Там Шампионне ожидала карета; весь эскорт генерала составлял его камердинер Сципион, сидевший на козлах.
— Дорогой мой Сальвато, — сказал генерал, — пришел час нам расстаться. Меня утешает то, что, отправляясь в скверную дорогу, я, по крайней мере, вас оставляю на хорошем пути. Увидимся ли когда-нибудь? Едва ли. Во всяком случае, вы были для меня больше чем другом, вы были мне почти сыном, и я прошу вас: сохраните обо мне память.
— О, навсегда! Навсегда! — прошептал Сальвато. — Но к чему эти дурные предчувствия? Вас просто отзывают. Вот и все.
Шампионне вынул из кармана газету и передал Сальвато. Тот развернул ее. Это был «Монитёр». Молодой человек прочел следующие строки:
«Ввиду того, что генерал Шампионне применил власть и силу, чтобы воспрепятствовать действиям нашего уполномоченного комиссара Фейпу, и, следовательно, открыто восстал против правительства, гражданин Шампионне, дивизионный генерал, командующий Неаполитанской армии, будет подвергнут аресту и предстанет перед военным судом по обвинению в нарушении законов» .
— Видите, дорогой друг, — произнес Шампионне, — все гораздо серьезнее, чем вы думаете.
Сальвато вздохнул и пожал плечами.
— Генерал, — сказал он, — я могу утверждать лишь одно: если вы будете осуждены, то на свете окажется город, который превзойдет Афины своей неблагодарностью, и этим городом будет Париж.
— Увы! — заметил Шампионне. — Я бы утешился, если был бы Фемистоклом. И, прижав Сальвато к груди, он бросился в карету.
— Значит, вы едете один, без сопровождения? — спросил Сальвато.
— Обвиняемых бережет Бог, — ответил Шампионне. Друзья обменялись последними прощальными знаками, и карета тронулась.
Генерал Шампионне принимал такое большое участие в событиях, только что нами рассказанных, и оставил по себе в Неаполе столь великую память, что мы, сопровождая его во Францию, не можем не проследить до конца его славную жизнь, которая, впрочем, была недолгой.
Когда он проезжал через Рим, его ожидала там последняя овация; римский народ, которому он даровал свободу, поднес ему полный комплект военного снаряжения: оружие, мундир и коня, присовокупив памятную надпись:
«Генералу Шампионне — консулу Римской республики».
Перед тем как покинуть Вечный город, он, кроме того, получил от неаполитанского правительства следующее послание:
«Генерал,
никакие слова не в силах передать Вам печаль временного правительства, когда оно узнало о Вашем отъезде. Это Вы основали нашу республику; на Вас возлагали мы самые светлые упования. Храбрый генерал, Вы увозите с собою наши сожаления, нашу любовь и признательность.
Мы не знаем, каковы будут намерения Вашего преемника в отношении нас; надеемся, что в должной мере дорожа своею честью и своим долгом, он утвердит Ваши смелые начинания; но как бы он ни проявил себя, мы никогда не забудем Вас — Вашу терпимость, Вашу мягкость, Ваш характер, открытый и благородный, Вашу душу, великую и щедрую, что привлекла к себе все сердца. Эти слова не лесть. Вы уезжаете, и мы ничего более не ждем от Вас, кроме самой доброй памяти».
Как уже было сказано, Шампионне и в самом деле оставил о себе в Неаполе самую светлую память. Его отъезд действительно был воспринят как общественное бедствие; два года спустя историк Куоко писал в изгнании:
«О Шампионне! Тебя уже нет среди живых; но, вспоминая о тебе, мы воздаем в этой книге должную дань твоей твердости и справедливости. Что нужды в том, что Директория пожелала нанести тебе обиду? Не в ее власти было тебя унизить. С того дня как ты впал в немилость, ты становишься кумиром нашего народа. Тебя больше нет, но память о тебе подкрепляется почтением, вызванным твоей твердостью и справедливостью. И что. Д?! Она тебя вовсе не унизила. Ты уже стал кумиром нашего народа».
В Болонье генерал Лемуан передал этому новому Сципиону, который, казалось, скорее поднялся на Капитолий, чтобы вознести благодарение богам, чем спустился на Форум, чтобы быть там обвиненным, письмо Барраса, не пожелавшего примкнуть к решению, принятому его коллегами в отношении Шампионне. Баррас называл его своим другом и предсказывал его временной опале счастливый конец и блистательное вознаграждение.
Тем более велико было удивление Шампионне, когда в Милане его разбудили в полночь и от имени главнокомандующего Итальянской армией Шерера объявили новый декрет Директории; этим декретом Шампионне обвинялся в восстании против правительства, вследствие чего подлежал тюремному заточению сроком на шесть лет.
Составителем декрета, предъявленного Шампионне, был член Директории Мерлен, которому после падения ее власти пришлось начинать свою карьеру с низших чинов магистратуры при Бонапарте и стать генеральным прокурором при Наполеоне.
Излишне говорить, что генерал Шерер, передавший Шампионне декрет Мерлена, был тем самым Шерером, что на том же театре военных действий, где изгнанник одержал победы, будет так жестоко побит австрийским генералом Краем и русским генералом Суворовым.
Но став жертвой этой оскорбительной и подлой меры, Шампионне в то самое время испытал и большое утешение: Жубер, сердце, безгранично преданное Революции, Жубер, ничем не запятнанная слава Республики, — Жубер подал в отставку, узнав об обвинениях, выдвинутых против его коллеги.
Шампионне, исполненный доверия к трибуналу, пред которым должен был предстать, в ту же ночь написал Шереру, спрашивая его, в какой крепости он должен содержаться как узник, и Баррасу, прося его ускорить суд.
Но если Шампионне торопились удалить из Неаполя, чтобы комиссары Директории могли заниматься там хищениями, то судить его отнюдь не спешили, потому что отлично знали заранее, каков будет исход процесса.
Шерер вышел из затруднительного положения, отправив Шампионне путешествовать, вместо того чтобы предать суду. Он послал его из Милана в Модену, из Модены вернул в Милан и, наконец, из Милана в Турин, где его заключили в крепость.
Итак, Шампионне стал узником туринской цитадели; однажды утром он увидел, что вся дорога, которая вела из Италии во Францию, насколько хватало глаз, была забита пешеходами, повозками, фургонами: это отступала французская армия, побежденная скорее неспособностью Шерера, чем талантом Края и мужеством Суворова…
Арьергард французской победоносной армии, ставший авангардом разбитого воинства, в основном состоял из поставщиков, гражданских комиссаров и прочих финансовых деятелей; гонимые австрийцами и русскими, они возвращались во Францию подобно стае хищных птиц, торопливо уносящих свою добычу, спеша пересечь границу, чтобы укрыть награбленное в надежном месте.
Шампионне был отомщен. Увы, справедливость восторжествовала, но ее торжество стало позором Франции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294