Хоскинс, выпроводите гостей за дверь!
– Я не потерплю такого обращения со мной! – завопил Бертран Ховард и попытался прошмыгнуть между дворецким и леди Пакстон к лестнице. – Камилла! Выйди ко мне!
Его приятели тоже начали звать своих жен, однако остальные вдовы стеной встали на их защиту. Одетые в белые ночные рубашки, с распущенными волосами, они производили пугающее впечатление. Сплотив ряды, они стали медленно, шаг за шагом оттеснять к выходу мужчин, и те дрогнули и попятились.
– Вам это с рук просто так не сойдет! – пригрозил Антонии Эверстон. – Закон на нашей стороне, жены должны спать с мужьями!
– Но есть высший суд! Бог все видит! Он покарает вас, негодяи. Он уже наказал вас. Вон отсюда! Справедливость восторжествует!
Испуганные джентльмены выбежали на улицу, и Хоскинс поспешил запереть дверь на замок.
Обитатели дома еще долго не могли успокоиться. Обсуждая ночное происшествие с Камиллой Ховард, Элис Трублуд торжествующе прошептала:
– Ну, что я тебе говорила? Они сами пришли умолять нас вернуться к ним!
Камилла самодовольно ухмыльнулась.
ЖЕНЩИНЫ ПРОТЕСТУЮТ ПРОТИВ САМОУПРАВСТВА ГРАФА!
Под таким заголовком на следующее утро в газете «Гафлингерс» был опубликован очередной репортаж журналиста, ставшего свидетелем демонстрации возле конторы Ремингтона. Не обошли вниманием этот инцидент и другие издания. Напечатанные в них статьи имели не менее интригующие шапки: «Граф подвергает прекрасный пол дискриминации», «Суфражистки протестуют против беззакония, чинимого графом», «Женщины требуют положить конец унизительному труду». Были и куда более резкие оценки случившегося скандала.
Просмотрев газеты, Антония вынуждена была признать, что не заметила в густой толпе женщин мужчин в клетчатых пиджаках и котелках кофейного цвета. Скрупулезно записав каждое произнесенное на митинге слово, они, однако, не удосужились уточнить, в каком контексте оно употреблялось. В каждом репортаже непременно цитировались такие хлесткие выражения, как «торговля живым товаром», «белые рабыни», «скотское удовлетворение похоти», «звериная жестокость», «насилие» и «принуждение».
Эта галиматья напрочь отбила аппетит у Антонии, и она, оставив недоеденный завтрак, уединилась в малой гостиной, где расхаживала из угла в угол, пока туда не пришли женщины, искавшие тихое местечко для занятия штопкой и шитьем. Извинившись перед ними, Антония отправилась в свой кабинет и принялась нервно обмахивать метелочкой бесценные статуэтки Клео – это занятие всегда ее успокаивало. Спустя некоторое время в комнату вошла сама Клео и, подойдя к Антонии, рассматривающей покрытую толстым слоем пыли танцующую фарфоровую пару, отобрала у нее статуэтку и сказала:
– Это мы с Фоксом танцуем вальс в Вене!
– Да, я знаю, – сказала Антония, наблюдая, как затуманиваются глаза старой леди, погружающейся в мир воспоминаний, навеянных изящной цветной фарфоровой безделицей.
– Он безумно любил танцевать! – промолвила Клео, возвращаясь из своего радужного прошлого в печальное настоящее. – А ты танцуешь вальс, деточка?
– Нет, к сожалению, – с грустью призналась Антония.
– Тебе доводилось встречать рассвет в объятиях мужчины? – поинтересовалась Клео.
– Нет, – покраснев, сказала Антония.
– Ты когда-либо пьянела от любви, не выпив ни капли вина?
Антония покачала головой.
Клео вздохнула и накрыла своими узловатыми пальцами ее руку.
– Тебе надо многое успеть сделать в жизни, деточка! Не тяни с этим, все люди смертны. – Она потрепала Антонию ладошкой по щеке. – Наслаждайся и веселись, пока еще молода.
То же самое постоянно внушала ей и тетушка Гермиона. Однако в устах Клео это пожелание прозвучало как Божий глас.
Антония взглянула на антикварную коллекцию старой актрисы, позолоченную утренним солнцем. Вышла из кабинета, повинуясь зову сердца, и приказала Хоскинсу взять для нее экипаж.
– Он уже четверть часа поджидает вас напротив парадной двери, мадам, – сказал дворецкий, поморщившись, будто проглотил целиком лимон.
Антония бегом бросилась в свои покои, быстренько сменила платье и, схватив шляпку и перчатки, спустилась в прихожую.
Там она распорядилась, чтобы Хоскинс был поприветливее с ее протеже, если кто-то из них объявится здесь, и торопливо направилась к экипажу. Каково же было ее разочарование, когда, сев в него, она обнаружила, что на этот раз поедет одна.
В ожидании приезда Антонии Ремингтон беспокойно расхаживал взад и вперед по кабинету, лелея надежду, что напечатанная в газетах клевета не усугубит ее недоверие к нему и не осложнит их и без того непростые отношения.
Устроенная накануне перед окнами конторы демонстрация стала для него сильным потрясением. Конечно, оппоненты и раньше критиковали его за поддержку идей равенства полов, осуждали и даже клеймили позором. Но все это оставалось за дверями зала заседаний палаты общин, а противостояли ему там главным образом дряхлые старички. До вчерашнего дня он считал суфражисток своими единомышленницами, они же вонзили ему в спину кинжал! Вот и ратуй после этого за эмансипацию женщин!
В отличие от него Антония была склонна винить во всем продажных журналистов, а не феминисток. И теперь граф тоже склонялся к тому, что она права. Он игнорировал коварные происки репортеров, полагая, что ему не следует подливать масла в огонь. Разве мог он предположить, что аппетиту падких на сенсации журналистов только разыграется и что они скоро начнут его травить, словно борзые – лису.
Недооценил он и последствия бурной активности пишущей братии, о чем теперь сожалел. Как показала устроенная женщинами демонстрация, лондонские обыватели слепо верили газетной трескотне. И в итоге уже добрая половина лондонцев считала его заклятым врагом, свирепым тираном и законченным развратником.
Интуиция подсказывала ему, что эта демонстрация не последняя. Сколько же митингов и маршей протеста ему придется пережить, прежде чем Антония сменит гнев на милость и согласится стать его женой? Половина срока, отпущенного ему королевой на урегулирование этой проблемы, уже миновала…
Вспомнив об аудиенции у ее величества, граф похолодел от страха. Ведь Виктория тоже наверняка знакомится с прессой! И не могла остаться хладнокровной после прочтения последних новостей. Ремингтон застонал от боли в сердце. Ему словно наяву представилось искаженное гневом лицо высочайшей особы, сулящей ему мучительную казнь за все его проступки и прегрешения. После публичного обвинения его в нападении на женщин на улице, принуждении их к тяжелому труду и шумных акций протеста со стороны феминисток ее величество, возможно, потребует отрубить ему голову и насадить ее на кол!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
– Я не потерплю такого обращения со мной! – завопил Бертран Ховард и попытался прошмыгнуть между дворецким и леди Пакстон к лестнице. – Камилла! Выйди ко мне!
Его приятели тоже начали звать своих жен, однако остальные вдовы стеной встали на их защиту. Одетые в белые ночные рубашки, с распущенными волосами, они производили пугающее впечатление. Сплотив ряды, они стали медленно, шаг за шагом оттеснять к выходу мужчин, и те дрогнули и попятились.
– Вам это с рук просто так не сойдет! – пригрозил Антонии Эверстон. – Закон на нашей стороне, жены должны спать с мужьями!
– Но есть высший суд! Бог все видит! Он покарает вас, негодяи. Он уже наказал вас. Вон отсюда! Справедливость восторжествует!
Испуганные джентльмены выбежали на улицу, и Хоскинс поспешил запереть дверь на замок.
Обитатели дома еще долго не могли успокоиться. Обсуждая ночное происшествие с Камиллой Ховард, Элис Трублуд торжествующе прошептала:
– Ну, что я тебе говорила? Они сами пришли умолять нас вернуться к ним!
Камилла самодовольно ухмыльнулась.
ЖЕНЩИНЫ ПРОТЕСТУЮТ ПРОТИВ САМОУПРАВСТВА ГРАФА!
Под таким заголовком на следующее утро в газете «Гафлингерс» был опубликован очередной репортаж журналиста, ставшего свидетелем демонстрации возле конторы Ремингтона. Не обошли вниманием этот инцидент и другие издания. Напечатанные в них статьи имели не менее интригующие шапки: «Граф подвергает прекрасный пол дискриминации», «Суфражистки протестуют против беззакония, чинимого графом», «Женщины требуют положить конец унизительному труду». Были и куда более резкие оценки случившегося скандала.
Просмотрев газеты, Антония вынуждена была признать, что не заметила в густой толпе женщин мужчин в клетчатых пиджаках и котелках кофейного цвета. Скрупулезно записав каждое произнесенное на митинге слово, они, однако, не удосужились уточнить, в каком контексте оно употреблялось. В каждом репортаже непременно цитировались такие хлесткие выражения, как «торговля живым товаром», «белые рабыни», «скотское удовлетворение похоти», «звериная жестокость», «насилие» и «принуждение».
Эта галиматья напрочь отбила аппетит у Антонии, и она, оставив недоеденный завтрак, уединилась в малой гостиной, где расхаживала из угла в угол, пока туда не пришли женщины, искавшие тихое местечко для занятия штопкой и шитьем. Извинившись перед ними, Антония отправилась в свой кабинет и принялась нервно обмахивать метелочкой бесценные статуэтки Клео – это занятие всегда ее успокаивало. Спустя некоторое время в комнату вошла сама Клео и, подойдя к Антонии, рассматривающей покрытую толстым слоем пыли танцующую фарфоровую пару, отобрала у нее статуэтку и сказала:
– Это мы с Фоксом танцуем вальс в Вене!
– Да, я знаю, – сказала Антония, наблюдая, как затуманиваются глаза старой леди, погружающейся в мир воспоминаний, навеянных изящной цветной фарфоровой безделицей.
– Он безумно любил танцевать! – промолвила Клео, возвращаясь из своего радужного прошлого в печальное настоящее. – А ты танцуешь вальс, деточка?
– Нет, к сожалению, – с грустью призналась Антония.
– Тебе доводилось встречать рассвет в объятиях мужчины? – поинтересовалась Клео.
– Нет, – покраснев, сказала Антония.
– Ты когда-либо пьянела от любви, не выпив ни капли вина?
Антония покачала головой.
Клео вздохнула и накрыла своими узловатыми пальцами ее руку.
– Тебе надо многое успеть сделать в жизни, деточка! Не тяни с этим, все люди смертны. – Она потрепала Антонию ладошкой по щеке. – Наслаждайся и веселись, пока еще молода.
То же самое постоянно внушала ей и тетушка Гермиона. Однако в устах Клео это пожелание прозвучало как Божий глас.
Антония взглянула на антикварную коллекцию старой актрисы, позолоченную утренним солнцем. Вышла из кабинета, повинуясь зову сердца, и приказала Хоскинсу взять для нее экипаж.
– Он уже четверть часа поджидает вас напротив парадной двери, мадам, – сказал дворецкий, поморщившись, будто проглотил целиком лимон.
Антония бегом бросилась в свои покои, быстренько сменила платье и, схватив шляпку и перчатки, спустилась в прихожую.
Там она распорядилась, чтобы Хоскинс был поприветливее с ее протеже, если кто-то из них объявится здесь, и торопливо направилась к экипажу. Каково же было ее разочарование, когда, сев в него, она обнаружила, что на этот раз поедет одна.
В ожидании приезда Антонии Ремингтон беспокойно расхаживал взад и вперед по кабинету, лелея надежду, что напечатанная в газетах клевета не усугубит ее недоверие к нему и не осложнит их и без того непростые отношения.
Устроенная накануне перед окнами конторы демонстрация стала для него сильным потрясением. Конечно, оппоненты и раньше критиковали его за поддержку идей равенства полов, осуждали и даже клеймили позором. Но все это оставалось за дверями зала заседаний палаты общин, а противостояли ему там главным образом дряхлые старички. До вчерашнего дня он считал суфражисток своими единомышленницами, они же вонзили ему в спину кинжал! Вот и ратуй после этого за эмансипацию женщин!
В отличие от него Антония была склонна винить во всем продажных журналистов, а не феминисток. И теперь граф тоже склонялся к тому, что она права. Он игнорировал коварные происки репортеров, полагая, что ему не следует подливать масла в огонь. Разве мог он предположить, что аппетиту падких на сенсации журналистов только разыграется и что они скоро начнут его травить, словно борзые – лису.
Недооценил он и последствия бурной активности пишущей братии, о чем теперь сожалел. Как показала устроенная женщинами демонстрация, лондонские обыватели слепо верили газетной трескотне. И в итоге уже добрая половина лондонцев считала его заклятым врагом, свирепым тираном и законченным развратником.
Интуиция подсказывала ему, что эта демонстрация не последняя. Сколько же митингов и маршей протеста ему придется пережить, прежде чем Антония сменит гнев на милость и согласится стать его женой? Половина срока, отпущенного ему королевой на урегулирование этой проблемы, уже миновала…
Вспомнив об аудиенции у ее величества, граф похолодел от страха. Ведь Виктория тоже наверняка знакомится с прессой! И не могла остаться хладнокровной после прочтения последних новостей. Ремингтон застонал от боли в сердце. Ему словно наяву представилось искаженное гневом лицо высочайшей особы, сулящей ему мучительную казнь за все его проступки и прегрешения. После публичного обвинения его в нападении на женщин на улице, принуждении их к тяжелому труду и шумных акций протеста со стороны феминисток ее величество, возможно, потребует отрубить ему голову и насадить ее на кол!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116