— И как Федя, не сплоховал ли где? — настырно вопрошал Матвей Иванович, и голубые его глаза на широком добродушном лице задорно щурились, словно и сам понимал, что брат его в дальнем походе сплоховать не мог и вопрос задан лишь для того, чтобы услышать о родиче похвальное слово.
— У капитана нашего, Василия Михайловича Головнина, никаких претензий к Федору Ивановичу не было, — отвечал Врангель. — По капитанской инструкции каждому офицеру, боцману, гардемарину определялось при маневрах свое место, и наше с Федором было на шканцах. Когда шторма у мыса Горн захватили, в одной, так сказать, связке от них отбивались.
Уже отведаны были за столом и пельмени со сметаной, и подкопченный байкальский омуль, и подсахаренная брусника, и выпито в честь встречи не по одной рюмке крепкого винца, а Матвей Иванович Кутыгин все не мог наговориться с гостями, жадно расспрашивал и о Бразилии, и о посещении Сандвичевых островов, русских поселениях в Америке, и о других местах, где побывали эти счастливчики вместе с его братом.
Гости понимали его состояние и терпеливо отвечали на все вопросы. С таким же интересом атаковали их друзья и родственники после возвращения из кругосветного вояжа.
— Да как же вам не позавидовать! — с доброй улыбкой резюмировал Матвей Кутыгин. — Теперь опять путь держите в неведомые края, к белым медведям. А у нас, стало быть, жизненный расклад иной. Шестой уж годик пошел, как здесь, на Байкале, флотскую лямку тяну.
Прокопия Козьмина с дороги все ж сморило, и полнотелая супруга Матвея Ивановича, коренная, как он упомянул, сибирячка из купеческого рода, прошла проводить штурмана в отведенную ему комнату. А лейтенант Врангель тем временем решил, что пора и ему кое о чем порасспросить хозяина.
— По дороге сюда, — начал он, — проезжая через Тобольск и Томск, немало мы наслышались о новом генерал-губернаторе Михаиле Михайловиче Сперанском. Некоторые жаловались: мол, не слишком ли круто взял? Обижает, дескать, именитых людей. Неужто и иркутяне действия его не поддерживают?
— Кто ж вам такое наговорил? — с неудовольствием отреагировал Кутыгин. — Не те ли лихоимцы, кому Сперанский по рукам дал? Да ежели хотите знать, — горячо продолжал он, раскрасневшись от выпитого вина и остроты затронутой темы, — здесь давно надо было порядок навести. Бывший наш губернатор, Трескин Николай Иванович, так всех лиц купеческого звания в кулак зажал, что они без подношений и дела никакого начать не смели. Даже ручку свою облобызать лишь купцов первой гильдии допускал. При Сперанском-то общество местное повеселело: ввел в обычай балы устраивать в здании биржи. А при Трескине — тишь и страх, не до балов. Лишь свои да женины именины праздновал, и в такие дни только самые близкие люди были к нему вхожи: здешний исправник Волошин, нижнеудинский Лоскутов да еще Геденштром из Верхнеудинска. О Геденштроме рассказывают, что он опаздывал как-то на праздник к Трескину и, чтоб перед ним не осрамиться, триста пятьдесят верст из Верхнеудинска за восемнадцать часов проскакал, нескольких лошадей загнал. Вот с ними-то первыми, отстранив от должности Трескина, Михаил Михайлович и начал разбираться. Приезжает в Нижнеудинск, во владения Лоскутова, — тот спокойно держится: думает, жаловаться начальству не посмеют, запуганы. Но на всякий случай накануне велел во всем уезде собрать по домам перья, чернила и бумагу и запереть под замок в волостных правлениях, ан нет, кое-что уцелело. Народ генерал-губернатора у реки Кан встречал — с хлебом и солью. И вдруг из толпы вылезли бочком два старика, бац на колени и так, на карачках, ползут к Сперанскому и жалобы свои на головах держат. Сперанский велит секретарю своему жалобы взять и тут же вслух прочесть, а старикам встать, не унижаться. Лоскутов же подле Сперанского стоит и кривится от ярости. Михаил Михайлович человек светский, выдержанный. Выслушал жалобы и в сторону Лоскутова кивает: «Арестовать и следствие учинить!» Старики аж до смерти при его словах напугались, опять на колени бухнулись, за полу генерал-губернатора хватают: «Ты что ж это, батюшка, баешь! Аль не видишь, что это сам Лоскутов! Как бы тебе греха от него не было!» Когда дом Лоскутова описывали, одними ассигнациями полмиллиона нашли. А потом и Геденштрома очередь наступила. В феврале, кажется, отстранен он был от должности и вызван для проведения следствия сюда, в Иркутск, без права выезда за пределы губернии...
— Тот самый Геденштром, кто лет десять назад Новую Сибирь и побережье Ледовитого моря исследовал?
— Кажется, он и есть. Матвей Матвеевич человек здесь известный, ученый. С ним, сказывают, даже ближайший сотрудник Сперанского, Батеньков, дружбу водит.
Несколько оправившись от неожиданных для него новостей о Геденштроме, Врангель рассеянно сказал:
— Мне надо завтра же представиться Сперанскому, поговорить относительно подготовки экспедиции. В Петербурге решено, что здесь, в Сибири, именно Сперанский будет руководить нами и оказывать необходимую помощь.
— Встретитесь, — подхватил Кутыгин. — Михаил Михайлович занимает дом товарища откупщика Ивана Ефимовича Кузнецова. Его, Кузнецова, «королем» звали — за красоту, богатство, лихость во всех делах. Недаром сердце покойной жены Трескина, Агнессы Федоровны, завоевал. Из-за него, говорят, она и погибла, когда вместе они с прогулки на Байкал возвращались, а лошади вдруг взбесились и понесли...
Матвей Иванович Кутыгин, судя по его рассказам, в местные дела был посвящен до самых тонкостей, но не все представляло для гостя равный интерес. Он встал из-за стола:
— Спасибо, Матвей Иванович, за приют и угощение. Пора, пожалуй, и мне почивать.
Но мысли о Геденштроме не отпускали. Еще в Петербурге, готовясь к отъезду, Врангель изучал вместе с начальником другого отряда экспедиции Петром Анжу затребованный в столицу журнал десятилетней давности путешествия Геденштрома, ждал личной встречи с ним в Сибири, надеясь на его советы. Как-то он настроен сейчас, находясь под следствием, и состоится ли встреча?
На пути к Иркутску, трясясь на ухабистых сибирских дорогах, лейтенант Врангель имел полную возможность поразмышлять о том, как счастливо складывается его судьба, не без помощи, конечно, определивших ее направление двух знаменитых мореплавателей — Ивана Федоровича Крузенштерна и Василия Михайловича Головнина.
Рассказы Крузенштерна о совершенном совместно с Лисянским первом в России кругосветном плавании Фердинанд слышал еще подростком, когда бывалый моряк на правах близкого знакомого навещал в Эстляндии дом родственников, приютивших мальчика после смерти родителей. Зародившаяся с тех пор мечта о дальних странствиях привела Фердинанда в стены Морского кадетского корпуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119