прилично владея кием, капитан, проигрывая, не только не огорчался, но бывал рад хорошо пущенному шару соперника. Бесконечные рассуждения о том, кто что увидел, откуда зашел и как ударил, не были ему интересны. Приподняв крупную голову, ни на кого не глядя, пропускал он мимо ушей отзывы о Баранове: «Воздушный снайпер», «Мастер выбрать момент…». Все это частности. В Баранове заключена загадка, колдовская и горькая для капитана. Если коротко – талант. Как живописец безошибочно ударяет по холсту, так он – по вражине. Талант, сберегаемый удачей. В Конной, пустив с тормозов свой ревущий, готовый подняться «ИЛ», оставив за спиной примерно треть разбега, Авдыш увидел впереди «дракона» – двуносое, шестизевое чудище привиделось летчику. Однажды в небе «дракон» уже настиг капитана и так яростно изрыгал желто-красный огонь, что, только кувыркаясь в воздухе и нащупывая на левом плече вытяжное кольцо парашюта, сообразил Авдыш, что это два «мессера», как бы спарившись, метров с пятидесяти враз ударили по нему. В Конной «дракон» свалился, когда он, беззащитный, брал разбег; устрашенный первой встречей, уклоняясь от огня, Авдыш – на взлете! – рванулся влево… Она была еще цела, его машина, ее могучие двутавровые шасси, терпя непомерную боковую нагрузку, еще не подкосились, когда перекрыл дорогу дьяволу «ЯК». Отвлек от «ИЛа», принял на себя, загнал в вираж. Повинуясь воле «ЯКа», «дракон» на глазах Авдыша опрощался, лишаясь голов, изрыгавших смертоносное пламя, его тонкий хвост, хвост «худого», серийного «мессера», колотила предсмертная дрожь… Но, избавленный от страшных чар, овладевший собой Авдыш выправить искаженный страхом взлет не сумел…
Баранов ради спасения «ИЛа» рисковал собой, а он разнес свой самолет в дымину.
Таков Баранов, и вот чего стоит он, Авдыш.
«Признаю себя виновным…»
По приказу двести двадцать семь – в штрафную эскадрилью.
– Кто наблюдал Нефёдова над целью? – спросил Авдыш, глядя перед собой, его тень на стене расширилась и заколыхалась.
– Сгорел над Вокзалом-один.
Авдыш как наяву представил быстрый лет «ЯКа», словно бы стопорящийся от удара пламени, снаружи не видного, схватку летчика с огнем… дым, прорвавшийся, наконец, наружу, запоздалый признак катастрофы.
– Никто не прыгал?
– Нет.
– Ё-моё, сержант Нефёдов, – капитан со вздохом увлажнил хлебную корочку дефицитной горчицей. Специя, поданная к баранине, – лакомство, излюбленный деликатес под фронтовые сто граммов. – Нет, – сказал Авдыш, обращаясь к собственной судьбине. – «ИЛ-второму» нужна огневая точка в хвосте.
– Можно поставить «эрэсы», чтобы назад стреляли. Будут отпугивать.
– Фрица не пугать, сбивать надо. Требуется огневая точка, – повторил Авдыш, – сместить бензобак, высверлить гнездо для пулемета и посадить воздушным стрелком
женщину.
– Женщину, товарищ капитан?.. Не то!..
– Товарищ капитан пожелали женщину, – ввязался в разговор Лубок.
– Не в том дело, пожелал. – Ниже безгубого рта Авдыша прорезалась острая складка, будто на подбородок наложили и туго натянули нитку, придавая лицу капитана выражение скорбное и назидательное. – Война, мужчин нехватка, вторую единицу для боевого экипажа могут зажать. Шутите, поднять численный состав штурмовой авиации против нынешнего вдвое?
– Вы какого года рождения? – спрашивает Авдыш истребителя.
– Лет сколько? Двадцать.
. – Вы, старшина, еще пешком под стол ходили, а я уже летал, теперь вы же меня поучаете.
– На ошибках учатся как раз не все, – клял себя Венька в ожидании расправы, с которой Баранов медлит. – Большинство их повторяет, за что и платится…
Складка на подбородке Авдыша углубилась, он оборвал разговор.
Молча, не удостоив злобного истребителя ответом, Авдыш направился к соседям, где Баранов развивал интересную тему.
Баранов сидел так, что Гранищев со своего места за столом, поставленным на время ужина для гостей конференции, оставаясь в полумраке, видел его хорошо. «Прощай, водочка, здравствуй, кружечка», – приговаривал старший лейтенант, уверенно и безошибочно производя разлив. Понюхав смазанную горчицей корку и всем своим видом показывая, что у него ни в одном глазу, Баранов активно включился в общий разговор. «Напрасно я с этой „бочкой“ вылез», – думал Павел, стыдясь Баранова, всей душой желая, чтобы Баранов ничего о «бочке» не знал. «Бочкой» ничего никому не докажешь, тем более – старшему лейтенанту. «Если бы Егошин меня раньше просветил!.. Не только Егошин. Не только меня…» Все разговоры вокруг были вызваны конференцией, и многие, видимо, как и он, Гранищев, испытывали тот прилив уверенности в себе, какой в обычной жизни приходит с годами, а на фронте – по прошествии дней и даже часов. Егошин – так показалось Павлу – исчерпал себя. Неожиданно открывшись, отдал все. «Больше он меня ничему не научит. А Баранов глубок…»
– Кто рядом, кто сзади идет – вот что важно, – говорил между тем Баранов. – От верных людей слышал: у Чкалова, когда в Америку летели, кровь носом хлестала, Егор Байдуков пилотировал, Егор кашлял… Угадал Чкалов напарника, не промахнулся. Напарник – щит героя. Тем более у нас, в истребиловке… Говорят: «гамузом» воюем, «роем». Как посмотреть! Теснота, скученность наша оттого, что поневоле жмемся друг к дружке, ищем локоть, плечо товарища, а как же: ватагой все веселее. На людях и смерть красна.
– Объединить колхозы! – формулирует задачу, дает лозунг летчик-штурмовик. Обсуждение все тех же вопросов по второму, третьему кругу – без регламента, без списка ораторов, под наркомовскую стопку – превращает вечернее застолье в подобие сельского схода. – Объединить колхозы, сплотить в одну боевую артель истребителей и штурмовиков!
Неотделимые от судьбы Сталинграда, побратавшиеся с ним кровью, горем потерь, жаждой отмщения, сжигающие в огне над Волгой свою молодость и в нем же мужающие, летчики сообща, как издревле на Руси, ищут, вырабатывают лучшую защиту от врага и смерти. Дух конференции и здесь, в столовой, побуждает их к сближению, да и как иначе, если на всех ярусах воздушной битвы в явной выгоде оказывается тот, кто действует бок о бок с другом, товарищем, просто приятелем…
И капитан Авдыш уже не дичится, – подает голос, вносит свою лепту в разговор, вспоминая учения, проходившие до войны под знаком опыта испанских боев, с надеждой ожидая, не отзовется ли Баранов…
– При чем здесь Испания! – возражают ему. – Между Испанией и Сталинградом – ничего общего.
– Крайности вредят, – говорит Авдыш. – «Ничего общего»! Испания опыт дала…
– Дала Испания опыт, но кому? Бомбардировщикам, кто на «СБ» летал. Истребителям на «чайках», на «ишаках»… А мы – штурмовая авиация. С какой высоты «СБ» бомбят? Полторы, две, три тысячи метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Баранов ради спасения «ИЛа» рисковал собой, а он разнес свой самолет в дымину.
Таков Баранов, и вот чего стоит он, Авдыш.
«Признаю себя виновным…»
По приказу двести двадцать семь – в штрафную эскадрилью.
– Кто наблюдал Нефёдова над целью? – спросил Авдыш, глядя перед собой, его тень на стене расширилась и заколыхалась.
– Сгорел над Вокзалом-один.
Авдыш как наяву представил быстрый лет «ЯКа», словно бы стопорящийся от удара пламени, снаружи не видного, схватку летчика с огнем… дым, прорвавшийся, наконец, наружу, запоздалый признак катастрофы.
– Никто не прыгал?
– Нет.
– Ё-моё, сержант Нефёдов, – капитан со вздохом увлажнил хлебную корочку дефицитной горчицей. Специя, поданная к баранине, – лакомство, излюбленный деликатес под фронтовые сто граммов. – Нет, – сказал Авдыш, обращаясь к собственной судьбине. – «ИЛ-второму» нужна огневая точка в хвосте.
– Можно поставить «эрэсы», чтобы назад стреляли. Будут отпугивать.
– Фрица не пугать, сбивать надо. Требуется огневая точка, – повторил Авдыш, – сместить бензобак, высверлить гнездо для пулемета и посадить воздушным стрелком
женщину.
– Женщину, товарищ капитан?.. Не то!..
– Товарищ капитан пожелали женщину, – ввязался в разговор Лубок.
– Не в том дело, пожелал. – Ниже безгубого рта Авдыша прорезалась острая складка, будто на подбородок наложили и туго натянули нитку, придавая лицу капитана выражение скорбное и назидательное. – Война, мужчин нехватка, вторую единицу для боевого экипажа могут зажать. Шутите, поднять численный состав штурмовой авиации против нынешнего вдвое?
– Вы какого года рождения? – спрашивает Авдыш истребителя.
– Лет сколько? Двадцать.
. – Вы, старшина, еще пешком под стол ходили, а я уже летал, теперь вы же меня поучаете.
– На ошибках учатся как раз не все, – клял себя Венька в ожидании расправы, с которой Баранов медлит. – Большинство их повторяет, за что и платится…
Складка на подбородке Авдыша углубилась, он оборвал разговор.
Молча, не удостоив злобного истребителя ответом, Авдыш направился к соседям, где Баранов развивал интересную тему.
Баранов сидел так, что Гранищев со своего места за столом, поставленным на время ужина для гостей конференции, оставаясь в полумраке, видел его хорошо. «Прощай, водочка, здравствуй, кружечка», – приговаривал старший лейтенант, уверенно и безошибочно производя разлив. Понюхав смазанную горчицей корку и всем своим видом показывая, что у него ни в одном глазу, Баранов активно включился в общий разговор. «Напрасно я с этой „бочкой“ вылез», – думал Павел, стыдясь Баранова, всей душой желая, чтобы Баранов ничего о «бочке» не знал. «Бочкой» ничего никому не докажешь, тем более – старшему лейтенанту. «Если бы Егошин меня раньше просветил!.. Не только Егошин. Не только меня…» Все разговоры вокруг были вызваны конференцией, и многие, видимо, как и он, Гранищев, испытывали тот прилив уверенности в себе, какой в обычной жизни приходит с годами, а на фронте – по прошествии дней и даже часов. Егошин – так показалось Павлу – исчерпал себя. Неожиданно открывшись, отдал все. «Больше он меня ничему не научит. А Баранов глубок…»
– Кто рядом, кто сзади идет – вот что важно, – говорил между тем Баранов. – От верных людей слышал: у Чкалова, когда в Америку летели, кровь носом хлестала, Егор Байдуков пилотировал, Егор кашлял… Угадал Чкалов напарника, не промахнулся. Напарник – щит героя. Тем более у нас, в истребиловке… Говорят: «гамузом» воюем, «роем». Как посмотреть! Теснота, скученность наша оттого, что поневоле жмемся друг к дружке, ищем локоть, плечо товарища, а как же: ватагой все веселее. На людях и смерть красна.
– Объединить колхозы! – формулирует задачу, дает лозунг летчик-штурмовик. Обсуждение все тех же вопросов по второму, третьему кругу – без регламента, без списка ораторов, под наркомовскую стопку – превращает вечернее застолье в подобие сельского схода. – Объединить колхозы, сплотить в одну боевую артель истребителей и штурмовиков!
Неотделимые от судьбы Сталинграда, побратавшиеся с ним кровью, горем потерь, жаждой отмщения, сжигающие в огне над Волгой свою молодость и в нем же мужающие, летчики сообща, как издревле на Руси, ищут, вырабатывают лучшую защиту от врага и смерти. Дух конференции и здесь, в столовой, побуждает их к сближению, да и как иначе, если на всех ярусах воздушной битвы в явной выгоде оказывается тот, кто действует бок о бок с другом, товарищем, просто приятелем…
И капитан Авдыш уже не дичится, – подает голос, вносит свою лепту в разговор, вспоминая учения, проходившие до войны под знаком опыта испанских боев, с надеждой ожидая, не отзовется ли Баранов…
– При чем здесь Испания! – возражают ему. – Между Испанией и Сталинградом – ничего общего.
– Крайности вредят, – говорит Авдыш. – «Ничего общего»! Испания опыт дала…
– Дала Испания опыт, но кому? Бомбардировщикам, кто на «СБ» летал. Истребителям на «чайках», на «ишаках»… А мы – штурмовая авиация. С какой высоты «СБ» бомбят? Полторы, две, три тысячи метров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111