У приходящих в ателье офицеров нужно было постараться вызнать фамилию, номер части и должность, делая лишнее фото для специальной картотеки. Все это не составляло большого труда, тем более что клиенты сами часто требовали подписей с вензелями типа: «Соратники по борьбе с красной сволочью – офицеры такого-то полка…» К тому же доставка «лично в руки», которую маэстро иногда практиковал, способствовала сбору различных сведений. Ценципер быстро втянулся и сам не заметил, как стал шпионом.
Осознание сего прискорбного факта явилось очередным потрясением. Но было уже поздно.
После Васькиного визита Ираклий Зямович долго не мог прийти в себя. Шустрый и острый на язык посланец Ступичева окончательно смутил душу фотографа.
«Ну почему я всегда что-то должен? – лил он пьяные слезы. – Я же просто жить хочу! Да плевать на немцев, большевиков, добровольцев… Ненавижу эту страну, революцию, пьяное быдло и кровь! Все они сволочи, и белые и красные… Жуть! В Париж хочу! К черту на рога!»
Но чаша терпения даже такого нерешительного субъекта когда-нибудь переполняется. И Ираклий Зямович решился. Выправив для Компота и Ступичева два поддельных паспорта, себе он тоже сделал «липу» на фамилию Горский.
Это была своего рода месть всей своей родне.
«Никчемные людишки, пыль. Вороны в парке – и то породистей, – торжествовал Ценципер, разглядывая документ. – Надо же, „инженер-светотехник”! Как просто приблизиться к мечте! Это вам, папаша, за все ваши иудейские субботы!»
Зашив поддельные документы в подкладку пальто и сунув после долгих колебаний револьвер в карман бриджей, фотограф вышел на улицу. Вскоре на дверях ателье появилась пугающая табличка: «Тифозный карантин».
Ценципер торопился на вокзал. На привокзальной площади Ираклий Зямович огляделся и неожиданно зашел в буфет ресторана. Сразу за ним в дверь попытались войти еще двое в военной форме без знаков различия, но заведение уже закрывалось. Махнув с буфетчиком по стопке, Ценципер с ним же минут через десять вышел на перрон.
Состав со стоящими на платформах орудиями и вереницей теплушек был почти готов к отправке.
Буфетчик направился к сопровождающему, судя по всему, начпроду, и что-то сказал ему. Тот кивнул и жестом пригласил фотографа.
К услугам светоинженера Горского оказалась теплушка, наполовину набитая мешками с картошкой. Рядом расположился красноармеец, охранявший снарядный ящик с почтой.
– Инженер в Аксайской сойдет, – бросил красноармейцу начпрод, кивая на Ценципера.
– Слушаюсь, товарищ…
Дальнейшие слова сопровождающего заглушил гудок паровоза. Локомотив зашипел и дал пары, медленно уползая в сторону Ростова.
На перроне, в подсвеченных фонарями клубах пара, уже никого не оставалось. Только два силуэта в солдатских шинелях и без винтовок метнулись к последней платформе, ловко запрыгнув на нее.
Глава 11
«С первыми весенними днями зашумел и заволновался Дон. 18 марта 1918 года на северо-западе области в станице Суворовской зажглась искра восстания. В ночь на 19 марта все казаки, способные носить оружие, даже глубокие старцы, под начальством полковника Растягаева, вооруженные вилами и топорами, двинулись освобождать окружную станицу Нижне-Чирскую. Они овладели станцией Чир на линии железной дороги Лихая – Царицын, захватили „совдеп”, разогнали „ревком” и разоружили красногвардейский гарнизон. И неожиданно по всем станицам 2-го Донского округа вспыхнули восстания. Казаки избрали окружным атаманом полковника Мамонтова (впоследствии известного генерала). Чрезвычайно характерно то обстоятельство, что когда гонец от Суворовской станицы отыскал генерала Попова и стал просить его прибыть в восставшую станицу, то оказалось, что Походный атаман настолько потерял веру в успех борьбы с большевиками, что даже 1 апреля отдал приказ о распылении своего отряда, и часть партизан уже успела разъехаться. Только настойчивые просьбы делегатов восставших станиц побудили его отменить этот приказ».
Из дневников очевидца
В центр Ростова удалось пробраться без особых приключений. Алешку и Вениамина только раз тормознул патруль на улочках Нахичевани – рабочего предместья на северо-восточной окраине. Дружинники не слишком пристально изучали документы, видимо, внешний вид двух пареньков их не насторожил.
Не мудрствуя лукаво, друзья решили поискать какую-нибудь инженерную часть, для чего направились прямиком к штабу Сиверса, чтобы немного понаблюдать и далее действовать по обстановке.
Сорокин снабдил ребят парой явочных адресочков и фамилией человека в интендантской службе штаба Ростовского фронта.
«Человек надежный, – говорил ротмистр, – но вестей от него давно не было. Прежде чем расспрашивать о нем, надо удостовериться, что он жив. А то сцапают вас – пикнуть не успеете».
Фамилия добровольческого агента была Степашечкин. Уменьшительно-ласкательное звучание вызвало у Алешки ироничную ухмылку. Весело посмотрев на Барашкова, он скаламбурил:
– Если у Корнилова, не дай Бог, вдруг поймают шпиона, то я не удивлюсь, коли его фамилия будет, например, Зайчишкин.
Однако Барашков был серьезен:
– Трус вряд ли на такое решится. Не в фамилии дело.
Улицу около большевистского штаба запрудили рабочие – формировалось ополчение. В толпе пролетариев, глазеющих на пригнанные из-под Таганрога броневики, мелькали полевые фуражки, ленточки бескозырок. Раздавались выкрики: «Кто на Южное направление? Получай винтовки!» Или: «Эй, с Кирпичного кто?»
Едкий дым самокруток, запах сапожной мази и еще Бог знает чего драл носоглотку.
Такая кутерьма была на руку. Хоть Алешка и Вениамин быстро затерялись среди ополченцев, страх держал в напряжении. Расслабиться было невозможно. Казалось, встречаясь с ним взглядом, враги легко могут прочитать его мысли и закричать: «Хватай кадетов! Вот они! Смерть им!»
Алексей понимал: для того чтобы сыграть хорошо, нужно вжиться в роль, и что его страх – самая большая помеха, но сердце все равно трепыхалось, когда кто-то из пролетариев смотрел на них.
У одного из бронированных автомобилей стоял шофер в коже и что-то с гордостью объяснял интересующимся. Какой-то парень в распахнутом овчинном полушубке недоверчиво тыкал закопченным пальцем то в лобовую броню, то, нагибаясь, показывал на рессору. Сомнения по поводу «выдержит-не выдержит» явно разделяли его товарищи – рабочие-металлисты.
Броневик «Остин-Ижорец» был наполовину «англичанин», и уже поэтому его тактико-технические качества вызывали сомнения. К тому же машина была трофейная. Из-под свежей краски проглядывал череп с костями.
«Отбит революционными матросами у Кутепова», – пояснил Барашкову шофер, которому уже порядком поднадоели мнительные мастеровые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Осознание сего прискорбного факта явилось очередным потрясением. Но было уже поздно.
После Васькиного визита Ираклий Зямович долго не мог прийти в себя. Шустрый и острый на язык посланец Ступичева окончательно смутил душу фотографа.
«Ну почему я всегда что-то должен? – лил он пьяные слезы. – Я же просто жить хочу! Да плевать на немцев, большевиков, добровольцев… Ненавижу эту страну, революцию, пьяное быдло и кровь! Все они сволочи, и белые и красные… Жуть! В Париж хочу! К черту на рога!»
Но чаша терпения даже такого нерешительного субъекта когда-нибудь переполняется. И Ираклий Зямович решился. Выправив для Компота и Ступичева два поддельных паспорта, себе он тоже сделал «липу» на фамилию Горский.
Это была своего рода месть всей своей родне.
«Никчемные людишки, пыль. Вороны в парке – и то породистей, – торжествовал Ценципер, разглядывая документ. – Надо же, „инженер-светотехник”! Как просто приблизиться к мечте! Это вам, папаша, за все ваши иудейские субботы!»
Зашив поддельные документы в подкладку пальто и сунув после долгих колебаний револьвер в карман бриджей, фотограф вышел на улицу. Вскоре на дверях ателье появилась пугающая табличка: «Тифозный карантин».
Ценципер торопился на вокзал. На привокзальной площади Ираклий Зямович огляделся и неожиданно зашел в буфет ресторана. Сразу за ним в дверь попытались войти еще двое в военной форме без знаков различия, но заведение уже закрывалось. Махнув с буфетчиком по стопке, Ценципер с ним же минут через десять вышел на перрон.
Состав со стоящими на платформах орудиями и вереницей теплушек был почти готов к отправке.
Буфетчик направился к сопровождающему, судя по всему, начпроду, и что-то сказал ему. Тот кивнул и жестом пригласил фотографа.
К услугам светоинженера Горского оказалась теплушка, наполовину набитая мешками с картошкой. Рядом расположился красноармеец, охранявший снарядный ящик с почтой.
– Инженер в Аксайской сойдет, – бросил красноармейцу начпрод, кивая на Ценципера.
– Слушаюсь, товарищ…
Дальнейшие слова сопровождающего заглушил гудок паровоза. Локомотив зашипел и дал пары, медленно уползая в сторону Ростова.
На перроне, в подсвеченных фонарями клубах пара, уже никого не оставалось. Только два силуэта в солдатских шинелях и без винтовок метнулись к последней платформе, ловко запрыгнув на нее.
Глава 11
«С первыми весенними днями зашумел и заволновался Дон. 18 марта 1918 года на северо-западе области в станице Суворовской зажглась искра восстания. В ночь на 19 марта все казаки, способные носить оружие, даже глубокие старцы, под начальством полковника Растягаева, вооруженные вилами и топорами, двинулись освобождать окружную станицу Нижне-Чирскую. Они овладели станцией Чир на линии железной дороги Лихая – Царицын, захватили „совдеп”, разогнали „ревком” и разоружили красногвардейский гарнизон. И неожиданно по всем станицам 2-го Донского округа вспыхнули восстания. Казаки избрали окружным атаманом полковника Мамонтова (впоследствии известного генерала). Чрезвычайно характерно то обстоятельство, что когда гонец от Суворовской станицы отыскал генерала Попова и стал просить его прибыть в восставшую станицу, то оказалось, что Походный атаман настолько потерял веру в успех борьбы с большевиками, что даже 1 апреля отдал приказ о распылении своего отряда, и часть партизан уже успела разъехаться. Только настойчивые просьбы делегатов восставших станиц побудили его отменить этот приказ».
Из дневников очевидца
В центр Ростова удалось пробраться без особых приключений. Алешку и Вениамина только раз тормознул патруль на улочках Нахичевани – рабочего предместья на северо-восточной окраине. Дружинники не слишком пристально изучали документы, видимо, внешний вид двух пареньков их не насторожил.
Не мудрствуя лукаво, друзья решили поискать какую-нибудь инженерную часть, для чего направились прямиком к штабу Сиверса, чтобы немного понаблюдать и далее действовать по обстановке.
Сорокин снабдил ребят парой явочных адресочков и фамилией человека в интендантской службе штаба Ростовского фронта.
«Человек надежный, – говорил ротмистр, – но вестей от него давно не было. Прежде чем расспрашивать о нем, надо удостовериться, что он жив. А то сцапают вас – пикнуть не успеете».
Фамилия добровольческого агента была Степашечкин. Уменьшительно-ласкательное звучание вызвало у Алешки ироничную ухмылку. Весело посмотрев на Барашкова, он скаламбурил:
– Если у Корнилова, не дай Бог, вдруг поймают шпиона, то я не удивлюсь, коли его фамилия будет, например, Зайчишкин.
Однако Барашков был серьезен:
– Трус вряд ли на такое решится. Не в фамилии дело.
Улицу около большевистского штаба запрудили рабочие – формировалось ополчение. В толпе пролетариев, глазеющих на пригнанные из-под Таганрога броневики, мелькали полевые фуражки, ленточки бескозырок. Раздавались выкрики: «Кто на Южное направление? Получай винтовки!» Или: «Эй, с Кирпичного кто?»
Едкий дым самокруток, запах сапожной мази и еще Бог знает чего драл носоглотку.
Такая кутерьма была на руку. Хоть Алешка и Вениамин быстро затерялись среди ополченцев, страх держал в напряжении. Расслабиться было невозможно. Казалось, встречаясь с ним взглядом, враги легко могут прочитать его мысли и закричать: «Хватай кадетов! Вот они! Смерть им!»
Алексей понимал: для того чтобы сыграть хорошо, нужно вжиться в роль, и что его страх – самая большая помеха, но сердце все равно трепыхалось, когда кто-то из пролетариев смотрел на них.
У одного из бронированных автомобилей стоял шофер в коже и что-то с гордостью объяснял интересующимся. Какой-то парень в распахнутом овчинном полушубке недоверчиво тыкал закопченным пальцем то в лобовую броню, то, нагибаясь, показывал на рессору. Сомнения по поводу «выдержит-не выдержит» явно разделяли его товарищи – рабочие-металлисты.
Броневик «Остин-Ижорец» был наполовину «англичанин», и уже поэтому его тактико-технические качества вызывали сомнения. К тому же машина была трофейная. Из-под свежей краски проглядывал череп с костями.
«Отбит революционными матросами у Кутепова», – пояснил Барашкову шофер, которому уже порядком поднадоели мнительные мастеровые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82