Перемену в Голубове я объяснил тем, что, привыкнув играть первую скрипку, он, будучи оттерт на задний план, готовился к реваншу. Но предатель казачества Голубов был убит в Заплавской станице в апреле 1918 года вольноопределяющимся Пухляковым в то время, когда он призывал станичников выступить против большевиков».
Из дневников очевидца
Алешка Лиходедов не помнил, когда был таким грязным. Даже в детстве, поскальзываясь и грохаясь в осенние лужи или играя на складе железнодорожных шпал в следопытов и индейцев, он выглядел приличнее. Хорошо что участников ночных приключений, возвратившихся рано поутру восвояси, не увидела пребывавшая на крестинах бабка-хозяйка. Черные, сплошь в разводах сажи лица партизан, всклокоченные, слипшиеся от пота и подвальной пыли волосы, рыжая от глинистой грязи мокрая одежда… Одежду, особенно снизу, грязью залепило так, что у Мельникова не было видно места, где сапоги переходят в штаны. А концы длинного вязаного журавлевского шарфа перепутались и слиплись на груди, напоминая хомут. Анатолий потерял свой картуз, а головной убор Барашкова, дважды оброненный, был похож на здоровенный подосиновик.
Несмотря на такое плачевное состояние, сил на баню у друзей уже не было. Скинув на пол грязную одежду, партизаны повалились кто куда и мгновенно заснули.
Алексей проснулся от того, что солнечный луч бил прямо в глаза, продираясь сквозь полузадернутые занавески. Трехчасовой сон успел снять усталость.
Во дворе кто-то колол дрова. Лиходедов осмотрелся – не было только Барашкова. Мельников и Журавлев дрыхли без задних ног, уютно посапывая. К ним солнце еще не подобралось.
– Эй, птенцы гнезда! – раздался с крыльца звонкий голос Вениамина. – Кончай отсыпаться! Хоть родина и в опасности, но такие чумазые спасители ей не нужны. Мною баня затоплена! Ай да я!
Воздавая хвалу, как выразился Журавлев, ценнейшему члену тайной организации, друзья устроили грандиозную помывку и постирушки. После бани Алексей отправился варить картошку и накрывать на стол, Серегу послали в соседние дворы за молоком и салом, а студенты принялись кормить и чистить лошадей, которых по приезде успели только расседлать и напоить. После обеда, по заранее утвержденному плану, предполагалась проверка оружия и выработка дальнейшей диспозиции на основе добытых в бою улик.
Мельников не зря обшарил карманы одного из убитых в ночной стычке неизвестных, а Журавлев побывал в доме, где отсиживался Ступичев. В карманах солдатской шинели нашлись серебряная зажигалка с вензелем, документ на имя вахмистра 27-го казачьего полка, совсем маленький дамский браунинг и костяной резной мундштук.
По словам Анатолия, во дворе под распахнутыми окнами лежали два трупа в солдатском обмундировании, а в хате на кровати обнаружился хрипло стонавший окровавленный фотограф. На полу в одной из комнат валялась сброшенная со стола скатерть с грудой объедков и бутылок, перевернутые стулья.
Вбегая во двор, Журавлев видел, как всадник (вероятно, подручный Ступичева) перемахивает через изгородь. Анатолий выстрелил вслед, но попал или нет, не увидел – тот уже скрылся за углом соседнего дома.
– Очевидно, нападавшие не пролетарии и не станичники, – во время мытья в бане заключил Барашков. – Скорее всего, офицеры и, скорее всего, из контрразведки. Вот только чьей?
В конце сытного и молчаливого обеда Вениамин, ни к кому не обращаясь, вдруг сказал:
– Да, скорей всего это они.
– Веня, ты о чем? – переспросил Алешка.
– Об этих самых. Они следили за Ценципером, так?
– Так.
– А Ценципер прибыл из Новочеркасска. Откуда ему еще взяться? Ведь когда он первый раз в калитку постучал – был с саквояжем. Значит, покидал свое жилище надолго.
– Связные в саквояжах шифровок не носят. Может, в шляпе или в каблуке.
– Лучше всего в собственной памяти, – уточнил Вениамин. – Так вот, если это не красные из Ростова и не немцы, то они от небезызвестного нам господина Федорина. Отряд Походного атамана где-то у Зимовников бродит. Документы у того, с зажигалкой и мундштуком, скорее всего чужие, а вот браунинг и остальное – свои.
Алешка смотрел на товарищей и, попивая парное молоко, думал, как же все перемешалось за этот первый весенний месяц. Где только они не были и чего только не видели… каких только ужасов… А про этот обыкновенный вкус молока из-под коровы, идущий от него чуть заметный аромат сена забыли! О, этот дух! За последнее время он и чай-то всего пару раз пил, а так – то воду, то самогон… А как хочется обыкновенного борща, как мама готовит! А он, дурак, в детстве сползал под стол и фыркал, отбрыкиваясь от ложек с ароматным, наваристым красным бульоном! Эх, сейчас бы за этот мамин стол с уговорами: «За папу… За дедушку… За бабушку!…» А кулич на Пасху, а пряники с мармеладом! Неужели большевики этого всего не ели, не знали вкуса испеченного заботливыми руками домашнего пирога? Нет, не каких-то там заморских ресторанных яств, которых и он никогда не пробовал, а простого пирога с капустой или яблоками, источающего мирный теплый дух домашнего уюта? Не может такого быть! Их что же, всегда только пустой кашей да гнилой картошкой кормили? Поэтому злость желчью разливается по их внутренностям? Поэтому ли роль сердца у них выполняет то, что называют сердечной мышцей? Он же сам не раз видел, как на базаре рабочие и иногородние покупают и суют в кошелки то же самое, что и его мать и бабушка… Откуда же такая патологическая зависть к чужому добру, такая ненависть и дикость? Вон Мельников, у него три года назад отец на войне погиб. И жили они не так сладко, как Алешкина семья, даже трудновато. А спроси Серегу, отчего он не «борец за народное счастье», так еще и в морду получишь. А Шурка, которого Серега зовет иногородним? А тот же Денисов Женька – еще один паренек из их гимназической шайки-лейки, они что, богачи, что ли? Барашков утверждает, что «быдло» так ведет себя потому, что у него наследственно низкая самооценка. Говорит, самооценка нужна для самовыражения, для познания окружающего мира, и если в человеке это не заложено, то без толчка извне он так и останется в темноте, в душевной дремоте. Интересно, сын купца второй гильдии прав?
Вспомнился Шурка – и всколыхнулась в душе тревога. Да… Пора возвращаться мыслями, принимать решение.
Вениамин как раз говорил, что нужно посылать кого-то в Новочеркасск к Смолякову.
– А остальные что? Тут останутся, так-разэтак? Как кощеи, золотишко сторожить? – вопрошал Серега.
Тут Алешке в голову пришла идея.
– Мы не можем сложа руки сидеть. У Сереги в Заплавах полно родни – там не выдадут. Пролетарии туда из города наезжают редко, как татары за данью. Ночью не суются. Там рядом будем и услышим побольше, чем здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Из дневников очевидца
Алешка Лиходедов не помнил, когда был таким грязным. Даже в детстве, поскальзываясь и грохаясь в осенние лужи или играя на складе железнодорожных шпал в следопытов и индейцев, он выглядел приличнее. Хорошо что участников ночных приключений, возвратившихся рано поутру восвояси, не увидела пребывавшая на крестинах бабка-хозяйка. Черные, сплошь в разводах сажи лица партизан, всклокоченные, слипшиеся от пота и подвальной пыли волосы, рыжая от глинистой грязи мокрая одежда… Одежду, особенно снизу, грязью залепило так, что у Мельникова не было видно места, где сапоги переходят в штаны. А концы длинного вязаного журавлевского шарфа перепутались и слиплись на груди, напоминая хомут. Анатолий потерял свой картуз, а головной убор Барашкова, дважды оброненный, был похож на здоровенный подосиновик.
Несмотря на такое плачевное состояние, сил на баню у друзей уже не было. Скинув на пол грязную одежду, партизаны повалились кто куда и мгновенно заснули.
Алексей проснулся от того, что солнечный луч бил прямо в глаза, продираясь сквозь полузадернутые занавески. Трехчасовой сон успел снять усталость.
Во дворе кто-то колол дрова. Лиходедов осмотрелся – не было только Барашкова. Мельников и Журавлев дрыхли без задних ног, уютно посапывая. К ним солнце еще не подобралось.
– Эй, птенцы гнезда! – раздался с крыльца звонкий голос Вениамина. – Кончай отсыпаться! Хоть родина и в опасности, но такие чумазые спасители ей не нужны. Мною баня затоплена! Ай да я!
Воздавая хвалу, как выразился Журавлев, ценнейшему члену тайной организации, друзья устроили грандиозную помывку и постирушки. После бани Алексей отправился варить картошку и накрывать на стол, Серегу послали в соседние дворы за молоком и салом, а студенты принялись кормить и чистить лошадей, которых по приезде успели только расседлать и напоить. После обеда, по заранее утвержденному плану, предполагалась проверка оружия и выработка дальнейшей диспозиции на основе добытых в бою улик.
Мельников не зря обшарил карманы одного из убитых в ночной стычке неизвестных, а Журавлев побывал в доме, где отсиживался Ступичев. В карманах солдатской шинели нашлись серебряная зажигалка с вензелем, документ на имя вахмистра 27-го казачьего полка, совсем маленький дамский браунинг и костяной резной мундштук.
По словам Анатолия, во дворе под распахнутыми окнами лежали два трупа в солдатском обмундировании, а в хате на кровати обнаружился хрипло стонавший окровавленный фотограф. На полу в одной из комнат валялась сброшенная со стола скатерть с грудой объедков и бутылок, перевернутые стулья.
Вбегая во двор, Журавлев видел, как всадник (вероятно, подручный Ступичева) перемахивает через изгородь. Анатолий выстрелил вслед, но попал или нет, не увидел – тот уже скрылся за углом соседнего дома.
– Очевидно, нападавшие не пролетарии и не станичники, – во время мытья в бане заключил Барашков. – Скорее всего, офицеры и, скорее всего, из контрразведки. Вот только чьей?
В конце сытного и молчаливого обеда Вениамин, ни к кому не обращаясь, вдруг сказал:
– Да, скорей всего это они.
– Веня, ты о чем? – переспросил Алешка.
– Об этих самых. Они следили за Ценципером, так?
– Так.
– А Ценципер прибыл из Новочеркасска. Откуда ему еще взяться? Ведь когда он первый раз в калитку постучал – был с саквояжем. Значит, покидал свое жилище надолго.
– Связные в саквояжах шифровок не носят. Может, в шляпе или в каблуке.
– Лучше всего в собственной памяти, – уточнил Вениамин. – Так вот, если это не красные из Ростова и не немцы, то они от небезызвестного нам господина Федорина. Отряд Походного атамана где-то у Зимовников бродит. Документы у того, с зажигалкой и мундштуком, скорее всего чужие, а вот браунинг и остальное – свои.
Алешка смотрел на товарищей и, попивая парное молоко, думал, как же все перемешалось за этот первый весенний месяц. Где только они не были и чего только не видели… каких только ужасов… А про этот обыкновенный вкус молока из-под коровы, идущий от него чуть заметный аромат сена забыли! О, этот дух! За последнее время он и чай-то всего пару раз пил, а так – то воду, то самогон… А как хочется обыкновенного борща, как мама готовит! А он, дурак, в детстве сползал под стол и фыркал, отбрыкиваясь от ложек с ароматным, наваристым красным бульоном! Эх, сейчас бы за этот мамин стол с уговорами: «За папу… За дедушку… За бабушку!…» А кулич на Пасху, а пряники с мармеладом! Неужели большевики этого всего не ели, не знали вкуса испеченного заботливыми руками домашнего пирога? Нет, не каких-то там заморских ресторанных яств, которых и он никогда не пробовал, а простого пирога с капустой или яблоками, источающего мирный теплый дух домашнего уюта? Не может такого быть! Их что же, всегда только пустой кашей да гнилой картошкой кормили? Поэтому злость желчью разливается по их внутренностям? Поэтому ли роль сердца у них выполняет то, что называют сердечной мышцей? Он же сам не раз видел, как на базаре рабочие и иногородние покупают и суют в кошелки то же самое, что и его мать и бабушка… Откуда же такая патологическая зависть к чужому добру, такая ненависть и дикость? Вон Мельников, у него три года назад отец на войне погиб. И жили они не так сладко, как Алешкина семья, даже трудновато. А спроси Серегу, отчего он не «борец за народное счастье», так еще и в морду получишь. А Шурка, которого Серега зовет иногородним? А тот же Денисов Женька – еще один паренек из их гимназической шайки-лейки, они что, богачи, что ли? Барашков утверждает, что «быдло» так ведет себя потому, что у него наследственно низкая самооценка. Говорит, самооценка нужна для самовыражения, для познания окружающего мира, и если в человеке это не заложено, то без толчка извне он так и останется в темноте, в душевной дремоте. Интересно, сын купца второй гильдии прав?
Вспомнился Шурка – и всколыхнулась в душе тревога. Да… Пора возвращаться мыслями, принимать решение.
Вениамин как раз говорил, что нужно посылать кого-то в Новочеркасск к Смолякову.
– А остальные что? Тут останутся, так-разэтак? Как кощеи, золотишко сторожить? – вопрошал Серега.
Тут Алешке в голову пришла идея.
– Мы не можем сложа руки сидеть. У Сереги в Заплавах полно родни – там не выдадут. Пролетарии туда из города наезжают редко, как татары за данью. Ночью не суются. Там рядом будем и услышим побольше, чем здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82