— А тебе она тоже вымыла? Ты говоришь не лучше меня.
— Я хочу пи-пи, — неожиданно послышался голос Аделы.
Адам взял ее за руку и повел к горшку в дальнем углу сарая.
— Пи-пи? — хмыкнул Селик.
Адам оглянулся.
— Ведьма сказала, чтобы мы не говорили «мочиться». Видите ли, слишком грубо.
Голос мальчишки звенел от возмущения. Он помог сестре привести в порядок тунику и повел ее обратно.
— Пи-пи — тоже для нее плохо. Ты бы слышал, как она это называет.
— Это? — переспросил Селик, сам того не желая.
— Ту-ту, — скучно объявил Адам, глядя на свои штаны.
Он скрестил руки на груди и, бросив на Рейн взгляд «я-же-говорил-тебе-я-все-расскажу», пожал плечами, очень довольный собой.
— Еще она говорит, что мы должны умываться каждый день, каждый проклятый день, чистить зубы, молиться, учиться читать и писать, помогать по хозяйству, и еще так много всего, что я не запомнил.
Селик посмотрел на зардевшуюся Рейн, уронил голову на руки и застонал. Его отлаженная жизнь рушилась. Совсем недавно он хотел только одного — убить Стивена Грейвли, может быть, еще кое-кого из саксов, а потом умереть. Сейчас он был стреножен ангелом-хранителем из будущего, получавшим послания от Бога, слугой, дюжиной сирот и среди них мальчишкой, который не иначе как послан ему самим Люцифером. Как же вырваться из этой жизни, затягивающей его, как зыбучий песок? На глаза ему попался Адам, который уже сидел возле очага и, не обращая ни на кого внимания, играл с кубиком Рубика.
Обиднее всего было то, что он решил головоломку.
На другой день Селик настоял на том, чтобы сопровождать Рейн в больницу. Оба, как в первый раз, надели монашеское платье.
Селик был в плохом настроении. Ночью сильно похолодало, как всегда в начале ноября, и оставаться на чердаке было невозможно. Значит, рядом будут двенадцать сопящих младенцев, не считая громко храпящего Убби. Селик даже вспоминать не хотел об Аделе, спавшей всю ночь между ним и Рейн и прижимавшейся к его груди, как испуганный котенок.
— Я считаю, что тебе небезопасно ходить по городу, когда здесь так много саксов, — наверное, в сотый раз проговорила Рейн.
— Уж лучше встретиться лицом к лицу с толпой чертовых саксов, чем больше минуты пробыть в твоем сумасшедшем приюте.
— Тебя что-то беспокоит сегодня. Я боюсь спрашивать, но ты скоро уедешь?
Она с такой надеждой посмотрела на него из-под монашеского капюшона, что Селику едва удалось сдержать себя. Он готов был обнять ее и пообещать все на свете, однако не мог это сделать по той простой причине, что два монаха, обнимающиеся на ступенях монастыря, привели бы в ужас прохожих.
— Я жду сообщений от Герва. Мы встретимся с ним в лавке Эллы.
Он увидел испуг в глаза Рейн, но она закусила губу и промолчала, и он понял, что она старается, как ни странно, обуздать свою сварливость, чтобы не огорчать его.
— Я не собираюсь больше ссориться с тобой. О, не смотри на меня так. Это не значит, что я во всем согласна с тобой, просто не хочу тратить попусту драгоценное время, которое мы еще можем провести вместе.
— Что ты будешь делать, когда я уеду? Вернешься домой?
Отчаяние исказило ее лицо, однако она постаралась улыбнуться и храбро вздернула нос.
— Пока ты жив, я буду тебя ждать. Возможно, буду работать в больнице и в приюте, если ты позволишь нам остаться в твоих владениях.
— А если я не вернусь?
Рейн с тоской посмотрела на него и через силу проговорила:
— Не знаю.
Стараясь глядеть веселее, она ткнула пальцем в его грудь.
— Знай, упрямый викинг, если ты живой и здоровый вздумаешь скрыться от меня, я все равно тебя найду. Может быть, опять украду тебя.
— Ну нет, ты не посмеешь. Я запрещаю.
— Даже если я захвачу тебя, чтобы насладиться твоим прекрасным телом? — спросила она, изображая неуемную страсть.
— Ладно уж, так и быть, — с улыбкой разрешил он.
Перед тем как войти в больницу, Рейн остановила Селика, схватив его за рукав.
— Мне надо тебе кое-что сказать.
Он подозрительно прищурился. Всякий раз, когда Рейн говорила «кое о чем» таким тоном, это означало, что она ждет одобрения, наверняка зная, что ему не понравятся ее слова.
— Берни ко мне неравнодушен, — сообщила она, заливаясь краской.
Селик открыл рот от изумления, но тут же со злостью заскрежетал зубами. В самом деле, Рейн умела его удивить.
— Представляю, — отозвался Селик, взяв себя в руки. — Но кто такой, во имя Тора, этот Берни?
— Помнишь отца Бернарда, молодого монаха с прыщами на лице, которого мы встретили в первый день?
— Вы уже так близки, что ты называешь его Берни?
— Не близки, конечно же. Просто он еще очень молодой, Меня он смешит, но я не хочу, чтобы ты расстраивался, если что заметишь.
— Рейн, я ничего не понял. Но если он посмеет хоть пальцем до тебя дотронуться, я выбью его гнилые зубы все до единого.
Она хотела было что-то сказать, но Селик втолкнул ее в дверь, по-хозяйски обняв за талию. К несчастью, отец Бернард уже ждал предмет своей «страсти», и его взгляд мгновенно приковался к руке Селика. С обдуманным озорством Селик посмотрел прямо в глаза монаху и, передвинув ладонь на ягодицу Рейн, слегка придавил ее, как бы с намеком.
Рейн взвилась от неожиданности.
— Извини меня, брат Годвайн. Я тянулся к дверной ручке.
Рейн, естественно, не поверила ему, хотя отец Бернард принял объяснение Селика за чистую монету.
— Дверная ручка! Ха! — прошипела она при первой же возможности. — А как тебе понравится, если я схвачусь за твою ручку?
— Очень понравится, — ответил он, подмигивая ей. — Ты же знаешь, что можешь браться за мою ручку, когда только хочешь.
— Тс-с. Веди себя прилично, Селик, у меня много работы.
Притворно хриплым голосом она спросила монаха:
— Отец Бернард, ты помнишь брата Этельвульфа?
Молодой монах повернулся к Рейн, не обращая внимания на Селика.
— Тебя не было несколько дней, — недовольно проговорил он. — Отец Теодрик спрашивал о тебе. Разве ты не обещал обсудить с ним мозговую лихорадку?
— Обещал. Но я был занят в сиротском приюте и никак не мог прийти.
Рейн старалась, чтобы ее голос звучал хрипло, боясь выдать себя.
— Какой приют? Зачем ты разбрасываешься своими талантами? Ведь это всего лишь язычники-скандинавы, — занудил он, и Рейн поняла, что должен был чувствовать Селик.
Он весь напрягся, и ей пришлось ущипнуть его за руку, чтобы он не сказал что-нибудь неосторожное.
— Отец, они тоже Божьи дети, — осекла она юного монаха, — и их происхождение не имеет значения.
— Ладно, я только говорю, что ты мог бы жить в монастыре. Для тебя у нас всегда найдется место.
— Вот уж не сомневаюсь, — прошептал Селик ей на ухо. — Еще накроет своим тощим телом.
Она предостерегающе взглянула на Селика, боясь, как бы их не разоблачили.
— Брат Годвайн! Брат Годвайн!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Я хочу пи-пи, — неожиданно послышался голос Аделы.
Адам взял ее за руку и повел к горшку в дальнем углу сарая.
— Пи-пи? — хмыкнул Селик.
Адам оглянулся.
— Ведьма сказала, чтобы мы не говорили «мочиться». Видите ли, слишком грубо.
Голос мальчишки звенел от возмущения. Он помог сестре привести в порядок тунику и повел ее обратно.
— Пи-пи — тоже для нее плохо. Ты бы слышал, как она это называет.
— Это? — переспросил Селик, сам того не желая.
— Ту-ту, — скучно объявил Адам, глядя на свои штаны.
Он скрестил руки на груди и, бросив на Рейн взгляд «я-же-говорил-тебе-я-все-расскажу», пожал плечами, очень довольный собой.
— Еще она говорит, что мы должны умываться каждый день, каждый проклятый день, чистить зубы, молиться, учиться читать и писать, помогать по хозяйству, и еще так много всего, что я не запомнил.
Селик посмотрел на зардевшуюся Рейн, уронил голову на руки и застонал. Его отлаженная жизнь рушилась. Совсем недавно он хотел только одного — убить Стивена Грейвли, может быть, еще кое-кого из саксов, а потом умереть. Сейчас он был стреножен ангелом-хранителем из будущего, получавшим послания от Бога, слугой, дюжиной сирот и среди них мальчишкой, который не иначе как послан ему самим Люцифером. Как же вырваться из этой жизни, затягивающей его, как зыбучий песок? На глаза ему попался Адам, который уже сидел возле очага и, не обращая ни на кого внимания, играл с кубиком Рубика.
Обиднее всего было то, что он решил головоломку.
На другой день Селик настоял на том, чтобы сопровождать Рейн в больницу. Оба, как в первый раз, надели монашеское платье.
Селик был в плохом настроении. Ночью сильно похолодало, как всегда в начале ноября, и оставаться на чердаке было невозможно. Значит, рядом будут двенадцать сопящих младенцев, не считая громко храпящего Убби. Селик даже вспоминать не хотел об Аделе, спавшей всю ночь между ним и Рейн и прижимавшейся к его груди, как испуганный котенок.
— Я считаю, что тебе небезопасно ходить по городу, когда здесь так много саксов, — наверное, в сотый раз проговорила Рейн.
— Уж лучше встретиться лицом к лицу с толпой чертовых саксов, чем больше минуты пробыть в твоем сумасшедшем приюте.
— Тебя что-то беспокоит сегодня. Я боюсь спрашивать, но ты скоро уедешь?
Она с такой надеждой посмотрела на него из-под монашеского капюшона, что Селику едва удалось сдержать себя. Он готов был обнять ее и пообещать все на свете, однако не мог это сделать по той простой причине, что два монаха, обнимающиеся на ступенях монастыря, привели бы в ужас прохожих.
— Я жду сообщений от Герва. Мы встретимся с ним в лавке Эллы.
Он увидел испуг в глаза Рейн, но она закусила губу и промолчала, и он понял, что она старается, как ни странно, обуздать свою сварливость, чтобы не огорчать его.
— Я не собираюсь больше ссориться с тобой. О, не смотри на меня так. Это не значит, что я во всем согласна с тобой, просто не хочу тратить попусту драгоценное время, которое мы еще можем провести вместе.
— Что ты будешь делать, когда я уеду? Вернешься домой?
Отчаяние исказило ее лицо, однако она постаралась улыбнуться и храбро вздернула нос.
— Пока ты жив, я буду тебя ждать. Возможно, буду работать в больнице и в приюте, если ты позволишь нам остаться в твоих владениях.
— А если я не вернусь?
Рейн с тоской посмотрела на него и через силу проговорила:
— Не знаю.
Стараясь глядеть веселее, она ткнула пальцем в его грудь.
— Знай, упрямый викинг, если ты живой и здоровый вздумаешь скрыться от меня, я все равно тебя найду. Может быть, опять украду тебя.
— Ну нет, ты не посмеешь. Я запрещаю.
— Даже если я захвачу тебя, чтобы насладиться твоим прекрасным телом? — спросила она, изображая неуемную страсть.
— Ладно уж, так и быть, — с улыбкой разрешил он.
Перед тем как войти в больницу, Рейн остановила Селика, схватив его за рукав.
— Мне надо тебе кое-что сказать.
Он подозрительно прищурился. Всякий раз, когда Рейн говорила «кое о чем» таким тоном, это означало, что она ждет одобрения, наверняка зная, что ему не понравятся ее слова.
— Берни ко мне неравнодушен, — сообщила она, заливаясь краской.
Селик открыл рот от изумления, но тут же со злостью заскрежетал зубами. В самом деле, Рейн умела его удивить.
— Представляю, — отозвался Селик, взяв себя в руки. — Но кто такой, во имя Тора, этот Берни?
— Помнишь отца Бернарда, молодого монаха с прыщами на лице, которого мы встретили в первый день?
— Вы уже так близки, что ты называешь его Берни?
— Не близки, конечно же. Просто он еще очень молодой, Меня он смешит, но я не хочу, чтобы ты расстраивался, если что заметишь.
— Рейн, я ничего не понял. Но если он посмеет хоть пальцем до тебя дотронуться, я выбью его гнилые зубы все до единого.
Она хотела было что-то сказать, но Селик втолкнул ее в дверь, по-хозяйски обняв за талию. К несчастью, отец Бернард уже ждал предмет своей «страсти», и его взгляд мгновенно приковался к руке Селика. С обдуманным озорством Селик посмотрел прямо в глаза монаху и, передвинув ладонь на ягодицу Рейн, слегка придавил ее, как бы с намеком.
Рейн взвилась от неожиданности.
— Извини меня, брат Годвайн. Я тянулся к дверной ручке.
Рейн, естественно, не поверила ему, хотя отец Бернард принял объяснение Селика за чистую монету.
— Дверная ручка! Ха! — прошипела она при первой же возможности. — А как тебе понравится, если я схвачусь за твою ручку?
— Очень понравится, — ответил он, подмигивая ей. — Ты же знаешь, что можешь браться за мою ручку, когда только хочешь.
— Тс-с. Веди себя прилично, Селик, у меня много работы.
Притворно хриплым голосом она спросила монаха:
— Отец Бернард, ты помнишь брата Этельвульфа?
Молодой монах повернулся к Рейн, не обращая внимания на Селика.
— Тебя не было несколько дней, — недовольно проговорил он. — Отец Теодрик спрашивал о тебе. Разве ты не обещал обсудить с ним мозговую лихорадку?
— Обещал. Но я был занят в сиротском приюте и никак не мог прийти.
Рейн старалась, чтобы ее голос звучал хрипло, боясь выдать себя.
— Какой приют? Зачем ты разбрасываешься своими талантами? Ведь это всего лишь язычники-скандинавы, — занудил он, и Рейн поняла, что должен был чувствовать Селик.
Он весь напрягся, и ей пришлось ущипнуть его за руку, чтобы он не сказал что-нибудь неосторожное.
— Отец, они тоже Божьи дети, — осекла она юного монаха, — и их происхождение не имеет значения.
— Ладно, я только говорю, что ты мог бы жить в монастыре. Для тебя у нас всегда найдется место.
— Вот уж не сомневаюсь, — прошептал Селик ей на ухо. — Еще накроет своим тощим телом.
Она предостерегающе взглянула на Селика, боясь, как бы их не разоблачили.
— Брат Годвайн! Брат Годвайн!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93