаты? — Он вынул платок и очистил нос. — Извините, продуло в вагоне.
В дверях салона показался дежурный адъютант.
— Делегация местных литераторов, ваше превосходительство. — Адъютант застыл в ожидании.
Дитерихс вопросительно посмотрел на своих генералов.
— Я думаю, стоит принять, — отозвался белоусый генерал. — Так сказать, дань общественному мнению.
— Приведите их, поручик, — распорядился правитель. В салоне появилось пятеро молодых людей, одетых весьма причудливо: на всех зеленые короткие курточки и белые узкие штаны, на ногах — дамские туфли с высокими каблуками. На правой стороне лица ус и бровь сбриты. На груди у каждого красовался натуральный вареный рак. Ярко-рыжие волосы лохмами. Вихляя бедрами, молодые люди подошли к столу.
— Господин Дитерихс, — начал один из них, — мы хотим служить в рядах белой армии с оружием.
— Поразительно, — пробормотал, моргая, правитель. — Ктовы, господа? — спросил он.
— Мы — свободные литераторы, — сказал тот же молодой человек, видимо старший.
— Это я слышал. Но что значит сей… карнавальный вид?
— Проявление воли. Эпохальность. Мы не хотим быть похожими на всяких прочих. Мы за войну. Она оздоровляет землю. Шваль погибает, остаются лучшие экземпляры. Мы за капитал, он порождает войну.
Молчанов басисто крякнул, а молодой человек, притопнув туфлей, задекламировал:
Анархии черное знамя
По алому небу выткали,
И души обуглило пламя,
Чтоб золото брызнуло слитками.
И гордые губы развязаны,
И солнце на землю низится.
Далекие страны рассказаны,
Но скоро пути приблизятся.
Пусть ветер бушует срывами,
Пусть море от гнева бесится,
Но смело идет над обрывами
Анархия, свободная вестница…
— Выпороть мерзавцев, — рявкнул Молчанов, — на базарной площади! — Он вскочил, сам готовый тут же приступить к экзекуции.
На свободных литераторов это не произвело почти никакого впечатления. Только старший чуть обиженно сказал:
— Мы полагали, что найдем у вас понимание. Наши патриотические чувства… Каждый зарабатывает на жизнь как может…
— Во-о-он!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105