CLXI. АНГЛИЙСКИЙ ФЛОТ
Читатель помнит, что неаполитанские изгнанники, те, кто счел ссылку более безопасной, нежели дальнейшее пребывание в городе, должны были погрузиться на суда, направляющиеся в Тулон, утром 24 июня.
Действительно, всю ночь с 23 на 24-е маленький флот из тартан, фелук, баланселл, груженных продовольствием, собирался в одном месте у набережной. Но ветер дул с запада, и суда не могли выйти в открытое море.
Едва лишь начало светать, беглецы высыпали на башни Кастель Нуово и стали ждать попутного ветра и сигнала к погрузке на суда. Родственники и друзья столпились на набережной и обменивались знаками с отъезжающими, махая носовыми платками.
Среди этих машущих рук, мелькающих платков можно было различить группу из трех неподвижных фигур; эти люди никому не делали знаков, хотя один из них явно высматривал кого-то в толпе на берегу.
То были Луиза, Сальвато и Микеле.
Сальвато и Луиза стояли плечом к плечу, казалось, они одни на целом свете, видят только друг друга и не имеют никакого отношения к этой кишащей на набережной толпе.
Микеле же искал двух женщин: свою мать и Ассунту. Через некоторое время он узнал старушку, но Ассунта не показывалась, то ли потому, что отец и братья помешали ей прийти на это последнее свидание, то ли горе ее было так сильно, что она боялась не вынести его, еще раз взглянув на Микеле; напрасно его острый взгляд вглядывался вдаль, осматривая все от первых домов на улице Пильеро до Иммаколателлы.
Но внезапно его внимание было отвлечено от столь притягательного для него предмета; как и все прочие, он стал смотреть в сторону открытого моря.
И в самом деле, из-за Капри, далеко на горизонте, показались многочисленные паруса. Подгоняемые попутным ветром, они приближались и росли на глазах.
Первая мысль несчастных беженцев была, что это идет на помощь Неаполю франко-испанский флот, и они уже начали жалеть, что поторопились подписать мирный договор. Однако никто не посмел заикнуться об его отмене; впрочем, может быть, такая мысль — ведь и в лучших умах зарождаются дурные мысли — мелькнула и угасла в чьей-нибудь голове, так и не будучи никому высказанной.
Но бесспорно, что с наибольшим беспокойством, с подзорной трубой в руках, следил с балкона своего дома за приближением неизвестных кораблей кардинал Руффо.
Дело в том, что этим утром он получил доставленные по суше два письма, от короля и от королевы; некоторые места из них мы приводим ниже.
Читатели могут сами убедиться, что письма эти не могли не повергнуть кардинала в величайшее смущение.
«Палермо, 20 июня 1799 года.
Мой преосвященнейший!
Ответьте мне на вопрос, который камнем лежит на моем сердце, хотя, откровенно говоря, я считаю, что этого быть не может. Здесь ходят слухи, будто Вы заключили мирный договор с замками и на его основании всем мятежникам — даже Караччоло, даже Мантонне — дозволяется целыми и невредимыми выехать из города и удалиться во Францию. Как Вы понимаете, я не верю ни одному слову из этих досужих вымыслов. Поскольку Господь Бог дарует нам освобождение, было бы безумием оставить жизнь этим взбесившимся гадам, в особенности Караччоло, коему знакомы все углы и закоулки на наших берегах. Ах, если бы я мог войти в Неаполь с двенадцатью тысячами обещанных мне русских солдат, которым этот разбойник Ту гут, наш заклятый враг, помешал пройти в Италию! Тогда я делал бы что хотел. По слава завершения всего дела выпадает на Вашу долю и на долю наших бравых крестьян, воевавших с помощью одного лишь Господа нашего и безграничного его милосердия.
Фердинанд Б.»
А вот письмо королевы. Как и послание короля, мы даем его в буквальном переводе, не меняя ни единого слова.
В этих строках распознаешь все то же лицемерие и то же упорство.
«Я пишу Вашему преосвященству не всякий день, хотя горячее желание моего сердца именно таково. Уважая многочисленные и тяжкие труды Ваши, я заверяю Вас в самой живой моей признательности за обещание милосердия и призывы к послушанию, на которые не захотели откликнуться мятежники, закоренелые в своем упрямстве; последнее весьма меня печалит ввиду тех бедствий, которые произойдут от сего неисправимого злонравия. Но для Вас это должно становиться с каждым днем все более убедительным доказательством, что, имея дело с подобными людьми, нельзя питать надежды на их раскаяние.
Одновременно с этим письмом прибудет, возможно, Нельсон со своей эскадрой. Он объявит республиканцам повеление сдаваться без всяких условий. Говорят, Караччоло ускользнет из наших рук. Это весьма бы меня огорчило, ибо подобный разбойник представлял бы ужасающую опасность для священной особы его величества. Посему я желала бы, чтобы предатель был лишен всякой возможности чинить зло.
Я хорошо понимаю, как тягостны должны быть для Вашего сердца все ужасы, о которых Вы рассказываете Его Величеству в письме от 17-го сего месяца; но, по моему разумению, мы сделали все, что могли, и проявляем, пожалуй, излишнее милосердие к бунтовщикам; вступая с ними в переговоры, мы только унизим себя без всякой пользы. Повторяю, можно начать переговоры с замком Сант 'Эльмо, находящимся в руках французов, но если остальные два замка немедленно не сдадутся по требованию Нельсона, причем не сдадутся безоговорочно, они будут взяты силою и виновные получат по заслугам.
Одной из первых и самых необходимых мер должно быть заключение кардинала-архиепископа в монастырь Монте-верджине или какой-нибудь другой, лишь бы он находился за пределами своего диоцеза. Вы понимаете, что он не может оставаться долее пастырем стада, кое лживыми побасенками тщился увлечь на гибельные тропы, ни продолжать совершать таинства, которыми он так злоупотребил. Словом, невозможно оставаться епископом Неаполитанским тому, кто вел столь недостойные речи и обратил свое служение во зло.
Пусть не забывает Ваше преосвященство, что имеется еще немало такого же рода епископов. Есть еще делла Торре, Натале из Вико Эквензе; есть и Россини, невзирая на его «Те Deum „, — он должен быть отлучен от места по причине своего пастырского послания, отпечатанного в Таранто; также и многие другие признанные мятежники не могут более стоять во главе своих церквей, как и те три епископа, которые лишили сана бедного священника, чье преступление состояло лишь в том, что он воскликнул: «Да здравствует король!“ Это подлые монахи и мерзкие церковники; ими возмущаются даже французы, и я настаиваю на наказании их, ибо религия оказывает влияние на общественное мнение, а какое же доверие могут питать народы к священникам, мнимым пастырям народным, если те восстают против короля?Посудите сами, сколь пагубным для народа было бы зрелище того, как предатели, бунтовщики и отступники продолжают пользоваться своими священными полномочиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294