рассказать о жизни киевских окраинных, самых бедных евреев - это же такая благородная задача! Наконец хозяева сдались и уступили. Комнату мгновенно очистили от детских постелей, бросили на пол толстый матрас, который Мендель приволок с чердака, и пригласили отведать настоящий еврейский фаршмак. Заранее давясь, но не желая портить отношения, с таким трудом налаженные, Евгений Анатольевич сел за стол и изумленно уставился на светло-коричневую и одновременно зеленоватую массу, выложенную на тарелке.
- Мы щас горилкой, водочкой то есть, зальем съеденное, - возвестил Мендель, водружая на стол, должно быть, ради почетного гостя, бутылку "Смирновки".
Выпили, заели месивом, поначалу Евдокимову показалось, что съеденное вылезет из ноздрей, но, преодолев предубеждение, принюхался, покрутил языком под небом и вдруг понял, что вкусно. Через десять минут мужчины уже запели вразнобой - Евдокимов "Дубинушку", а Мендель - "Як я без овци домой приду"; Эстер сидела, положив подбородок на ладонь, и умилительно смотрела - это невообразимое мычание, должно быть, казалось ей праздничной молитвой за русского Царя, которую так слаженно поют в синагоге и в которой есть удивительные и очень примечательные слова: "Во дни Его (имелся в виду Император Николай Александрович) и во дни наши да явится помощь иудеям, благополучное житье израильтянам, и да настанет для Сиона свобода!" Несбыточное, увы, предположение...
Уже на следующий день Евгений Анатольевич привык и перестал путать Пиньку с Дудиком, а Тевку с Пинькой. Младшие были еще совсем малы и в счет не шли. Конечно, и умываться по утрам ох как сложно было, да и прятаться в уединенном домике, состоявшем из одних щелей,- тоже надобно мужество обнаружить, но - ничего. Дело есть дело. Разумеется, не быт и нравы интересовали Евдокимова, но возможность, очень реальная, как он думал, раскрыть дело и прославиться на весь мир. "И тогда Государь узнает, мечтал, - и куда там статский... действительного подавай, никак не меньше! И батюшка с того света улыбнется светло: сам только коллежского достиг, зато сынок..." И так хорошо становилось на душе...
По утрам Пинька убегал в гимназию (когда Евдокимов узнал, что Пинька гимназист, дара речи лишился), младшие помогали матери по хозяйству, а Бейлис уходил отпускать и пересчитывать подводы с кирпичом- дело на зайцевском заводе шло бойко. И к еде привык - притерпелся. Уже на второй день не обращал внимания на белое обескровленное мясо, на отсутствие кислых продуктов (отзвук миновавшей еврейской пасхи), научился различать "кошерное" и "трефное" в еде и даже попробовал мацу, и ничего, остался жив...
На четвертый день утром прибежал Бейлис:
- Вас в конторе спрашивают.
Удивился - кроме Кулябки, никто не знал, где находится, но пошел, скорее из любопытства. В кабинете Бориса Ионовича (хозяин отсутствовал) увидел худенького, невысокого человека в цивильном, с военными усами и выправкой.
- Я до вас... Полищук моя фамилия, я из Сыскного, приказ господина Кулябки...
- Да ты-то какое отношение имеешь? - наигранно удивился Евдокимов, но Полищук не смутился.
- Мы завсегда исполняем поручения Охранно го, если понимаете. Дело вот в чем: тельце, значит, отмучили...
Евдокимов соображал с трудом - что за манера у этих, местных, - ни слов, ни мыслей, ляпнет чего не то, а ты и угадывай.
- Я попрошу выражаться четко и ясно, - произнес непререкаемо, но Полищук только ухмыльнулся.
- Да ладно... Вы, как я понимаю, гуляете, а я дело делаю, вот и уважайте... Доктора выдали труп родным, похороны сейчас. Вот, закончат отпевание в церкви святого Федора и станут на кладбище провожать. Лукьяновское. Мальчик хотя и переехал с Лукьяновки, но все его детство здесь прошло... Так вы идете?
Это было интересно. Понаблюдать, порасспросить - если придется. Кто знает... Откроется что-нибудь важное, дело-то пока глухое. И, словно угадывая мысли попутчика, Полищук сказал:
- На мой взгляд, дело это еврейских рук... Если пожелаете, я вам потом много расскажу. Да мы и приехали. Вон, уже процессия трогается...
И вправду от церкви отъезжал белый катафалк ("Не бедные похороны, равнодушно подумал Евгений Анатольевич, - поди, сочувствующих и душой и деньгами- пруд пруди"), двинулось духовенство, пение последнее, "Святый Боже", нарастало могуче и даже как-то угрожающе, огромная толпа выстраивалась слаженно, превращаясь в странный, извивающийся организм... Что-то грозно-непримиримое повисло в теплом весеннем воздухе, черные одежды не вписывались в яркий день, солнце сияло в бездонном небе огненно, беспощадно, безнадежно, будто в выворотном затмении. "Сумерки теперь надобны, - снова подумал Евдокимов, - сумерки и маленькие язычки свечей..." Между тем гроб поставили у отверстой могилы, смолкло пение, прозвучали слова о последнем целовании, и стали подходить прощаться. Послышались рыдания, молодой человек в студенческой тужурке вскинул руку и обратил к толпе непримиримое лицо, воспаленный взгляд. "Голубев..." - Евгений Анатольевич придвинулся ближе.
- Русские люди, православные, братья и сестры, - неслось грозно, - вы все видите это маленькое, иссохшее, обескровленное, исколотое злодеями русского народа тельце. Я такой же, как и вы все, православный человек, и я знаю - "Мне отмщение, - говорит Господь, - и Аз воздам!", - но, веруя, что правосудие Божие свершится непременно, - имеем ли мы вправо безучастно ждать? Наша неповоротливая власть долго еще будет прикидывать туда и сюда, думать и раздумывать, между тем мы все видим, кто это сделал и где находятся эти нелюди. Возьмемся же за руки, друзья, и в едином строю двинемся свершить наше правосудие!
Толпа стояла молча. С удивлением увидел Евдокимов, что и теперь, как и тогда, у пещеры, почти никто не отреагировал на пламенную речь, только громче зарыдали женщины и тетка покойного, Наталья Ющинская, рванула на груди черную кофту:
- Доколе... - повторяла, давясь слезами, - доколе...
Рядом с Натальей стоял молодой человек в штатском, Евгений Анатольевич узнал одного из офицеров, сопровождавших Кулябку во время ареста Мищука. "Она на них делает ставку. А зря. У них своя цель, они искать не станут... - Подумал и удивился: - Как же? Свои ведь? И я так - о своих? Это я объевреился за эти дни... К тому же маца. Не надобно было есть. А то, как Иванушка, козленочком стану..."
Священник сделал знак рукою, могильщики приподняли гроб, как и положено, на полотенцах и под заунывное пение - так нехорошо дребезжали голоса, так некрасиво выходило - опустили в могилу.
- Господня земля... - батюшка бросил землю на крышку, - и исполнение ея... - и еще раз бросил, накрест, - вселенная и вси живущие на ней...
Забросали быстро и крест поставили, люди расходились молча, Полищук увлек Евдокимова за собой, к свеженасыпанному холмику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
- Мы щас горилкой, водочкой то есть, зальем съеденное, - возвестил Мендель, водружая на стол, должно быть, ради почетного гостя, бутылку "Смирновки".
Выпили, заели месивом, поначалу Евдокимову показалось, что съеденное вылезет из ноздрей, но, преодолев предубеждение, принюхался, покрутил языком под небом и вдруг понял, что вкусно. Через десять минут мужчины уже запели вразнобой - Евдокимов "Дубинушку", а Мендель - "Як я без овци домой приду"; Эстер сидела, положив подбородок на ладонь, и умилительно смотрела - это невообразимое мычание, должно быть, казалось ей праздничной молитвой за русского Царя, которую так слаженно поют в синагоге и в которой есть удивительные и очень примечательные слова: "Во дни Его (имелся в виду Император Николай Александрович) и во дни наши да явится помощь иудеям, благополучное житье израильтянам, и да настанет для Сиона свобода!" Несбыточное, увы, предположение...
Уже на следующий день Евгений Анатольевич привык и перестал путать Пиньку с Дудиком, а Тевку с Пинькой. Младшие были еще совсем малы и в счет не шли. Конечно, и умываться по утрам ох как сложно было, да и прятаться в уединенном домике, состоявшем из одних щелей,- тоже надобно мужество обнаружить, но - ничего. Дело есть дело. Разумеется, не быт и нравы интересовали Евдокимова, но возможность, очень реальная, как он думал, раскрыть дело и прославиться на весь мир. "И тогда Государь узнает, мечтал, - и куда там статский... действительного подавай, никак не меньше! И батюшка с того света улыбнется светло: сам только коллежского достиг, зато сынок..." И так хорошо становилось на душе...
По утрам Пинька убегал в гимназию (когда Евдокимов узнал, что Пинька гимназист, дара речи лишился), младшие помогали матери по хозяйству, а Бейлис уходил отпускать и пересчитывать подводы с кирпичом- дело на зайцевском заводе шло бойко. И к еде привык - притерпелся. Уже на второй день не обращал внимания на белое обескровленное мясо, на отсутствие кислых продуктов (отзвук миновавшей еврейской пасхи), научился различать "кошерное" и "трефное" в еде и даже попробовал мацу, и ничего, остался жив...
На четвертый день утром прибежал Бейлис:
- Вас в конторе спрашивают.
Удивился - кроме Кулябки, никто не знал, где находится, но пошел, скорее из любопытства. В кабинете Бориса Ионовича (хозяин отсутствовал) увидел худенького, невысокого человека в цивильном, с военными усами и выправкой.
- Я до вас... Полищук моя фамилия, я из Сыскного, приказ господина Кулябки...
- Да ты-то какое отношение имеешь? - наигранно удивился Евдокимов, но Полищук не смутился.
- Мы завсегда исполняем поручения Охранно го, если понимаете. Дело вот в чем: тельце, значит, отмучили...
Евдокимов соображал с трудом - что за манера у этих, местных, - ни слов, ни мыслей, ляпнет чего не то, а ты и угадывай.
- Я попрошу выражаться четко и ясно, - произнес непререкаемо, но Полищук только ухмыльнулся.
- Да ладно... Вы, как я понимаю, гуляете, а я дело делаю, вот и уважайте... Доктора выдали труп родным, похороны сейчас. Вот, закончат отпевание в церкви святого Федора и станут на кладбище провожать. Лукьяновское. Мальчик хотя и переехал с Лукьяновки, но все его детство здесь прошло... Так вы идете?
Это было интересно. Понаблюдать, порасспросить - если придется. Кто знает... Откроется что-нибудь важное, дело-то пока глухое. И, словно угадывая мысли попутчика, Полищук сказал:
- На мой взгляд, дело это еврейских рук... Если пожелаете, я вам потом много расскажу. Да мы и приехали. Вон, уже процессия трогается...
И вправду от церкви отъезжал белый катафалк ("Не бедные похороны, равнодушно подумал Евгений Анатольевич, - поди, сочувствующих и душой и деньгами- пруд пруди"), двинулось духовенство, пение последнее, "Святый Боже", нарастало могуче и даже как-то угрожающе, огромная толпа выстраивалась слаженно, превращаясь в странный, извивающийся организм... Что-то грозно-непримиримое повисло в теплом весеннем воздухе, черные одежды не вписывались в яркий день, солнце сияло в бездонном небе огненно, беспощадно, безнадежно, будто в выворотном затмении. "Сумерки теперь надобны, - снова подумал Евдокимов, - сумерки и маленькие язычки свечей..." Между тем гроб поставили у отверстой могилы, смолкло пение, прозвучали слова о последнем целовании, и стали подходить прощаться. Послышались рыдания, молодой человек в студенческой тужурке вскинул руку и обратил к толпе непримиримое лицо, воспаленный взгляд. "Голубев..." - Евгений Анатольевич придвинулся ближе.
- Русские люди, православные, братья и сестры, - неслось грозно, - вы все видите это маленькое, иссохшее, обескровленное, исколотое злодеями русского народа тельце. Я такой же, как и вы все, православный человек, и я знаю - "Мне отмщение, - говорит Господь, - и Аз воздам!", - но, веруя, что правосудие Божие свершится непременно, - имеем ли мы вправо безучастно ждать? Наша неповоротливая власть долго еще будет прикидывать туда и сюда, думать и раздумывать, между тем мы все видим, кто это сделал и где находятся эти нелюди. Возьмемся же за руки, друзья, и в едином строю двинемся свершить наше правосудие!
Толпа стояла молча. С удивлением увидел Евдокимов, что и теперь, как и тогда, у пещеры, почти никто не отреагировал на пламенную речь, только громче зарыдали женщины и тетка покойного, Наталья Ющинская, рванула на груди черную кофту:
- Доколе... - повторяла, давясь слезами, - доколе...
Рядом с Натальей стоял молодой человек в штатском, Евгений Анатольевич узнал одного из офицеров, сопровождавших Кулябку во время ареста Мищука. "Она на них делает ставку. А зря. У них своя цель, они искать не станут... - Подумал и удивился: - Как же? Свои ведь? И я так - о своих? Это я объевреился за эти дни... К тому же маца. Не надобно было есть. А то, как Иванушка, козленочком стану..."
Священник сделал знак рукою, могильщики приподняли гроб, как и положено, на полотенцах и под заунывное пение - так нехорошо дребезжали голоса, так некрасиво выходило - опустили в могилу.
- Господня земля... - батюшка бросил землю на крышку, - и исполнение ея... - и еще раз бросил, накрест, - вселенная и вси живущие на ней...
Забросали быстро и крест поставили, люди расходились молча, Полищук увлек Евдокимова за собой, к свеженасыпанному холмику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74