спецрейсы, шеф-пилоты, церемонии официальных встреч (а для базирующихся здесь авиаторов – концерты популярных артистов, сеансы одновременной игры с гроссмейстерами, новинки экрана. Командиры экипажей и частей, проходящих Москву с фронта на фронт, всеми правдами и неправдами стремятся попасть на ЦА. Главный штаб ВВС, держа аэродром под своим контролем, сурово, не всегда, впрочем, успешно, пресекает эти попытки).
Чем же кончились дорожные мечтания дальневосточников?
В центр Москвы их не пустили.
В Подмосковье – тоже.
Им отвели для жительства подмосковную деревеньку, на пастбищах которой полевая команда БАО разбила зимний аэродром.
«Дыра», – скулили бы другие, но летчики Горова, покинувшие таежные, своими руками отрытые землянки, готовили себя к фронтовой, исполненной лишений жизни и не роптали: Москва – рядом, вместе с ними квартируют в деревеньке истребители-фронтовики, отведенные в тыл для переучивания, так что рассказы о боях, все новинки тактики – из первых рук… «Здорово! – радовался Житников. – Знать бы только, что получим?» – «Что дадут, то и возьмем!» – вновь осадил его капитан.
В избу, ему отведенную, Горов стучал долго. – Местов нету, все занято…
– Одного человека, мамаша!..
– К другим просись, я свою очередь отслужила. Он уговаривал, хозяйка не пускала, и долго бы это продолжалось, если бы не посыльный из штаба, которому бабка, приученная к военным порядкам, открыла сразу. Вместе с ним вошел и Горов.
– Постоялец мой залег, – предупреждала старуха, пока Горов обметал в сенях ноги, – смотри, осерчает.
– Кого черт принес? – донеслось из боковушки, закрытой пестрой занавеской. – Дверь высадят, холода напустят… Что – Веревкин?.. Катись к своему Веревкину, знать не желаю!.. Вдвоем?.. А я сейчас обоих, у меня это быстро!..
Хозяйка знала военные порядки, а гонец из штаба – нрав ее постояльца: гонца тут же как ветром сдуло.
Хозяйка, указывая в сторону занавески, пояснила Горову: «Он веселый… Из Москвы вернется, песни поет…»
– Дальний Восток? – восклицал постоялец, отдернув для лучшей слышимости полог на дверном проеме, но не показываясь. – На хрена мне нужен Дальний Восток!.. А если год под Старой Руссой, не вылезая, это как? Силой вломятся, на голову сядут…
– Я не силой…
– А то я не слышал, как вдвоем избу таранили!
– Меня направили…
– Топай, Дальний Восток, откуда пришел!
– Афанасий Семенович, что же ты на ночь глядя человека гонишь, – вступилась за Горова старуха. – Или лавки моей жалко? Не пролежит. А уж засветло разберетесь.
Кровать под Афанасием Семеновичем протестующе скрипела.
– Афоня Чиркавый гремел и будет греметь, – откинул он занавеску, выходя на свет и нетвердо стоя на ногах. – Командовать? – с вызовом спросил он.
– Командую! – в тон ему ответил Горов.
– От Веревкина?
– От Тихого океана, сказал же…
– Веревкин на мое место кандидата подбирает? Избавиться хочет? – Темные, цыганского типа глаза Чиркавого диковато сверкали.
Горов, переминаясь на пороге, готов был хлопнуть дверью, его удержала Золотая Звезда Героя на гимнастерке фронтовика.
– Напугал Веревкин, страсть! – гремел Чиркавый. – ~ Воздушные стрельбы назначил! Отлично. Даже очень хорошо. С тобой в стрельбе состязаться? Пожалуйста. Хоть с Клещевым, хоть с Барановым!
– С поезда я, «состязаться»… Десять дней тряслись, все еще еду…
– Ах. притомился… Устал!.. А год под Старой Руссой, не вылезая, одна официантка, зубная врачиха да фря, которая строит из себя недотрогу… – При слове «фря» он запнулся, сморщился, одумываясь, не лишку ли хватил, и продолжал: – И ведь опять туда, в болото, неужели пожить отдельно не заслужил?.. Переучиваться?.. Или же Веревкину наушничать?
– Будь здоров, Чиркавый! – грохнул дверью Алексей. Уязвленный в лучших своих чувствах, смиряя обиду, раздумывал он на крыльце, под звездами, куда ему податься, в какие ворота стучать, а старуха за его спиной, в сенях, пеняла постояльцу: «Чем одному-то маяться, сели бы рядком да песни пели… поезд из Москвы последний, теперь до утра не будет…» – «Не будет?» – «Нет… Человека на мороз выставил, десять дней, говорит, трясся… Хорошо ли, Афанасий Семенович?..»
Дверь позади Горова раскрылась.
– Мерзнешь, Дальний Восток? – Чиркавый стоял перед ним, придерживаясь за скобу. – Какие все в тылу барышни, слова не скажи, сейчас в обиду… Давай в избу! Повторять не буду, сказано – не студи!..
Алексей, прохваченный морозцем, прошел к протопленной печи, молча начал раздеваться.
– Водка есть? – спросил Чиркавый. – Спирт? – Он брезгливо поморщился. – Давай спирт. Мать, что с ужина осталось?.. А много и не надо, рукавом занюхаем…
Непьющий Горов, слова не говоря, достал припасенную для первого фронтового застолья баклажку. Чиркавый одернул гимнастерку, примял ладошкой волосы, плеснул из фляги по кружкам: «Дай бог не последняя!»
С Золотой Звездой Героя фронтовик Чиркавый свыкался медленно и трудно. В морском порту, где до призыва в армию его знали как хваткого стропаля, парни от моды не отставали. Один щеголял в «капитанке» с надставленным плоским лакированным козырьком, другой форсил хромовыми сапожками «джимми» с вывернутыми наружу желтыми голенищами, а на маленьком Чиркавом всегда красовался берет с помпоном, выменянный у боцмана канадского лесовоза на бухточку манильского троса. Других, более существенных отличий от портовой братвы Афоня не имел, отсюда и прозвище его – Беретка.
За полтора года боев лейтенант Чиркавый поднялся до капитана, получил эскадрилью и недавно стал Героем. В нем ожидали теперь проявления добродетелей и достоинств, которых до Золотой Звезды никто в Чиркавом не подозревал. Это всегдашнее, где бы он ни появлялся, ожидание стесняло летчика; гордясь наградой, он чувствовал себя подчас не в своей тарелке. Повезли Героя на камвольный комбинат налаживать шефские связи. Повели по цехам. Объяснения он слушал рассеянно. «Как в курятник попал», – улыбался фронтовик обалдело, провожая женские мордашки, – в таком прекрасном окружении он давно не бывал. Девчушкам, ойкнувшим в дверях, он выразительно мигнул, председательшу месткома обхаживал на портовый манер, высказываясь за танцы, записывая телефончик… Комсомольский секретарь, очкастый малый с птичьей грудью, взяв дорогого гостя под локоть, повел его в президиум: «Расскажите, как бьете захватчиков, что пережили…» При виде гремевшего аплодисментами зала игривость сошла с Чиркавого. Что им говорить? – встал в тупик летчик, глядя на усталые в сочувствии и ожидании обращенные к, нему лица женщин, жаждавших какой-нибудь весточки, живого слова о ком-то из близких… Не он им нужен, не Чиркавый: «Как бьете захватчиков»?.. А что говорить, если под Старой Руссой нам, братцы, пока не светит… Закопался фриц в землю, зенитки понаставил, на барраж выходишь – темно в небе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Чем же кончились дорожные мечтания дальневосточников?
В центр Москвы их не пустили.
В Подмосковье – тоже.
Им отвели для жительства подмосковную деревеньку, на пастбищах которой полевая команда БАО разбила зимний аэродром.
«Дыра», – скулили бы другие, но летчики Горова, покинувшие таежные, своими руками отрытые землянки, готовили себя к фронтовой, исполненной лишений жизни и не роптали: Москва – рядом, вместе с ними квартируют в деревеньке истребители-фронтовики, отведенные в тыл для переучивания, так что рассказы о боях, все новинки тактики – из первых рук… «Здорово! – радовался Житников. – Знать бы только, что получим?» – «Что дадут, то и возьмем!» – вновь осадил его капитан.
В избу, ему отведенную, Горов стучал долго. – Местов нету, все занято…
– Одного человека, мамаша!..
– К другим просись, я свою очередь отслужила. Он уговаривал, хозяйка не пускала, и долго бы это продолжалось, если бы не посыльный из штаба, которому бабка, приученная к военным порядкам, открыла сразу. Вместе с ним вошел и Горов.
– Постоялец мой залег, – предупреждала старуха, пока Горов обметал в сенях ноги, – смотри, осерчает.
– Кого черт принес? – донеслось из боковушки, закрытой пестрой занавеской. – Дверь высадят, холода напустят… Что – Веревкин?.. Катись к своему Веревкину, знать не желаю!.. Вдвоем?.. А я сейчас обоих, у меня это быстро!..
Хозяйка знала военные порядки, а гонец из штаба – нрав ее постояльца: гонца тут же как ветром сдуло.
Хозяйка, указывая в сторону занавески, пояснила Горову: «Он веселый… Из Москвы вернется, песни поет…»
– Дальний Восток? – восклицал постоялец, отдернув для лучшей слышимости полог на дверном проеме, но не показываясь. – На хрена мне нужен Дальний Восток!.. А если год под Старой Руссой, не вылезая, это как? Силой вломятся, на голову сядут…
– Я не силой…
– А то я не слышал, как вдвоем избу таранили!
– Меня направили…
– Топай, Дальний Восток, откуда пришел!
– Афанасий Семенович, что же ты на ночь глядя человека гонишь, – вступилась за Горова старуха. – Или лавки моей жалко? Не пролежит. А уж засветло разберетесь.
Кровать под Афанасием Семеновичем протестующе скрипела.
– Афоня Чиркавый гремел и будет греметь, – откинул он занавеску, выходя на свет и нетвердо стоя на ногах. – Командовать? – с вызовом спросил он.
– Командую! – в тон ему ответил Горов.
– От Веревкина?
– От Тихого океана, сказал же…
– Веревкин на мое место кандидата подбирает? Избавиться хочет? – Темные, цыганского типа глаза Чиркавого диковато сверкали.
Горов, переминаясь на пороге, готов был хлопнуть дверью, его удержала Золотая Звезда Героя на гимнастерке фронтовика.
– Напугал Веревкин, страсть! – гремел Чиркавый. – ~ Воздушные стрельбы назначил! Отлично. Даже очень хорошо. С тобой в стрельбе состязаться? Пожалуйста. Хоть с Клещевым, хоть с Барановым!
– С поезда я, «состязаться»… Десять дней тряслись, все еще еду…
– Ах. притомился… Устал!.. А год под Старой Руссой, не вылезая, одна официантка, зубная врачиха да фря, которая строит из себя недотрогу… – При слове «фря» он запнулся, сморщился, одумываясь, не лишку ли хватил, и продолжал: – И ведь опять туда, в болото, неужели пожить отдельно не заслужил?.. Переучиваться?.. Или же Веревкину наушничать?
– Будь здоров, Чиркавый! – грохнул дверью Алексей. Уязвленный в лучших своих чувствах, смиряя обиду, раздумывал он на крыльце, под звездами, куда ему податься, в какие ворота стучать, а старуха за его спиной, в сенях, пеняла постояльцу: «Чем одному-то маяться, сели бы рядком да песни пели… поезд из Москвы последний, теперь до утра не будет…» – «Не будет?» – «Нет… Человека на мороз выставил, десять дней, говорит, трясся… Хорошо ли, Афанасий Семенович?..»
Дверь позади Горова раскрылась.
– Мерзнешь, Дальний Восток? – Чиркавый стоял перед ним, придерживаясь за скобу. – Какие все в тылу барышни, слова не скажи, сейчас в обиду… Давай в избу! Повторять не буду, сказано – не студи!..
Алексей, прохваченный морозцем, прошел к протопленной печи, молча начал раздеваться.
– Водка есть? – спросил Чиркавый. – Спирт? – Он брезгливо поморщился. – Давай спирт. Мать, что с ужина осталось?.. А много и не надо, рукавом занюхаем…
Непьющий Горов, слова не говоря, достал припасенную для первого фронтового застолья баклажку. Чиркавый одернул гимнастерку, примял ладошкой волосы, плеснул из фляги по кружкам: «Дай бог не последняя!»
С Золотой Звездой Героя фронтовик Чиркавый свыкался медленно и трудно. В морском порту, где до призыва в армию его знали как хваткого стропаля, парни от моды не отставали. Один щеголял в «капитанке» с надставленным плоским лакированным козырьком, другой форсил хромовыми сапожками «джимми» с вывернутыми наружу желтыми голенищами, а на маленьком Чиркавом всегда красовался берет с помпоном, выменянный у боцмана канадского лесовоза на бухточку манильского троса. Других, более существенных отличий от портовой братвы Афоня не имел, отсюда и прозвище его – Беретка.
За полтора года боев лейтенант Чиркавый поднялся до капитана, получил эскадрилью и недавно стал Героем. В нем ожидали теперь проявления добродетелей и достоинств, которых до Золотой Звезды никто в Чиркавом не подозревал. Это всегдашнее, где бы он ни появлялся, ожидание стесняло летчика; гордясь наградой, он чувствовал себя подчас не в своей тарелке. Повезли Героя на камвольный комбинат налаживать шефские связи. Повели по цехам. Объяснения он слушал рассеянно. «Как в курятник попал», – улыбался фронтовик обалдело, провожая женские мордашки, – в таком прекрасном окружении он давно не бывал. Девчушкам, ойкнувшим в дверях, он выразительно мигнул, председательшу месткома обхаживал на портовый манер, высказываясь за танцы, записывая телефончик… Комсомольский секретарь, очкастый малый с птичьей грудью, взяв дорогого гостя под локоть, повел его в президиум: «Расскажите, как бьете захватчиков, что пережили…» При виде гремевшего аплодисментами зала игривость сошла с Чиркавого. Что им говорить? – встал в тупик летчик, глядя на усталые в сочувствии и ожидании обращенные к, нему лица женщин, жаждавших какой-нибудь весточки, живого слова о ком-то из близких… Не он им нужен, не Чиркавый: «Как бьете захватчиков»?.. А что говорить, если под Старой Руссой нам, братцы, пока не светит… Закопался фриц в землю, зенитки понаставил, на барраж выходишь – темно в небе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111