— Давай, давай! Ты недолго продержишься, если с самого начала так расходуешь себя. Любой воин знает, что надо сохранять силы для главного сражения.
— Чрт б тбя пбрл!
Черт бы тебя побрал! Отпусти меня.
— Что такое, дорогая? Ты просишь не останавливаться? Ну конечно же, я еще никогда ни в чем не отказывал женщине, тем более если ее требования законны.
Его губы скользнули по ее векам, потом по щеке к подбородку…
Рейн приоткрыла рот под ладонью Селика. Неужели те же самые губы, которые произносят все эти слова, так нежно целуют ее? Она попыталась думать о другом, чтобы не возбуждаться еще больше. Кубики льда… удаление миндалин… деревья… операция на сосудах… Но она не могла заставить себя не радоваться восхитительному прикосновению влажных теплых губ к прохладной коже. Или это у него прохладные губы, а ее тело горит огнем? Она уже ничего не понимала и лишь вздрагивала каждый раз, когда он прижимался к ней губами.
— Если я уберу руку, ты обещаешь молчать? — шепотом спросил Селик, и от его дыхания шевелились у нее на шее волосы, выбившиеся из косы.
— Тсвсмсшлсм?
Ты совсем сошел с ума?
— Нет? Что ж, тогда продолжим.
Селик скользнул легкими, как перышко, поцелуями по ее шее, то нежно покусывая ее, то едва касаясь. За правым ухом, где у нее билась жилка, он помедлил, давая волю своей страсти и оставляя на ее коже мету любви, а потом тихонько подул, остужая словно обожженное место.
Его горячее дыхание коснулось ее уха, у Рейн округлились глаза от страха, как бы он не узнал о сверхчувствительности ее ушей, а тело напряглось в напрасном сопротивлении неизбежному. Он ни в коем случае не должен был узнать, что ее уши все равно что пятка у Ахилла, и ее броня из здравого смысла ей не поможет, едва он догадается…
Селик догадался. Рейн поняла это по его затуманившимся глазам и медовой улыбке, изогнувшей его губы.
— Итак, уши, милая. Наверное, здесь одна из тех самых пятидесяти семи эрогенных зон, знанием которых ты однажды хвасталась. Ну же, кивни головой, если я прав.
Рейн неистово затрясла головой.
Господи Иисусе! Неужели этот человек помнит все глупости, которыми она его заговаривала?
Селик искренне развеселился, ни на минуту ей не поверя.
— Интересно. У некоторых женщин точка наслаждения за коленками. У других — между ног. Еще соски. Бывает, даже на ступнях. Ну, а я начну, пожалуй, с ушей, радость моя. Что скажешь?
Она застонала.
— Ну конечно, ты не должна ничего говорить. Я буду целовать тебя всю, пока не найду пятьдесят семь точек.
— Чртбтбпбрл…
— И я так думаю, — сказал Селик и нежно куснул ее за мочку уха, после чего медленно, мучительно медленно провел кончиком языка по краю уха. — Ну просто морская ракушка, сладкая моя, вся беленькая и розовая, — прошептал он едва слышно между легкими покусываниями. — Интересно, тебе это тоже по вкусу?
Рейн застонала и попыталась отодвинуться, но у нее ничего не вышло. Его язык прошелся по всем внутренним завиткам, и эти прикосновения эхом откликнулись глубоко в ее теле.
— Ага! Вот она, точка номер один из твоих пятидесяти семи! — проговорил Селик со смешком.
И сколько возможно глубоко засунул влажный язык ей в ухо. Потом вытащил его. Потом опять засунул. Вытащил. Опять. Внутрь — наружу. Рейн не могла сопротивляться, и вся потянулась к нему, правда, тотчас отпрянула, но что было, то было, и прикосновение к его не менее возбужденной плоти вызвало в ней такой шквал желания, что она уже больше ни о чем не могла думать, кроме как об еще одном прикосновении. Тогда она зажмурилась, не желая показывать, как легко ему свести ее с ума.
Он же взялся за другое ухо и принялся проделывать с ним все то же самое. Это тянулось долго, очень долго, а когда наступила очередь заключительных движений внутрь-наружу, Рейн вся замерла, стараясь побороть неодолимое желание соединиться с этим мужчиной, который ласкал ее и мучил своими ласками.
Тело предавало Рейн, и она чувствовала себя униженной оттого, что ему почти не потребовалось ни труда, ни времени дабы довести ее почти до невменяемого состояния. Она напоминала себе соломенную вдову, изголодавшуюся по мужской ласке.
— Открой глаза, — требовательно прошептал Селик.
Даже его дыхание словно било ее электрическим током, вызывая уже не трепет, а самые настоящие конвульсии.
Рейн не открыла глаза.
Тогда Селик вновь прижался к ней всем телом, через одежду соединяя свою мужскую плоть с ее возбужденной плотью…
И она проиграла битву.
Рейн открыла глаза, и когда их взгляды встретились, она уже не могла удержаться и задвигала бедрами, стараясь и не в силах принять его в себя и чувствуя, как внутри разгорается всепожирающее пламя.
Селик хрипло вскрикнул, отнял руку ото рта Рейн и, подложив ее ей под ягодицы, приподнял, отзываясь на ее немой призыв. Рейн не могла сдержать торжествующий стон.
Когда она расслабилась, удовлетворив жгучее, неистовое желание, Селик с нежностью вытер ей слезы.
— Почему ты плачешь? — спросил он тихо.
— От обиды.
— Ты шутишь. Ты получила удовольствие и еще чувствуешь себя униженной?
— Ты сделал это, чтобы меня унизить.
— Да? Ты, как всегда, отлично читаешь мысли, мой милый ангел-хранитель.
Рейн вгляделась в его лицо, лишь теперь заметив огонь страсти в его глазах и потемневшие губы.
— Не хочу наслаждаться одна… Я не… дешевая… Я не распутница.
— Наслаждаться… Красиво сказано, правда, красиво. — Он подвигал бровями, но быстро посерьезнел. — Не думай, что я уж совсем ничего не получил. Удовлетворение, доставленное женщине, — самое большое счастье для настоящего мужчины в любовных играх. Кроме того, мы только начали, и я берегу силы.
— Селик, нет. Я не хочу.
— И я не хочу, — грубовато бросил он, глядя на нее жадными глазами и выгибая ей шею, чтобы удобнее было ее поцеловать.
Его другая рука все так же удерживала ее руки над головой.
Мучительно медленно, дюйм за дюймом его губы приближались к ее губам, и она слышала гулкое биение его сердца.
— Я играю в опасную игру и знаю это. Но я не могу остановиться.
— И я не могу, — в отчаянии прошептала Рерн, лаская дыханием его губы. — И я не могу.
Он провел кончиком языка по ее губам и вздохнул с упоением, а потом тихонько подул на нее, осушая упавшие ей на лицо капли его пота.
— У тебя ужасно стучит сердце, мой ангел.
— И у тебя тоже.
— Ты боишься, милая?
— Боюсь.
Он кивнул.
— А ты, Селик? Почему ты так спокоен?
Он тихо засмеялся, не отрываясь от ее губ, а потом приложил к ним большой палец.
— Моя госпожа Рейн, я совсем не спокоен, и ты отлично это знаешь, — пробурчал он. — И боюсь я, как никогда в жизни не боялся.
— Ты? Боишься? Не может быть!
Селик зарычал в ответ и принялся давить и гладить губами ее губы, пока они не стали мягкими и податливыми, как ему хотелось, и тогда он жадно впился в них…
Рейн застонала и с готовностью ответила на его поцелуй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93