– Мы с казаками так порешили: если ты сразу Тихому понравишься, отдадим тебе шашку Митрия. Детей у мово соседа все одно не было, а бабе евойной она ни к чему. На, бери, так станичники приговорили – товарищи мои. Эх, лихой казак был Митрий, но и твое фамилие не хужее.
Взволнованный сказанным, Лиходедов слегка вытащил из потертых ножен клинок. Сталь блеснула на солнце. На ней еще оставались следы запекшейся крови.
«Обязательно надо почистить», – подумал гимназист. Он с удивлением прочитал гравировку на рукояти с серебряной инкрустацией: «За сноровку и храбрость в бою под Плевной от генерала Скобелева».
– То-то и оно, – наставительно произнес казак. – Это именное оружье. Мы видели, как ты с матросами воевал. И Серега, друг твой, а мой сородственник – парень отчаянный. Таким можно святыню доверить.
Лиходедов все еще стоял, потрясенный, когда рядом раздался веселый голос Денисова:
– Наше вам с кисточкой, господин пеший ординарец, ставший конным! Как дела?
– Умопомрачительно! – в стиле Барашкова ответил Алешка.
Женька, открыв рот, долго рассматривал врученное другу оружие.
– Ну и ну! – наконец произнес он. – Это ж сколько ей лет?
– По моим подсчетам, сорок один.
– А генерал Скобелев – это тот самый?
– Наверняка. Я другого не знаю.
– Ух ты!
Наконец приступ белой Женькиной зависти стал проходить, и Денисов поспешил поделиться новостью. Оказывается, во время преследования красногвардейцев партизанами был убит сам командир пролетарского полка Титов – по сведениям разведки, личность влиятельная и неординарная. Большевикам был нанесен огромный урон. В Новочеркасске красные собирались устроить грандиозные похороны с парадом и митингами и по сему случаю отзывали в город части с Заплавского фронта.
– А еще Ульяна Владимировна спрашивали, как ее герой, не ранен ли часом? – съехидничал Женька. – Про ваши автомобильные подвиги, поди, уже вся армия знает.
– Ага, и наверняка не без твоей помощи, «чудотворец»!
Денисов, скорчив смешную рожу, развел руками:
– Ну, это уж как водится. Работа такая, общительная. Зато все новости у меня.
Сведения, сообщенные Денисовым, подтвердились.
Два дня красные, занятые церемонией пышных похорон, не вели боевых действий.
На третий перед позициями Донской армии показались автомобили противника с белыми флагами. Большевики, крепко получив по зубам, решили применить против дружинников свой излюбленный прием – агитацию. Приблизившись к окопам, автомобили оставили на земле несколько пачек с прокламациями. В листовках они предлагали казакам мир на условиях выдачи командного состава. Еще говорилось, что большевики не видят никакого смысла воевать против таких же, как и крестьяне, трудовых казаков, которых в междоусобную борьбу обманным путем втянули офицеры и помещики.
Такая пропаганда была крайне опасна. Станичники легко поддавались на миф о буржуях-мироедах и отказывались стрелять по едущим к ним с белыми флагами.
На одном из участков обороны контрразведчикам генерала Смирнова удалось захватить главаря большевистских агитаторов. Он оказался казаком Лагутиным. Этот факт сильно взбудоражил опознавших его станичников. Они никак не предполагали, что собирались вести мирные переговоры с предателем-земляком.
После короткого допроса Лагутин был предан суду защиты Дона под председательством полковника Грекова. По приговору суда большевистский агитатор был принародно повешен в станице Заплавской.
«На изменника и служителя сатаны жаль тратить патрон», – подвели итог его земляки.
Столь строгая кара сразу отрезвила колеблющихся и вместе с тем укрепила ненависть к большевикам. Пролетарии сами усиливали ее, сделав несколько налетов на и без того пострадавшую от боевых действий станицу Кривянскую. Кривянцы жестоко расправлялись с пойманными мародерами. Обычно их привозили в Заплавы, вешали или засекали насмерть. Прекратить самосуд у командования армии не было никакой возможности, да и желания тоже. От кривянцев ненависть к пришлым «голодранцам» передавалась другим казакам.
Глава 20
«По сравнению с добровольцами генерала Корнилова положение Степного отряда, скитавшегося по донским степям, было, безусловно, выгоднее. В то время как Добровольческий отряд, уйдя на Кубань, ежедневно с оружием пробивал себе дорогу, Степному отряду Походного атамана в этом отношении посчастливилось. Он имел только несколько незначительных стычек с большевиками.
На основании многочисленных показаний участников Степного похода, а также офицеров, укрывавшихся в городе, можно утверждать, что поход не был тяжелым и что офицерам, оставшимся в Новочеркасске, пришлось перетерпеть гораздо больше. Так, ссылаясь на заметки и дневники участников похода, можно сказать, что у каждого участника этого скитания по чужим углам в боевой обстановке было сознание, что он не один в поле воин и, если не он, то его сосед вооружен. При них были пушки, пулеметы, обоз и казна. Не из-за угла и не с крыши или окон дома поразит его злодейская пуля, а в открытом, быть может и неравном бою сложит он казачью голову за родной край и веру. И в этом было огромное утешение рядовому участнику, терпевшему, несомненно, большие лишения. Но начальство в Степном походе чувствовало себя прекрасно: переезды на отличных очередных тройках, ночлег у гостеприимных поневоле коннозаводчиков, с полными удобствами, даже комфортом, с сытными ужинами, обедами, завтраками, с напитками и музыкой совсем напоминали бы маневры доброго старого времени, если бы не боевая обстановка».
Из дневников очевидца
В один из светлых апрельских дней в штаб пришли сразу две вести: из Добровольческой армии и от Походного атамана. В первом сообщении говорилось о том, что армия жива, сражается, но потеряла своего вождя генерала Корнилова. Второй гонец утверждал, что Степной отряд, имеющий в своем составе около 1000 сабель, с тремя пушками и двумя десятками пулеметов причалил к пристани станицы Константиновской на пароходе «Москва».
На следующий день в Заплавы, по распоряжению начальника штаба этого отряда полковника Федорина, прибыли несколько офицеров.
…Мельников нашел Алешку в лазарете. Лиходедов приехал туда на сытом и вычищенном до блеска коне.
Выбежав на порог, Уля всплеснула руками и замерла, во все глаза глядя на неторопливо покидающего седло Алексея. Перемены в облике штабного ординарца произошли кардинальные. Сапоги украшали гусарские шпоры, откуда-то притараненные вездесущим Женькой, на боку красовалась шашка в ножнах с серебряными вставками, а из-под лихо заломленной полевой фуражки выбивался накрученный казачий чуб. Шинель больше не болталась, а сидела ладно, как влитая.
– Тиша, не балуй, жди!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Взволнованный сказанным, Лиходедов слегка вытащил из потертых ножен клинок. Сталь блеснула на солнце. На ней еще оставались следы запекшейся крови.
«Обязательно надо почистить», – подумал гимназист. Он с удивлением прочитал гравировку на рукояти с серебряной инкрустацией: «За сноровку и храбрость в бою под Плевной от генерала Скобелева».
– То-то и оно, – наставительно произнес казак. – Это именное оружье. Мы видели, как ты с матросами воевал. И Серега, друг твой, а мой сородственник – парень отчаянный. Таким можно святыню доверить.
Лиходедов все еще стоял, потрясенный, когда рядом раздался веселый голос Денисова:
– Наше вам с кисточкой, господин пеший ординарец, ставший конным! Как дела?
– Умопомрачительно! – в стиле Барашкова ответил Алешка.
Женька, открыв рот, долго рассматривал врученное другу оружие.
– Ну и ну! – наконец произнес он. – Это ж сколько ей лет?
– По моим подсчетам, сорок один.
– А генерал Скобелев – это тот самый?
– Наверняка. Я другого не знаю.
– Ух ты!
Наконец приступ белой Женькиной зависти стал проходить, и Денисов поспешил поделиться новостью. Оказывается, во время преследования красногвардейцев партизанами был убит сам командир пролетарского полка Титов – по сведениям разведки, личность влиятельная и неординарная. Большевикам был нанесен огромный урон. В Новочеркасске красные собирались устроить грандиозные похороны с парадом и митингами и по сему случаю отзывали в город части с Заплавского фронта.
– А еще Ульяна Владимировна спрашивали, как ее герой, не ранен ли часом? – съехидничал Женька. – Про ваши автомобильные подвиги, поди, уже вся армия знает.
– Ага, и наверняка не без твоей помощи, «чудотворец»!
Денисов, скорчив смешную рожу, развел руками:
– Ну, это уж как водится. Работа такая, общительная. Зато все новости у меня.
Сведения, сообщенные Денисовым, подтвердились.
Два дня красные, занятые церемонией пышных похорон, не вели боевых действий.
На третий перед позициями Донской армии показались автомобили противника с белыми флагами. Большевики, крепко получив по зубам, решили применить против дружинников свой излюбленный прием – агитацию. Приблизившись к окопам, автомобили оставили на земле несколько пачек с прокламациями. В листовках они предлагали казакам мир на условиях выдачи командного состава. Еще говорилось, что большевики не видят никакого смысла воевать против таких же, как и крестьяне, трудовых казаков, которых в междоусобную борьбу обманным путем втянули офицеры и помещики.
Такая пропаганда была крайне опасна. Станичники легко поддавались на миф о буржуях-мироедах и отказывались стрелять по едущим к ним с белыми флагами.
На одном из участков обороны контрразведчикам генерала Смирнова удалось захватить главаря большевистских агитаторов. Он оказался казаком Лагутиным. Этот факт сильно взбудоражил опознавших его станичников. Они никак не предполагали, что собирались вести мирные переговоры с предателем-земляком.
После короткого допроса Лагутин был предан суду защиты Дона под председательством полковника Грекова. По приговору суда большевистский агитатор был принародно повешен в станице Заплавской.
«На изменника и служителя сатаны жаль тратить патрон», – подвели итог его земляки.
Столь строгая кара сразу отрезвила колеблющихся и вместе с тем укрепила ненависть к большевикам. Пролетарии сами усиливали ее, сделав несколько налетов на и без того пострадавшую от боевых действий станицу Кривянскую. Кривянцы жестоко расправлялись с пойманными мародерами. Обычно их привозили в Заплавы, вешали или засекали насмерть. Прекратить самосуд у командования армии не было никакой возможности, да и желания тоже. От кривянцев ненависть к пришлым «голодранцам» передавалась другим казакам.
Глава 20
«По сравнению с добровольцами генерала Корнилова положение Степного отряда, скитавшегося по донским степям, было, безусловно, выгоднее. В то время как Добровольческий отряд, уйдя на Кубань, ежедневно с оружием пробивал себе дорогу, Степному отряду Походного атамана в этом отношении посчастливилось. Он имел только несколько незначительных стычек с большевиками.
На основании многочисленных показаний участников Степного похода, а также офицеров, укрывавшихся в городе, можно утверждать, что поход не был тяжелым и что офицерам, оставшимся в Новочеркасске, пришлось перетерпеть гораздо больше. Так, ссылаясь на заметки и дневники участников похода, можно сказать, что у каждого участника этого скитания по чужим углам в боевой обстановке было сознание, что он не один в поле воин и, если не он, то его сосед вооружен. При них были пушки, пулеметы, обоз и казна. Не из-за угла и не с крыши или окон дома поразит его злодейская пуля, а в открытом, быть может и неравном бою сложит он казачью голову за родной край и веру. И в этом было огромное утешение рядовому участнику, терпевшему, несомненно, большие лишения. Но начальство в Степном походе чувствовало себя прекрасно: переезды на отличных очередных тройках, ночлег у гостеприимных поневоле коннозаводчиков, с полными удобствами, даже комфортом, с сытными ужинами, обедами, завтраками, с напитками и музыкой совсем напоминали бы маневры доброго старого времени, если бы не боевая обстановка».
Из дневников очевидца
В один из светлых апрельских дней в штаб пришли сразу две вести: из Добровольческой армии и от Походного атамана. В первом сообщении говорилось о том, что армия жива, сражается, но потеряла своего вождя генерала Корнилова. Второй гонец утверждал, что Степной отряд, имеющий в своем составе около 1000 сабель, с тремя пушками и двумя десятками пулеметов причалил к пристани станицы Константиновской на пароходе «Москва».
На следующий день в Заплавы, по распоряжению начальника штаба этого отряда полковника Федорина, прибыли несколько офицеров.
…Мельников нашел Алешку в лазарете. Лиходедов приехал туда на сытом и вычищенном до блеска коне.
Выбежав на порог, Уля всплеснула руками и замерла, во все глаза глядя на неторопливо покидающего седло Алексея. Перемены в облике штабного ординарца произошли кардинальные. Сапоги украшали гусарские шпоры, откуда-то притараненные вездесущим Женькой, на боку красовалась шашка в ножнах с серебряными вставками, а из-под лихо заломленной полевой фуражки выбивался накрученный казачий чуб. Шинель больше не болталась, а сидела ладно, как влитая.
– Тиша, не балуй, жди!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82