– с горячностью только что потерпевшего аварию причитал капитан. – Но посадил я ее!.. Честно: самому приятно. Такое, знаешь, нежное женское касание. – Баранову надлежало не только воздать должное мастерству, но и пожалеть, что собственными глазами не видел приземления скоростного бомбардировщика на колеса в пустынном осеннем поле…
– Ладно, дюриты перегрузим, через час будем дома…
– Перегрузим! – капитан остановился. – Как же мы их возьмем, если они под брюхом, в бомболюках, вон где. – Он пнул зарывшуюся в землю моторную гондолу. – Прежде надо самолет поднять…
– «Прежде»… Я из Сталинграда!
– Знаю…
– Второго дня прикрывал вокзал.
– Понятно…
– Городской вокзал, недалеко от берега. Чей он сейчас – не скажу.
– Да почему я собственной шеей рисковал, садясь на колеса?! Штурман мне под руку орет: «Сажай на пузо, скапотируем!» А дюриты? Ведь мы их придавим, запрем, садясь на брюхо! – Капитан отступил назад, оглядывая многотонную глыбу, подмявшую под себя монтажные комплекты…
Тут в узости астролюка, что ближе к хвосту «пешки», выставился из самолета штурман. Неумело наложенный, влажный от крови бинт охватывал его голову, как чепчик, сдвинутый набекрень, что придавало штурману некоторую лихость, а свободный от повязки открытый темный глаз, быстро перебегая с Баранова на капитана и вновь на Баранова, сверкал затравленно.
– Память отшибло! – объявил штурман. «Чокнулся!» – решил Баранов, наглядевшийся на товарищей-бедолаг, получавших в воздушных боях или при катастрофах «сдвиг по фазе», как выражались в таких случаях технически изощренные авиаторы.
– Совсем отшибло память, – повторил штурман с улыбкой, отчего Баранову стало совсем нехорошо: он представил себе возвращение на завод с этим малым вместо дюритов… – Ведь я в кабину стрелка, – он показал на астролюк, откуда вылез, – забросил несколько ящиков!
– Так чего же ты стоишь! – закричал капитан. – Перегружать!.. На полусогнутых!..
Штурман исчез в кабине, а оттуда один за другим полетели на землю ящики.
На «кукурузник» запчасти перебрасывали в четыре руки.
– Полковник Дарьюшкин, как прилетел, – рассказывал Баранову капитан, – взял этого Кулева, штурмана, в стос – жуткое дело!.. Вплоть до того, что под трибунал! «Воля ваша, товарищ полковник, а вины моей нет: меняли винты, у летчика рана открылась». – «Твои товарищи кровь проливают, жизни кладут, а ты в тылу целый месяц кантуешься» – «Винты сменили, теперь могу на вас сработать», – это штурман. «Что? Что значит – сработать? Что значит – на меня?» – «У вас, товарищ полковник, чрезвычайные полномочия, а транспорта, чтобы осуществить полномочия, нет. Неувязка военного времени. Вот вам транспорт – исправный самолет „ПЕ-два“. – „Я сам решу транспортный вопрос… в вашем участии не нуждаюсь!“ – „А вы знаете, кто доставил генерал-майора авиации товарища Новикова из блокадного Ленинграда в Москву? Самолет „ПЕ-два“! Быстро, надежно и вовремя. В результате товарищ Новиков – генерал-лейтенант авиации, командующий ВВС… под Сталинградом, когда немцы вышли на Рынок, я слышал, как командующий открытым текстом призывал по радио командира бомбардировочной дивизии ударить по немецким танкам „всею наличностью, всею наличностью…“. Да… Скорость „ПЕ-два“ – до пятисот километров в час. Нынче здесь, завтра там. Размах и деловитость…“ Клюнул полковник Дарьюшкин. Спросил: „А летчик?“ – „Капитан с ЛИСа, летает на всех типах…“ А знаете, почему Дарьюшкин не полетел с нами обратно?.. Любопытная деталь…
– По коням! – прервал его Баранов.
– Штурмана оставляем?
– Брать некуда – в «кукурузнике» места нет… Пусть лом караулит.
Малец, бестрепетно разбивший в клубе танцующую пару, на заводском дворе также выступал в роли Гермеса, задолго до возвращения «кукурузника» прожужжав всем уши, что «товарища Баранова ждут на проходной». «По какому делу?» – поинтерсовался Гранищев. «По личному», – скупо ответил разносчик новостей. Так что прилетевший на «кукурузнике» Баранов прямым ходом проследовал к проходной. «Ленинградка, – понял Павел. – Прискакала прощаться…» У него не было на Баранова зла, он испытывал удивление и горечь, зная, что он бы, Гранищев, оставив в Эльтоне Лену, не стал гоняться за первой попавшейся юбкой. «Ее воля, ей решать, – думал Павел. – Но я ему все-таки выскажу… Баранов есть Баранов, но я скажу…»
Капитан ходил по заводскому двору гоголем, рассказывал, как он наперекор штурману, хватавшему era за руки, приземлил в открытом поле на колеса «пешку», какая замечательная получилась посадка, и если бы не яма… Глядя на подростков из заводской бригады, разбиравших и разносивших дюриты, как муравьи, во все концы стоянки, капитан принялся досказывать возвратившемуся из проходной Баранову «любопытную деталь», относящуюся к полковнику Дарьюшкину:
– В ночь перед возвращением полковнику привиделся дурной сон. «Скверный сон», – сказал он и не полетел. Каков полковник? Лично я его понимаю. В авиации приметы сбываются. Я, например, будучи начлетом, сколько выпусков ни делал, женщин первыми не выпускал. Ни при каких условиях. Какой бы класс подготовки ни проявляли – нет.
И что же? За четыре года работы ни одной аварии. Ни единой! А встречались, могу сказать, незауряд-девицы. Женщины, знаете, по природе своей аккуратистки, любят чистоту во всем, умеют пилотировать на зависть. Помню, сдают мне учлетку Бахареву…
– Елену? – спросил Баранов.
– Елену.
– Дерзкая летчица, – сказал Баранов. – В госпиталь попала. У нас под Сталинградом… Хорошо, сильно пошла, «Дору» сняла…
– «Дору»! Не простое дело, могу сказать, а?
– Да еще одного в группе… На Тракторном…
– Бахарева! Елена!.. Мой кадр!..
– Да! И надо же на посадке…
– Я ее в аэроклуб инструктором взял!.. А что, а что? Баранов кратко рассказал.
– Сильно побилась? – спросил стоявший рядом Павел ровным голосом, придающим иным вопросам больше силы, чем патетика.
– Корсет наложили. Шутит: «Чтобы фигура не испортилась…»
– Фигура у нее… да, – заметил, как знаток, бывший начлет аэроклуба, памятливый Старче. – А на голове обычно, – он описал круг над теменем, – лента. Что также было ей к лицу… Даже очень.
– Вы летали в госпиталь, товарищ старший лейтенант? Спросить, как побилась Лена, стоило Павлу немалого труда, – разговор мог принять рискованный характер; но быстрота, живость отклика, даже, показалось Павлу, желание самого Баранова заговорить о Лене ободрили его. И он задал вопрос, которым мучился больше всего.
Баранов, тут же поворотившись к капитану задом, приобнял сержанта за плечи и повел его подальше от посторонних ушей и глаз.
– Слушай, – сказал он шепотком, глядя вперед весело и беспокойно. – Я полетел к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
– Ладно, дюриты перегрузим, через час будем дома…
– Перегрузим! – капитан остановился. – Как же мы их возьмем, если они под брюхом, в бомболюках, вон где. – Он пнул зарывшуюся в землю моторную гондолу. – Прежде надо самолет поднять…
– «Прежде»… Я из Сталинграда!
– Знаю…
– Второго дня прикрывал вокзал.
– Понятно…
– Городской вокзал, недалеко от берега. Чей он сейчас – не скажу.
– Да почему я собственной шеей рисковал, садясь на колеса?! Штурман мне под руку орет: «Сажай на пузо, скапотируем!» А дюриты? Ведь мы их придавим, запрем, садясь на брюхо! – Капитан отступил назад, оглядывая многотонную глыбу, подмявшую под себя монтажные комплекты…
Тут в узости астролюка, что ближе к хвосту «пешки», выставился из самолета штурман. Неумело наложенный, влажный от крови бинт охватывал его голову, как чепчик, сдвинутый набекрень, что придавало штурману некоторую лихость, а свободный от повязки открытый темный глаз, быстро перебегая с Баранова на капитана и вновь на Баранова, сверкал затравленно.
– Память отшибло! – объявил штурман. «Чокнулся!» – решил Баранов, наглядевшийся на товарищей-бедолаг, получавших в воздушных боях или при катастрофах «сдвиг по фазе», как выражались в таких случаях технически изощренные авиаторы.
– Совсем отшибло память, – повторил штурман с улыбкой, отчего Баранову стало совсем нехорошо: он представил себе возвращение на завод с этим малым вместо дюритов… – Ведь я в кабину стрелка, – он показал на астролюк, откуда вылез, – забросил несколько ящиков!
– Так чего же ты стоишь! – закричал капитан. – Перегружать!.. На полусогнутых!..
Штурман исчез в кабине, а оттуда один за другим полетели на землю ящики.
На «кукурузник» запчасти перебрасывали в четыре руки.
– Полковник Дарьюшкин, как прилетел, – рассказывал Баранову капитан, – взял этого Кулева, штурмана, в стос – жуткое дело!.. Вплоть до того, что под трибунал! «Воля ваша, товарищ полковник, а вины моей нет: меняли винты, у летчика рана открылась». – «Твои товарищи кровь проливают, жизни кладут, а ты в тылу целый месяц кантуешься» – «Винты сменили, теперь могу на вас сработать», – это штурман. «Что? Что значит – сработать? Что значит – на меня?» – «У вас, товарищ полковник, чрезвычайные полномочия, а транспорта, чтобы осуществить полномочия, нет. Неувязка военного времени. Вот вам транспорт – исправный самолет „ПЕ-два“. – „Я сам решу транспортный вопрос… в вашем участии не нуждаюсь!“ – „А вы знаете, кто доставил генерал-майора авиации товарища Новикова из блокадного Ленинграда в Москву? Самолет „ПЕ-два“! Быстро, надежно и вовремя. В результате товарищ Новиков – генерал-лейтенант авиации, командующий ВВС… под Сталинградом, когда немцы вышли на Рынок, я слышал, как командующий открытым текстом призывал по радио командира бомбардировочной дивизии ударить по немецким танкам „всею наличностью, всею наличностью…“. Да… Скорость „ПЕ-два“ – до пятисот километров в час. Нынче здесь, завтра там. Размах и деловитость…“ Клюнул полковник Дарьюшкин. Спросил: „А летчик?“ – „Капитан с ЛИСа, летает на всех типах…“ А знаете, почему Дарьюшкин не полетел с нами обратно?.. Любопытная деталь…
– По коням! – прервал его Баранов.
– Штурмана оставляем?
– Брать некуда – в «кукурузнике» места нет… Пусть лом караулит.
Малец, бестрепетно разбивший в клубе танцующую пару, на заводском дворе также выступал в роли Гермеса, задолго до возвращения «кукурузника» прожужжав всем уши, что «товарища Баранова ждут на проходной». «По какому делу?» – поинтерсовался Гранищев. «По личному», – скупо ответил разносчик новостей. Так что прилетевший на «кукурузнике» Баранов прямым ходом проследовал к проходной. «Ленинградка, – понял Павел. – Прискакала прощаться…» У него не было на Баранова зла, он испытывал удивление и горечь, зная, что он бы, Гранищев, оставив в Эльтоне Лену, не стал гоняться за первой попавшейся юбкой. «Ее воля, ей решать, – думал Павел. – Но я ему все-таки выскажу… Баранов есть Баранов, но я скажу…»
Капитан ходил по заводскому двору гоголем, рассказывал, как он наперекор штурману, хватавшему era за руки, приземлил в открытом поле на колеса «пешку», какая замечательная получилась посадка, и если бы не яма… Глядя на подростков из заводской бригады, разбиравших и разносивших дюриты, как муравьи, во все концы стоянки, капитан принялся досказывать возвратившемуся из проходной Баранову «любопытную деталь», относящуюся к полковнику Дарьюшкину:
– В ночь перед возвращением полковнику привиделся дурной сон. «Скверный сон», – сказал он и не полетел. Каков полковник? Лично я его понимаю. В авиации приметы сбываются. Я, например, будучи начлетом, сколько выпусков ни делал, женщин первыми не выпускал. Ни при каких условиях. Какой бы класс подготовки ни проявляли – нет.
И что же? За четыре года работы ни одной аварии. Ни единой! А встречались, могу сказать, незауряд-девицы. Женщины, знаете, по природе своей аккуратистки, любят чистоту во всем, умеют пилотировать на зависть. Помню, сдают мне учлетку Бахареву…
– Елену? – спросил Баранов.
– Елену.
– Дерзкая летчица, – сказал Баранов. – В госпиталь попала. У нас под Сталинградом… Хорошо, сильно пошла, «Дору» сняла…
– «Дору»! Не простое дело, могу сказать, а?
– Да еще одного в группе… На Тракторном…
– Бахарева! Елена!.. Мой кадр!..
– Да! И надо же на посадке…
– Я ее в аэроклуб инструктором взял!.. А что, а что? Баранов кратко рассказал.
– Сильно побилась? – спросил стоявший рядом Павел ровным голосом, придающим иным вопросам больше силы, чем патетика.
– Корсет наложили. Шутит: «Чтобы фигура не испортилась…»
– Фигура у нее… да, – заметил, как знаток, бывший начлет аэроклуба, памятливый Старче. – А на голове обычно, – он описал круг над теменем, – лента. Что также было ей к лицу… Даже очень.
– Вы летали в госпиталь, товарищ старший лейтенант? Спросить, как побилась Лена, стоило Павлу немалого труда, – разговор мог принять рискованный характер; но быстрота, живость отклика, даже, показалось Павлу, желание самого Баранова заговорить о Лене ободрили его. И он задал вопрос, которым мучился больше всего.
Баранов, тут же поворотившись к капитану задом, приобнял сержанта за плечи и повел его подальше от посторонних ушей и глаз.
– Слушай, – сказал он шепотком, глядя вперед весело и беспокойно. – Я полетел к ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111