— Да-да, я знаю, — с пониманием отозвался Батеньков. — Между прочим, я разрабатывал некоторые указы в рамках задуманной Сперанским Сибирской реформы. И среди них — Устав об управлении инородцев. Предложил в нем гарантии обеспечения благосостояния инородцев: запрет русским самовольно селиться на их землях, первенство законов, основанных на традиционных для них нормах жизни. И даже — создание условий для развития хлебопашества.
— Охранение их угодий — это нужно, правильно. Но хлебопашество... Какой же хлеб может родиться на тамошних землях, и летом не оттаивающих до конца?
— По-вашему, это невозможно?
— Совершенно невозможно!
— Признаться, — с оттенком сожаления продолжил Батеньков, — я хотел в прошлом году, по завершении топографических съемок в районе военных поселений, двинуться на Север по вашим с Матюшкиным следам. Заняться там этнографическими исследованиями, вопросами образования инородцев. Увы, мой начальник, граф Аракчеев, не отпустил. Слишком, видите ли, высоко меня ценит!
— Как вы оказались у него? Мне упоминал об этом Александр Осипович Корнилович. Он готовил статью о нашей экспедиции для «Северного архива», и, когда мы встретились, я спросил и о вас и был удивлен, что вы теперь не у Сперанского, а у Аракчеева.
— Точнее, и у того, и у другого. Живу в доме Сперанского, по существу — как член семьи, а служу у Аракчеева. Получилось так, что сиятельный граф обратил внимание на одну мою работу и, узнав, кто автор, затребовал меня к себе. Даже Сперанский не смог ему перечить.
— По вашему тону, Гаврила Степанович, догадываюсь, что эта служба мало вас устраивает, — осторожно заметил Врангель.
— Где ж те острова, где растет трын-трава? — невесело отшутился куплетом Батеньков. — От скуки и развлечения ради стал даже заниматься египетскими иероглифами. В прошлом году тиснул в «Сыне отечества» Греча заметку о разысканиях в этой области француза Шампольона. Вы, кстати, письма мои все получали?
— Должно быть, все, хотя с чудовищным, по отдаленности нашей, опозданием. Премного благодарен за них! — живо откликнулся Врангель. — Там каждое письмо от друзей — праздник.
— Не судите, Фердинанд Петрович, строго, но отрывок из одного моего письма я тиснул в том же «Сыне отечества». Ничего, разумеется, личного. Лишь с целью напомнить просвещенной публике о ваших далеких странствиях в стране Гиперборейской и выразить надежду, что труд ваш и служба во имя славы отечества не пропадут втуне.
Врангель в ответ благодарно склонил голову.
— Где вы живете? — поинтересовался Батеньков, когда они покидали ресторан.
— На Васильевском острове, поблизости от Морского корпуса. Снимаем там квартирку с моим другом, капитан-лейтенантом Литке.
— Тем самым, кто исследовал Новую Землю?
— Тем самым. И младший брат его, Александр — он тоже ходил к Новой Земле вместе с Федором Петровичем — квартирует с нами.
— У братьев Бестужевых не бывали?
— К сожалению, пока не знакомы. Но Литке обещал свести с ними.
— Вот и отлично. Я-то частенько к ним заглядываю. Надеюсь, там и встретимся.
После беседы с Врангелем Батеньков чувствовал что еще недавно владевшая им хандра, слава Господу, окончательно покидает его.
Батеньков был глубоко прав, угадав счастливое состояние Врангеля после возвращения в Петербург и нового назначения в кругосветное плавание. Одновременно с производством в капитан-лейтенанты последовали и другие блага: награждение орденом Св. Владимира, солидная денежная премия и удвоенный зачет времени, проведенного в походе, для выслуги пенсии. В его ли, правда, годы думать о пенсии, но когда-нибудь сгодится и это.
Примерно такими же благами были увенчаны исследовательские усилия вернувшегося накануне Нового года в Петербург Федора Литке. По рассказам Федора им тоже пришлось хлебнуть лиха. Однажды бриг напоролся при сильном ветре на подводные камни, и дело едва не кончилось гибелью корабля и команды, но в тот момент, когда уже собирались рубить мачты, спасительный порыв ветра снял судно с камней. Самое же больше несчастье постигло Литке не в море, а на берегу. Перед выходом в заключительное плавание к Новой Земле, по пути из Петербурга в Архангельск, застигла пурга, лошади сбились с дороги и перевернули кибитку. Федор и брат его Александр с трудом с помощью ямщика выбрались из-под нее, а вот сопровождавший их матрос погиб.
Составив отчет о последнем плавании, Литке сразу засел за подготовку книги о своем путешествии, намереваясь предварить ее солидным введением об истории прежних попыток русских и зарубежных мореходов пробиться сквозь льды к Новой Земле и изучить окружающие ее моря.
— Знаешь, что замечательно, Фердинанд, — с задушевной интонацией говорил Литке, — на самых дальних островах мы почти всегда находили следы когда-то побывавших там отважных поморов. А ведь они шли на север часто наугад, вслепую, не имея таких инструментов, какие имели мы с тобой, на утлых суденышках, не чета нашим...
— Да, — соглашался с ним Врангель, — и меня зачастую поражало мужество наших предшественников — северных промышленников. Должно быть, страсть к познанию неведомых земель в крови человека, и никто более из других наций не расположен так к изучению Севера, как русские люди. Что, впрочем, неудивительно: ни одна страна в мире не имеет столь пространного выхода к Ледовитому морю, как Россия.
Пока Литке углублялся в библиотеках и архивах в изучение давних отчетов и других исторических источников, Врангель почти каждый день выезжал на верфь, наблюдая за постройкой своего корабля и тщательно вникая во все детали, вплоть до проверки накладных на поставки необходимых материалов.
Бывший командир «Камчатки», а ныне генерал-интендант флота Василий Михайлович Головнин, определивший назначение Врангеля в северную экспедицию, и теперь, порадовавшись его успехам, сказал свое слово, когда в морском ведомстве подыскивали кандидатуру офицера для очередного кругосветного вояжа в Русскую Америку. Во время встречи с Головниным в служебном кабинете генерал-интенданта на Галерной улице Врангель не мог не заметить мрачного расположения духа Василия Михайловича. И причиной тому, как явствовало из беседы, было плачевное и даже гибельное состояние русского флота.
— Вообразите, — гневно говорил, расхаживая по кабинету, Головнин, — неравнодушные к нашим морским успехам англичане ныне ехидничают над нами, заявляют, что, в отличие от других наций, Россия содержит флот свой не столько для защиты от неприятелей, сколь для приятелей, чтоб извлекать личную выгоду для себя. Экономия на нуждах флота ведет к постыдным для нас результатам. Два года назад, когда я определен был на интендантскую должность, иностранцы поражались виду наших кораблей в кронштадтской гавани:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119