Он повернул ее лицом к себе, и его взгляд стал еще более мрачным, когда он увидел ее расстроенное лицо.
— Почему ты смотришь так печально? — спросил он резко. — У тебя нет причин так выглядеть.
Она улыбнулась, но взгляд оставался грустным.
— Неужели, мой лорд? Я думала о днях, месяцах, годах, которые придут, которые когда-нибудь лягут на меня тяжелым бременем. Мы еще молоды, Норвежский Волк, что ждет нас впереди? Я устала. По правде, я устала от того, что все время осторожна с тобой, от того, что ты нарек меня предательницей.
Олаф выпрямился.
— Я никогда не хотел называть тебя предательницей, Эрин. Я был вынужден сделать это, когда увидел твои изумрудные глаза под золотым забралом. Я бы с удовольствием выслушал доказательства того, что ты не намеревалась поднимать меч на меня и моих людей.
Эрин опустила голову и подавила рыдания, которые были готовы вырваться наружу.
— Увы, мой лорд, нет никакого доказательства, кроме того, что находится в моем сердце, и все же мой кузен Грегори поверил мне, так же как и брат Брайс.
— Возможно, — сказал поспешно Олаф, — потому что никто не слышал, как ты свирепо угрожала.
— Нет, мой лорд, это, скорее всего, потому, что они любят меня и доверяют мне.
Олаф заколебался, его указательный палец дотронулся до подбородка Эрин.
— Ты просишь меня отдать тебе мою любовь и доверять тебе, Эрин?
Он не дождался ответа. Эрин вдруг тяжело задышала и стала медленно опускаться на землю. Олаф, обеспокоено, силился удержать ее, обняв за плечи.
— Эрин? Что с тобой?
— Я… я думаю, это ребенок, — выдохнула Эрин, сраженная резкой болью. Она ощущала легкие схватки все утро, но не придала этому значения, ребенку было еще слишком рано рождаться.
— Нет, ирландка, не может быть…
— Ох! — закричала она, испуганная потоком теплой жидкости, намочившей ее юбку. Эрин бросило в дрожь, у нее застучали зубы. Пронизывающий ветер сбивал с ног.
— Эрин?
— Олаф… это… это ребенок!
Паника охватила ее, когда он наклонился, чтобы взять ее на руки.
— Нет, Олаф, — возразила она, не понимая, что говорит. — Я… мокрая.
Его не беспокоили ее слова, и он твердо зашагал к лошади. Не переставая дрожать, она снова запротестовала.
— Ты сказал, что я не должна близко подходить к лошади…
— Эрин! — выкрикнул он раздраженно. — Ради Бога, помолчи!
Он аккуратно посадил ее на лошадь, затем быстро вскочил сам. — Я не хочу, чтобы наш ребенок родился на покрытой инеем траве.
Она больше не делала попыток заговорить, он крепко держал ее, чтобы она не упала, и подгонял лошадь. Эрин, съежившись, прижималась к нему, все еще не в состоянии остановить дрожь.
Прошло всего несколько минут, но они казались вечностью, прежде чем Олаф и Эрин достигли стен города. Олаф спрыгнул с лошади и взял Эрин на руки.
— Я могу идти, — возразила она шепотом.
В ответ он только раздраженно застонал. Он звал людей, пока нес ее через большую залу.
Олаф открыл ногой дверь в их комнату, позади него бежала Мойра.
— Положи ее на кровать, Олаф, и помоги мне снять с Эрин одежду, — скомандовала Мойра. Влажное платье сняли через голову, и Мойра дала следующий приказ:
— Пошли Рига за новым постельным бельем и скажи Мэгин, что пришло время для Эрин. Она знает, что делать.
— А потом? — спросил Олаф.
— А потом, мой лорд, иди и выпей эля, тебе предстоит долгое ожидание.
Он ждал, и когда утро перешло в день, а день перешел в вечер, он все еще терпеливо ждал. Потом настал и миновал час трапезы, высоко поднялась луна, настала полночь, Олаф молотил кулаками по камню, которым был выложен очаг и изрыгал потоки ругательств, ясно давая понять Сигурду и Эрику, что он все больше и больше волнуется.
— Это первый ребенок, Олаф, — говорил Эрик брату, скрывая собственное беспокойство, — такое длится долго.
Олаф ничего не ответил, он только молча смотрел на огонь. Да, процесс рождения новой жизни очень долог, но этот ребенок входит в мир слишком рано, и у Эрин так давно отошли воды. Боли, вероятно, усиливаются, и становятся невыносимыми. Она была сильной, но как долго могла она выносить это?
Он подумал вдруг, что может потерять ребенка. Дети могут быть и другие, но если он должен потерять ее сейчас… Он громко застонал, страстно желая хотя бы чем-нибудь помочь.
Он внезапно обернулся, когда услышал приближающиеся шаги на лестнице, увидел Мойру, торопившуюся в кухню. Она надеялась избежать встречи с ним, но он позвал ее строго. Мойра с беспокойством посмотрела на Сигурда, затем на Олафа.
— Мойра, — спросил Олаф тихо, — что происходит? Мойра нервно сжала руки.
— Она хорошо держалась, Олаф, ни одного крика за все это время, но сейчас должен появиться ребенок, а она так утомлена, потеряла все силы и не может помочь нам, а мы нуждаемся в ее помощи.
Лицо Олафа выражало отчаяние и муку. Мойра поспешила уверить его.
— Мой лорд Олаф, мы делаем все, что можем.
Он кивнул и опять обратил взгляд на огонь. Мойра пошла из залы в кухню за горячей водой. Олаф посмотрел ей вслед с тревогой, лицо его было осунувшимся и изможденным.
— Ты ничего не можешь сделать, брат, — сказал Эрик.
— Да, но все-таки, — вдруг произнес Олаф.
Он твердой походкой направился к лестнице и взбежал быстро наверх, Сигурд и Эрик изумленно смотрели ему вслед.
Он не постучал, а прямо вошел в комнату, остановившись лишь на мгновение, не обращая внимания на недоуменные взгляды женщин. Он смотрел только на Эрин. Она казалась такой бледной и слабой, ее лицо было белым как снег, ее прекрасные черные волосы мокрыми прядями разметались по подушке. Глаза были закрыты и веки дрожали, и хотя Мойра умоляла ее задержать дыхание и тужиться, струи воздуха, которые вырывались из приоткрытых губ Эрин, были слабые и тихие.
Мэгин, которая следила, чтобы у Эрин всегда было сухое белье, молча посмотрела на Олафа и опять вернулась к своим обязанностям. Мойра открыла было рот, чтобы выслать его из комнаты, но Олаф поднял руку, прошел через комнату и знаком показал, чтобы Мойра уступила ему свое место возле Эрин.
Мойра сделала шаг назад, и Олаф занял ее место. Он зажал руку Эрин и наклонил голову к ее лицу.
— Ты сдаешься, ирландка. А я помню, что ты никогда не сдавалась в борьбе.
Ее темные ресницы поднялись, в изумрудных глазах стояла мука.
— Ты… не должен быть здесь, — выдавила она. — Пожалуйста, Олаф, не это…
Он следил, чтобы его руки не тряслись, и сжимал ее крепко. Живой огонь покинул ее глаза. Он должен был вернуть его, чего бы это ни стоило.
— Ты права, ирландка. Но я останусь на этом месте пока не родится мой норвежский сын.
— Дочь, — проскрипела она раздраженно. — И ирландская.
Он улыбнулся ей; изумрудные глаза опять засверкали. Ее лицо вдруг исказилось, и рука, которую он держал, дернулась от боли.
— Опять… — тихо промолвила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— Почему ты смотришь так печально? — спросил он резко. — У тебя нет причин так выглядеть.
Она улыбнулась, но взгляд оставался грустным.
— Неужели, мой лорд? Я думала о днях, месяцах, годах, которые придут, которые когда-нибудь лягут на меня тяжелым бременем. Мы еще молоды, Норвежский Волк, что ждет нас впереди? Я устала. По правде, я устала от того, что все время осторожна с тобой, от того, что ты нарек меня предательницей.
Олаф выпрямился.
— Я никогда не хотел называть тебя предательницей, Эрин. Я был вынужден сделать это, когда увидел твои изумрудные глаза под золотым забралом. Я бы с удовольствием выслушал доказательства того, что ты не намеревалась поднимать меч на меня и моих людей.
Эрин опустила голову и подавила рыдания, которые были готовы вырваться наружу.
— Увы, мой лорд, нет никакого доказательства, кроме того, что находится в моем сердце, и все же мой кузен Грегори поверил мне, так же как и брат Брайс.
— Возможно, — сказал поспешно Олаф, — потому что никто не слышал, как ты свирепо угрожала.
— Нет, мой лорд, это, скорее всего, потому, что они любят меня и доверяют мне.
Олаф заколебался, его указательный палец дотронулся до подбородка Эрин.
— Ты просишь меня отдать тебе мою любовь и доверять тебе, Эрин?
Он не дождался ответа. Эрин вдруг тяжело задышала и стала медленно опускаться на землю. Олаф, обеспокоено, силился удержать ее, обняв за плечи.
— Эрин? Что с тобой?
— Я… я думаю, это ребенок, — выдохнула Эрин, сраженная резкой болью. Она ощущала легкие схватки все утро, но не придала этому значения, ребенку было еще слишком рано рождаться.
— Нет, ирландка, не может быть…
— Ох! — закричала она, испуганная потоком теплой жидкости, намочившей ее юбку. Эрин бросило в дрожь, у нее застучали зубы. Пронизывающий ветер сбивал с ног.
— Эрин?
— Олаф… это… это ребенок!
Паника охватила ее, когда он наклонился, чтобы взять ее на руки.
— Нет, Олаф, — возразила она, не понимая, что говорит. — Я… мокрая.
Его не беспокоили ее слова, и он твердо зашагал к лошади. Не переставая дрожать, она снова запротестовала.
— Ты сказал, что я не должна близко подходить к лошади…
— Эрин! — выкрикнул он раздраженно. — Ради Бога, помолчи!
Он аккуратно посадил ее на лошадь, затем быстро вскочил сам. — Я не хочу, чтобы наш ребенок родился на покрытой инеем траве.
Она больше не делала попыток заговорить, он крепко держал ее, чтобы она не упала, и подгонял лошадь. Эрин, съежившись, прижималась к нему, все еще не в состоянии остановить дрожь.
Прошло всего несколько минут, но они казались вечностью, прежде чем Олаф и Эрин достигли стен города. Олаф спрыгнул с лошади и взял Эрин на руки.
— Я могу идти, — возразила она шепотом.
В ответ он только раздраженно застонал. Он звал людей, пока нес ее через большую залу.
Олаф открыл ногой дверь в их комнату, позади него бежала Мойра.
— Положи ее на кровать, Олаф, и помоги мне снять с Эрин одежду, — скомандовала Мойра. Влажное платье сняли через голову, и Мойра дала следующий приказ:
— Пошли Рига за новым постельным бельем и скажи Мэгин, что пришло время для Эрин. Она знает, что делать.
— А потом? — спросил Олаф.
— А потом, мой лорд, иди и выпей эля, тебе предстоит долгое ожидание.
Он ждал, и когда утро перешло в день, а день перешел в вечер, он все еще терпеливо ждал. Потом настал и миновал час трапезы, высоко поднялась луна, настала полночь, Олаф молотил кулаками по камню, которым был выложен очаг и изрыгал потоки ругательств, ясно давая понять Сигурду и Эрику, что он все больше и больше волнуется.
— Это первый ребенок, Олаф, — говорил Эрик брату, скрывая собственное беспокойство, — такое длится долго.
Олаф ничего не ответил, он только молча смотрел на огонь. Да, процесс рождения новой жизни очень долог, но этот ребенок входит в мир слишком рано, и у Эрин так давно отошли воды. Боли, вероятно, усиливаются, и становятся невыносимыми. Она была сильной, но как долго могла она выносить это?
Он подумал вдруг, что может потерять ребенка. Дети могут быть и другие, но если он должен потерять ее сейчас… Он громко застонал, страстно желая хотя бы чем-нибудь помочь.
Он внезапно обернулся, когда услышал приближающиеся шаги на лестнице, увидел Мойру, торопившуюся в кухню. Она надеялась избежать встречи с ним, но он позвал ее строго. Мойра с беспокойством посмотрела на Сигурда, затем на Олафа.
— Мойра, — спросил Олаф тихо, — что происходит? Мойра нервно сжала руки.
— Она хорошо держалась, Олаф, ни одного крика за все это время, но сейчас должен появиться ребенок, а она так утомлена, потеряла все силы и не может помочь нам, а мы нуждаемся в ее помощи.
Лицо Олафа выражало отчаяние и муку. Мойра поспешила уверить его.
— Мой лорд Олаф, мы делаем все, что можем.
Он кивнул и опять обратил взгляд на огонь. Мойра пошла из залы в кухню за горячей водой. Олаф посмотрел ей вслед с тревогой, лицо его было осунувшимся и изможденным.
— Ты ничего не можешь сделать, брат, — сказал Эрик.
— Да, но все-таки, — вдруг произнес Олаф.
Он твердой походкой направился к лестнице и взбежал быстро наверх, Сигурд и Эрик изумленно смотрели ему вслед.
Он не постучал, а прямо вошел в комнату, остановившись лишь на мгновение, не обращая внимания на недоуменные взгляды женщин. Он смотрел только на Эрин. Она казалась такой бледной и слабой, ее лицо было белым как снег, ее прекрасные черные волосы мокрыми прядями разметались по подушке. Глаза были закрыты и веки дрожали, и хотя Мойра умоляла ее задержать дыхание и тужиться, струи воздуха, которые вырывались из приоткрытых губ Эрин, были слабые и тихие.
Мэгин, которая следила, чтобы у Эрин всегда было сухое белье, молча посмотрела на Олафа и опять вернулась к своим обязанностям. Мойра открыла было рот, чтобы выслать его из комнаты, но Олаф поднял руку, прошел через комнату и знаком показал, чтобы Мойра уступила ему свое место возле Эрин.
Мойра сделала шаг назад, и Олаф занял ее место. Он зажал руку Эрин и наклонил голову к ее лицу.
— Ты сдаешься, ирландка. А я помню, что ты никогда не сдавалась в борьбе.
Ее темные ресницы поднялись, в изумрудных глазах стояла мука.
— Ты… не должен быть здесь, — выдавила она. — Пожалуйста, Олаф, не это…
Он следил, чтобы его руки не тряслись, и сжимал ее крепко. Живой огонь покинул ее глаза. Он должен был вернуть его, чего бы это ни стоило.
— Ты права, ирландка. Но я останусь на этом месте пока не родится мой норвежский сын.
— Дочь, — проскрипела она раздраженно. — И ирландская.
Он улыбнулся ей; изумрудные глаза опять засверкали. Ее лицо вдруг исказилось, и рука, которую он держал, дернулась от боли.
— Опять… — тихо промолвила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94