Туземцы продолжили путь вверх по Кусковиму.
«Там места гиблые» — уже не раз вспоминались начальнику отряда прощальные слова Лукина. Зажатая меж высоких гор долина реки была подобна трубе, и по ней беспрерывно сквозил пронизывающий до костей ветер. Из-за крутизны склонов трудно было добраться до леса, чтобы нарубить дров, и теперь люди не могли толком обогреться даже во время привалов.
Тяготы движения усугубляло и то, что верстах в двадцати от устья начинался заметный и беспрерывный подъем, и иногда приходилось карабкаться по обмерзлым и скользким ступенчатым террасам. Судя по всему, высота падения реки от истока до устья была весьма значительной. «А что же здесь творится весной, в половодье? — угрюмо размышлял Глазунов. — Здесь же голову сломишь».
На психику действовала и такая же ледяная, как русло, безжизненная тишина вокруг — не видно ни зверей, ни птиц, ни даже следов на снегу. Неизвестно, сколько еще идти, а запасы продуктов все тают, и, кажется, нет надежды пополнить их впереди.
Глазунов вынужден был ограничить дневной рацион, хотя при таких затратах энергии организм, напротив, требовал большего.
А мистическая, теряющаяся в облаках вершина великой горы, к которой тянулась река, с каждым пройденным днем отнюдь не приближалась, а словно еще более отдалялась от стремившихся к ней людей.
Через трое суток Глазунов, по требованию спутников, вновь пересчитал оставшийся у них съестной запас. Даже при нынешней, очень скудной норме, продуктов не более чем на пять дней пути. Они сидели за скалой, немного укрывающей от ветра, возле догорающего костра и угрюмо молчали. Двое курящих, русский Панкратов и швед Карл, сосредоточенно попыхивали трубками. Все ослабли от недостатка пищи. Встать на ноги и продолжать путь казалось выше сил. Но хуже было, что почти каждый понимал бессмысленность дальнейшего пути навстречу великой горе. Тишину нарушил самый опытный, старше других, Василий Дерябин. Говоря почти в стиле туземцев, он процедил, опустив, обращаясь к Глазунову, его имя:
— Начальник, тойон, ты хочешь нашей гибели? Разве не видишь, что мы идем на верную смерть? Чтоб уцелеть, сохраниться, надо поворачивать назад. При этом запасе мы кое-как доберемся до селения на Кускоквиме. Туземцы не дадут нам пропасть.
— Да, — возбужденно поддержали его, — надо обратиться назад!
— Впереди гибель!
И Глазунов вынужденно признал их правоту. Он и сам чувствовал заметный упадок сил и беспросветность дальнейшего движения вперед.
— Что же ты молчишь? — сурово спросил Дерябин, и штурман ответил:
— Вы правы. Поворачиваем назад.
Сознавая свою вину перед товарищами по походу, Глазунов старался показать пример стойкости. Первый, не призывая других, лез во время привала на скалы, чтоб раздобыть дров. Пробивал тропу, таща за собой нарты. Они вдвое полегчали, но при израсходованных силах казались тяжелее, чем прежде. Иной раз его мутило от голода. Он спотыкался, падал. Вновь вставал, превозмогая слабость, и продолжал шагать вперед. Когда вышли на Кускоквим, он уже едва стоял на ногах.
Продукты кончились, и теперь вместо мяса и рыбы долго варили в котле сыромятные ремни и запасную обувь из лосиных и оленьих кож. Кое-как помогало и это.
Еще через сутки пути Глазунов в голодном обмороке упал на снег. Его положили на опустевшие нарты и, впрягшись в лямки, потащили за собой.
Однажды шедший впереди Дерябин увидел за открывшимся поворотом реки дымок на берегу и прохрипел:
— Селение! Люди!
Лежавший в беспамятстве Глазунов начал приходить в себя. Он чувствует, как кто-то поднимает его голову, насильно открывает рот, вливает в горло теплый мясной бульон. От забытого вкуса голова вновь начинает кружиться. Открывает глаза и видит перед собой седые космы незнакомого туземца с красным, будто обожженным лицом. Запах дыма, прелой одежды, жилья... Потолок дома, деревянные полати по стенам и сгрудившиеся на них полуголые туземцы. В доме тепло, даже жарко, и он сам лежит на мягкой шкуре, обнаженный до пояса.
Понемногу вспоминает мучительный путь назад. Что с ним, обморозился, цели ли ноги? Рука скользит к бедру, где висит на поясе нож. Достает его, осторожно тыкает острием в грудь и, сквозь одежду, — в ногу. Боль, он чувствует боль! Значит, цел, не обморожен! Шепчет:
— Дерябин, где Дерябин?
Старик вновь подносит ему мясной отвар, отдающий пахучими травами, и Глазунов жадно пьет. Просит:
— Чаю, дайте чаю!
Ему дают и чай.
Кто-то еще склоняется над ним, и он видит заросшее густым волосом, обветренное лицо Василия Дерябина. Тот улыбается, треплет начальника по шевелюре, радостно говорит:
— Оклемался, Андрей? Пока отдыхай. А потом двинемся дальше.
Через пару дней Глазунов окреп. Набрались сил и спутники, и, получив от спасшего их племени запас продуктов, пошли вниз по Кускоквиму. Вернувших их к жизни туземцев стоило отблагодарить особо, и Глазунов, вопреки компанейским правилам, запрещавшим продавать местным жителям огнестрельное оружие, подарил вождю племени запасное ружье и несколько десятков патронов к нему.
Не доходя Квыгыма, отряд вновь повстречал идущего навстречу Лукина. Промышленника сопровождала группа подряженных им в подмогу туземцев. Три собачьи упряжки тащили по снегу нарты, груженные товаром.
Обрадованные свиданием, устроили совместный привал, и Глазунов рассказал о бедственном походе по реке Тхальхук.
— Не могу поверить, — заключил он, — что этой рекой можно выйти к Кенайскому заливу. Думается, туземцы дурачат нас, скрывая истинный путь.
— И такое может быть, — согласился Лукин. — Мне тоже показалось, что те горы впереди пройти нельзя.
О цели собственного похода Лукин сказал, что идет на Холитну торговать с живущими по ней народами.
— Теперь уж назад, Андрей?
— Да, к Михайловскому редуту. Дорога знакома, не пропадем.
Пожелав соплеменникам благополучного возвращения, Лукин со своей свитой продолжил путь по Кускоквиму.
Солнце светило веселее. Завершался месяц март.
Глава десятая
Покидая весной почти отстроенный на острове редут, получивший имя Св. Дионисия, лейтенант Зарембо имел все основания испытывать удовлетворение. Из двух башен, высившихся над стеной редута, были устремлены в сторону устья Стикина жерла орудий. За прочным тыном размещались на внутренней территории дом управляющего, казарма, склад-магазин для хранения мехов и товаров.
Зима прошла не только в строительных заботах. Несколько крепких людей были посланы на лыжах в верховья Стикина, и они поднялись по замерзшему руслу почти на двести верст. По возвращении сообщили, что шли глубоким каньоном, а за ним встретили по реке племя колошей и сторговали у туземцев четыре сотни бобровых шкур. По словам колошей, в прошлом году в их края поднимались лодки с английского корабля, и англичане подыскали в верховьях место, где собирались строить торговый пост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
«Там места гиблые» — уже не раз вспоминались начальнику отряда прощальные слова Лукина. Зажатая меж высоких гор долина реки была подобна трубе, и по ней беспрерывно сквозил пронизывающий до костей ветер. Из-за крутизны склонов трудно было добраться до леса, чтобы нарубить дров, и теперь люди не могли толком обогреться даже во время привалов.
Тяготы движения усугубляло и то, что верстах в двадцати от устья начинался заметный и беспрерывный подъем, и иногда приходилось карабкаться по обмерзлым и скользким ступенчатым террасам. Судя по всему, высота падения реки от истока до устья была весьма значительной. «А что же здесь творится весной, в половодье? — угрюмо размышлял Глазунов. — Здесь же голову сломишь».
На психику действовала и такая же ледяная, как русло, безжизненная тишина вокруг — не видно ни зверей, ни птиц, ни даже следов на снегу. Неизвестно, сколько еще идти, а запасы продуктов все тают, и, кажется, нет надежды пополнить их впереди.
Глазунов вынужден был ограничить дневной рацион, хотя при таких затратах энергии организм, напротив, требовал большего.
А мистическая, теряющаяся в облаках вершина великой горы, к которой тянулась река, с каждым пройденным днем отнюдь не приближалась, а словно еще более отдалялась от стремившихся к ней людей.
Через трое суток Глазунов, по требованию спутников, вновь пересчитал оставшийся у них съестной запас. Даже при нынешней, очень скудной норме, продуктов не более чем на пять дней пути. Они сидели за скалой, немного укрывающей от ветра, возле догорающего костра и угрюмо молчали. Двое курящих, русский Панкратов и швед Карл, сосредоточенно попыхивали трубками. Все ослабли от недостатка пищи. Встать на ноги и продолжать путь казалось выше сил. Но хуже было, что почти каждый понимал бессмысленность дальнейшего пути навстречу великой горе. Тишину нарушил самый опытный, старше других, Василий Дерябин. Говоря почти в стиле туземцев, он процедил, опустив, обращаясь к Глазунову, его имя:
— Начальник, тойон, ты хочешь нашей гибели? Разве не видишь, что мы идем на верную смерть? Чтоб уцелеть, сохраниться, надо поворачивать назад. При этом запасе мы кое-как доберемся до селения на Кускоквиме. Туземцы не дадут нам пропасть.
— Да, — возбужденно поддержали его, — надо обратиться назад!
— Впереди гибель!
И Глазунов вынужденно признал их правоту. Он и сам чувствовал заметный упадок сил и беспросветность дальнейшего движения вперед.
— Что же ты молчишь? — сурово спросил Дерябин, и штурман ответил:
— Вы правы. Поворачиваем назад.
Сознавая свою вину перед товарищами по походу, Глазунов старался показать пример стойкости. Первый, не призывая других, лез во время привала на скалы, чтоб раздобыть дров. Пробивал тропу, таща за собой нарты. Они вдвое полегчали, но при израсходованных силах казались тяжелее, чем прежде. Иной раз его мутило от голода. Он спотыкался, падал. Вновь вставал, превозмогая слабость, и продолжал шагать вперед. Когда вышли на Кускоквим, он уже едва стоял на ногах.
Продукты кончились, и теперь вместо мяса и рыбы долго варили в котле сыромятные ремни и запасную обувь из лосиных и оленьих кож. Кое-как помогало и это.
Еще через сутки пути Глазунов в голодном обмороке упал на снег. Его положили на опустевшие нарты и, впрягшись в лямки, потащили за собой.
Однажды шедший впереди Дерябин увидел за открывшимся поворотом реки дымок на берегу и прохрипел:
— Селение! Люди!
Лежавший в беспамятстве Глазунов начал приходить в себя. Он чувствует, как кто-то поднимает его голову, насильно открывает рот, вливает в горло теплый мясной бульон. От забытого вкуса голова вновь начинает кружиться. Открывает глаза и видит перед собой седые космы незнакомого туземца с красным, будто обожженным лицом. Запах дыма, прелой одежды, жилья... Потолок дома, деревянные полати по стенам и сгрудившиеся на них полуголые туземцы. В доме тепло, даже жарко, и он сам лежит на мягкой шкуре, обнаженный до пояса.
Понемногу вспоминает мучительный путь назад. Что с ним, обморозился, цели ли ноги? Рука скользит к бедру, где висит на поясе нож. Достает его, осторожно тыкает острием в грудь и, сквозь одежду, — в ногу. Боль, он чувствует боль! Значит, цел, не обморожен! Шепчет:
— Дерябин, где Дерябин?
Старик вновь подносит ему мясной отвар, отдающий пахучими травами, и Глазунов жадно пьет. Просит:
— Чаю, дайте чаю!
Ему дают и чай.
Кто-то еще склоняется над ним, и он видит заросшее густым волосом, обветренное лицо Василия Дерябина. Тот улыбается, треплет начальника по шевелюре, радостно говорит:
— Оклемался, Андрей? Пока отдыхай. А потом двинемся дальше.
Через пару дней Глазунов окреп. Набрались сил и спутники, и, получив от спасшего их племени запас продуктов, пошли вниз по Кускоквиму. Вернувших их к жизни туземцев стоило отблагодарить особо, и Глазунов, вопреки компанейским правилам, запрещавшим продавать местным жителям огнестрельное оружие, подарил вождю племени запасное ружье и несколько десятков патронов к нему.
Не доходя Квыгыма, отряд вновь повстречал идущего навстречу Лукина. Промышленника сопровождала группа подряженных им в подмогу туземцев. Три собачьи упряжки тащили по снегу нарты, груженные товаром.
Обрадованные свиданием, устроили совместный привал, и Глазунов рассказал о бедственном походе по реке Тхальхук.
— Не могу поверить, — заключил он, — что этой рекой можно выйти к Кенайскому заливу. Думается, туземцы дурачат нас, скрывая истинный путь.
— И такое может быть, — согласился Лукин. — Мне тоже показалось, что те горы впереди пройти нельзя.
О цели собственного похода Лукин сказал, что идет на Холитну торговать с живущими по ней народами.
— Теперь уж назад, Андрей?
— Да, к Михайловскому редуту. Дорога знакома, не пропадем.
Пожелав соплеменникам благополучного возвращения, Лукин со своей свитой продолжил путь по Кускоквиму.
Солнце светило веселее. Завершался месяц март.
Глава десятая
Покидая весной почти отстроенный на острове редут, получивший имя Св. Дионисия, лейтенант Зарембо имел все основания испытывать удовлетворение. Из двух башен, высившихся над стеной редута, были устремлены в сторону устья Стикина жерла орудий. За прочным тыном размещались на внутренней территории дом управляющего, казарма, склад-магазин для хранения мехов и товаров.
Зима прошла не только в строительных заботах. Несколько крепких людей были посланы на лыжах в верховья Стикина, и они поднялись по замерзшему руслу почти на двести верст. По возвращении сообщили, что шли глубоким каньоном, а за ним встретили по реке племя колошей и сторговали у туземцев четыре сотни бобровых шкур. По словам колошей, в прошлом году в их края поднимались лодки с английского корабля, и англичане подыскали в верховьях место, где собирались строить торговый пост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119