«Кого нам дали? – возмутился Павел. – За что?.. Хорош ведущий, все валится из рук». Взлетел Авдыш с грехом пополам, развернувшись градусов на двадцать… «Он все знал!» – вспомнил Павел инженера, не в его высоком чине, а в заблаговременном знании неведомых ему, сержанту, обстоятельств, усматривая его действительное над ним превосходство… Павел чувствовал себя обреченным. Куда повел их Авдыш, он не знал. С вечера, как все последние дни, разговор был о танках, полк бросали против танковых колонн, угрожавших нашим флангам, Гранищев готовился бить по броне, а встретился ему грозовой ливень, не более знакомый, чем немецкие танки. Струи дождя оплавляли лобовое стекло, в кабине сгустился сумрак, потом наступила тьма – или в глазах у него потемнело? – вдруг все небо стало белым, что-то оглушительно треснуло над самым теменем Павла – и сила и прежде всего неожиданность грозового разряда, во сто крат перекрывшего привычный, не замечаемый слухом моторный гул, потрясли летчика. Вобрав голову в плечи, он закричал, осаживая Илью-пророка, и с этим невнятным воплем на устах он сделал больше, чем умел, чем был обучен: удержался в строю. Прервались облака, вновь брызнуло солнце: он оставался на своем месте, и самолет Авдыша, нежданного командира, быстро обсыхая на ветру, победно сиял и звал за собой, и уже сам черт был Гранищеву не брат, ибо строй не рассыпался, повиновался капитану, и Авдыш оказался на высоте. Летчики, ободренные маленьким успехом, таким важным при подходе к цели, подтягивались, чтобы все вложить в не раз обговоренный и мысленно повторенный удар с левого разворота… а капитан Авдыш, с которого они не сводили глаз, в решающий момент ринулся вправо, ломая чудом сохранившийся в тропическом ливне строй, теряя управление, бросая своих ведомых.
Командир полка, не пошедший на задание, капитан Авдыш, переложивший вопреки общему ожиданию «ИЛ» вправо, – такая выстраивалась цепочка без начала и без конца…
…К поселку МТФ, к своему домику, Гранищев шел, опираясь на палку, страдая от пыли и пота, от своей ненужности, заброшенности.
Седенький с берданкой охранник бахчи, приглядевшись к нему в тени навеса, предложил: «Арбузиху бери, арбузиха слаще, воронье нынче сыто, на бахчу не зарится… Угощайся, женщины и арбуз хороши на вкус, а семечки в горстку собери да мне отдай, делянка сортная, на посев пойдут…» – «Когда сеять-то собираешься, дед?» – «Весной, когда же… К весне-то немца погоните?»
Камышинский арбуз от прикосновения ножа змеисто треснул. Разбитая губа мешала Павлу поглубже ухватить сахаристый, влажный ломоть, он забирал его и всасывал уголком непослушного рта, и вдруг – мотор, нежный рокот…
Родимый «М-11», еще вчера напевавший курсантам аэроклуба про тайны пятого океана и прочую дребедень, стеснил ему душу: самолет, как понял Гранищев, осторожно крался… Обычно летчики-связники выходили в сталинградскую степь затемно, на исходе ночи, когда горизонт затянут и мглист и плывут по земле туманы, помогая маленьким машинам скрываться в пестроте ландшафта. В дневную пору связисты не летали; приказ Хрюкина требовал доставлять донесения о ходе боевой работы «без ссылки на объективные причины, всеми доступными средствами», и оперативные сводки из строевых полков пересылались в штаб армии на боевых «ЯКах», «ИЛах», даже на «ПЕ-2»…
«Кукурузник», шелестевший над бахчой, имел, как видно, безотложное предписание: держась от белесой травы не выше, чем на метр, он рассекал ее и укладывал за хвостом темным пружинистым клином. Быстро мелькнувший профиль летчика чем-то напомнил ему Фолимона после госпиталя: бугристый шрам, оставленный сгоревшим на шее целлулоидным подворотничком, стянул кожу, изменил посадку головы, и он держал ее, наклоняя вперед, голос его сипел; говоря и глядя исподлобья, Фолимон помогал себе вращением крупных глаз… Его бы списали, если бы не упорство, с которым отстаивал Юрка свое право на кабину пилота; в конце концов он добился назначения в «королевскую авиацию», или, что то же самое, в «придворную эскадру», как называли летчики-связники небольшой отряд «ПО-2» при штабе армии.
Приспущенный, упрямый, беззащитный нос «кукурузника», пересекавшего бахчу, выражал надежду летчика пройти, несмотря на высокое солнце, рискованный маршрут. «Давай, милый, давай, – приговаривал Павел с арбузным ломтем в руках, не зная, Фолимон ли это. – Давай!» – вздохнул он глубоко, с хрипом, сдерживая подступившую к сердцу боль – сдают нервишки, – сострадая летчику, который, крадучись, дерзает засветло выполнить приказ, всем друзьям-истребителям, разбросанным войной, неукротимым, как сиплый, с пригнутой головой Фолимон… Он приналег на ломоть, сглатывая сочную сладость вместе с солоноватой горечью, спускавшейся по горлу… Хвостовой костыль «кукурузника» чертил землю, как зуб бороны, винт, замедляя обороты, делался зримым… самолет сел! «Сдурел парень, – подумал Павел. – Жить надоело…» Вместо того чтобы уматывать отсюда, пока цел, летчик, прогромыхивая крыльями, катил к арбузным грядкам.
Стражник, всполошившись, кинулся к нему, Гранищев, на ходу утираясь, направился следом.
– Летчикам гостинец, летчикам! – торопливо объяснил деду пассажир-лейтенант, открывая под арбузы пристежную крышку грузового гаргрота.
– Ты что?! – кричал Павел, узнавая шедшего ему навстречу Фолимона, как кричал на него однажды в стартовом наряде, когда курсант Фолин снес при рулежке ограничительный флажок; вдруг нашедшее воспоминание курсантских дней почему-то показалось Павлу веселым.
– Здравствуй, Солдат, – говорил Фолимон. – Разукрасили? Помяли? – У него был тон человека, которому дано судить несчастья других, что он и делал, поглядывая одновременно за своим пассажиром-лейтенантом, не терявшим на делянке времени даром.
– Зачем сел, балда? – скорее задорно, чем с укором отозвался Павел на выходку товарища.
– У него спроси (пассажир-лейтенант на полусогнутых сновал между бахчой и самолетом). Говорит: у бабы день рождения, женщине нужен подарок.
– Послал бы ты его вместе с подарком.
– Баба симпатичная…
– А «мессер» прищучит?
– С арбузами, без арбузов, какая разница. – Юрка незнакомо улыбнулся, засипел, должно быть, засмеялся. «В одну воронку снаряд два раза не попадает», – было в его
словах.
– Юра, я не спросил, тебя «мессер» снял? Или зенитка?
– Два «мессера». От одного ушел, другому подставился. Глупо подставился… Тебя?
– «Мессер»… Пес-рыцарь.
– Все они из псов…
– Наших кого-нибудь встретил?
– В Актюбинске, в госпитале… Меня из-под Москвы санпоездом аж в Актюбинск укатили… Кончай! – крикнул он лейтенанту.: – Перегрузишь, центровка нарушится!..
Лейтенант, стоя под моторной струёй, надувавшей его гимнастерку, как наволочку на воде, кивнул с готовностью, кинулся к грядке, взял в руки по арбузу, третий локтем закатил на подол гимнастерки, прихватил край гимнастерки зубами, понес…
– Три хороша зараз, – уважительно сказал Юрка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Командир полка, не пошедший на задание, капитан Авдыш, переложивший вопреки общему ожиданию «ИЛ» вправо, – такая выстраивалась цепочка без начала и без конца…
…К поселку МТФ, к своему домику, Гранищев шел, опираясь на палку, страдая от пыли и пота, от своей ненужности, заброшенности.
Седенький с берданкой охранник бахчи, приглядевшись к нему в тени навеса, предложил: «Арбузиху бери, арбузиха слаще, воронье нынче сыто, на бахчу не зарится… Угощайся, женщины и арбуз хороши на вкус, а семечки в горстку собери да мне отдай, делянка сортная, на посев пойдут…» – «Когда сеять-то собираешься, дед?» – «Весной, когда же… К весне-то немца погоните?»
Камышинский арбуз от прикосновения ножа змеисто треснул. Разбитая губа мешала Павлу поглубже ухватить сахаристый, влажный ломоть, он забирал его и всасывал уголком непослушного рта, и вдруг – мотор, нежный рокот…
Родимый «М-11», еще вчера напевавший курсантам аэроклуба про тайны пятого океана и прочую дребедень, стеснил ему душу: самолет, как понял Гранищев, осторожно крался… Обычно летчики-связники выходили в сталинградскую степь затемно, на исходе ночи, когда горизонт затянут и мглист и плывут по земле туманы, помогая маленьким машинам скрываться в пестроте ландшафта. В дневную пору связисты не летали; приказ Хрюкина требовал доставлять донесения о ходе боевой работы «без ссылки на объективные причины, всеми доступными средствами», и оперативные сводки из строевых полков пересылались в штаб армии на боевых «ЯКах», «ИЛах», даже на «ПЕ-2»…
«Кукурузник», шелестевший над бахчой, имел, как видно, безотложное предписание: держась от белесой травы не выше, чем на метр, он рассекал ее и укладывал за хвостом темным пружинистым клином. Быстро мелькнувший профиль летчика чем-то напомнил ему Фолимона после госпиталя: бугристый шрам, оставленный сгоревшим на шее целлулоидным подворотничком, стянул кожу, изменил посадку головы, и он держал ее, наклоняя вперед, голос его сипел; говоря и глядя исподлобья, Фолимон помогал себе вращением крупных глаз… Его бы списали, если бы не упорство, с которым отстаивал Юрка свое право на кабину пилота; в конце концов он добился назначения в «королевскую авиацию», или, что то же самое, в «придворную эскадру», как называли летчики-связники небольшой отряд «ПО-2» при штабе армии.
Приспущенный, упрямый, беззащитный нос «кукурузника», пересекавшего бахчу, выражал надежду летчика пройти, несмотря на высокое солнце, рискованный маршрут. «Давай, милый, давай, – приговаривал Павел с арбузным ломтем в руках, не зная, Фолимон ли это. – Давай!» – вздохнул он глубоко, с хрипом, сдерживая подступившую к сердцу боль – сдают нервишки, – сострадая летчику, который, крадучись, дерзает засветло выполнить приказ, всем друзьям-истребителям, разбросанным войной, неукротимым, как сиплый, с пригнутой головой Фолимон… Он приналег на ломоть, сглатывая сочную сладость вместе с солоноватой горечью, спускавшейся по горлу… Хвостовой костыль «кукурузника» чертил землю, как зуб бороны, винт, замедляя обороты, делался зримым… самолет сел! «Сдурел парень, – подумал Павел. – Жить надоело…» Вместо того чтобы уматывать отсюда, пока цел, летчик, прогромыхивая крыльями, катил к арбузным грядкам.
Стражник, всполошившись, кинулся к нему, Гранищев, на ходу утираясь, направился следом.
– Летчикам гостинец, летчикам! – торопливо объяснил деду пассажир-лейтенант, открывая под арбузы пристежную крышку грузового гаргрота.
– Ты что?! – кричал Павел, узнавая шедшего ему навстречу Фолимона, как кричал на него однажды в стартовом наряде, когда курсант Фолин снес при рулежке ограничительный флажок; вдруг нашедшее воспоминание курсантских дней почему-то показалось Павлу веселым.
– Здравствуй, Солдат, – говорил Фолимон. – Разукрасили? Помяли? – У него был тон человека, которому дано судить несчастья других, что он и делал, поглядывая одновременно за своим пассажиром-лейтенантом, не терявшим на делянке времени даром.
– Зачем сел, балда? – скорее задорно, чем с укором отозвался Павел на выходку товарища.
– У него спроси (пассажир-лейтенант на полусогнутых сновал между бахчой и самолетом). Говорит: у бабы день рождения, женщине нужен подарок.
– Послал бы ты его вместе с подарком.
– Баба симпатичная…
– А «мессер» прищучит?
– С арбузами, без арбузов, какая разница. – Юрка незнакомо улыбнулся, засипел, должно быть, засмеялся. «В одну воронку снаряд два раза не попадает», – было в его
словах.
– Юра, я не спросил, тебя «мессер» снял? Или зенитка?
– Два «мессера». От одного ушел, другому подставился. Глупо подставился… Тебя?
– «Мессер»… Пес-рыцарь.
– Все они из псов…
– Наших кого-нибудь встретил?
– В Актюбинске, в госпитале… Меня из-под Москвы санпоездом аж в Актюбинск укатили… Кончай! – крикнул он лейтенанту.: – Перегрузишь, центровка нарушится!..
Лейтенант, стоя под моторной струёй, надувавшей его гимнастерку, как наволочку на воде, кивнул с готовностью, кинулся к грядке, взял в руки по арбузу, третий локтем закатил на подол гимнастерки, прихватил край гимнастерки зубами, понес…
– Три хороша зараз, – уважительно сказал Юрка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111