Докладывать же замам посчитал нецелесообразным из соображений особой секретности информации.
Кстати, пронзила мозг Митрофанова стремительная мысль, а что, если это нападение на Корнилова не случайность? Заказ? Давно ведь слухи ходят, что на место городского прокурора метит кто-то из ФСБ. Поэтому вполне может быть, что...
А если Корнилова не вытащат – состояние-то, говорят, до сих пор критическое, – чем он, Митрофанов, рискует? Ничем. Наоборот. Проявил политическую дальновидность и оперативность. Не раздувая шумихи на месте, проинформировал руководство о том, что выявилось в процессе расследования. Не стал лезть на рожон, изображать из себя героя, а скромно передал все материалы, чтобы решали те, кому положено по званиям и должностям. Новому прокурору города, из каких бы он ни был, конечно, об этом сразу станет известно. Свой оценит оперативность и выучку. Чужак – информированность и осторожность. И то, и другое очень неплохо! Опираться новичку на кого-то надо? Новый первый зам – очень подходящая для такого случая кандидатура. Да и разгребать рутину после Корнилова сподручнее вдвоем.
Приняв решение, Митрофанов потянулся к аппарату спецсвязи. Набрал номер и тут же бросил трубку обратно на телефон.
– Татьяна, – зычно крикнул в селектор секретарше, – билет в Москву, на сегодня.
– Кому билет, Олег Вячеславович? – пискнул микрофон. – Вам? Вы же завтра проводите межрайонное совещание...
– Бегом в кассу! – приказал Митрофанов. – Меня утром ждут в Генеральной... Вызвали. Но об этом – ни звука!
– Ой, так я совещание отменить не успею...
– Ничего. Пусть задницы растрясут. Утром скажешь, что я просто заболел.
* * *
Голова у Вани ясна и чиста, а тело легко и невесомо. Кажется, взмахни руками – взлетишь! И ничего не болит. И мысли, приходящие в голову, выстраиваются плавно и четко, сменяют одна другую последовательно, создавая ощущение какой-то светлой праздничности.
«Я выздоровел! – понимает Ваня. – Я поправился! Теперь все будет хорошо».
Поскольку исчез постоянно мешающий шум в ушах, то все звуки вокруг слышатся предельно выпукло и объемно: звяканье металла, шуршание одежды, тихие голоса.
– Возьми еще немного про запас.
– Нельзя, мы и так выбрали критическую норму!
– Перестань, а если какое-то осложнение? А этого в суд увезут, а потом в тюрьму? Снова на ушах стоять будем?
– А вдруг он того? Ты про это подумал?
– Да что с ним случится? Лежит себе и лежит, тем более на уколах, спит все время. Затраты энергии минимальные. Если что – день на дворе, найдут кровь. Давай.
– Под твою ответственность. Сколько?
– Слушай, иди отсюда, я сам.
Ваня не понимает, о чем спорят тихие голоса. Ему неинтересно. Он видит, как в палату входит мать, а с ней бабушка. Вот так сюрприз! Значит, бабушка приехала из самой Карежмы! А это кто вслед за ними такой маленький, в ярко-красной курточке? Катюшка? Она... Вот кого он больше всех мечтал увидеть!
– Катюшка! – бросается навстречу Ваня. – Здравствуй! Как хорошо, что ты приехала!
– Я не одна, – подмигивает сестренка. – Смотри! Распахивает полу курточки, и оттуда высовывается вислоухая пятнистая мордаха и веселый сияющий глаз. Бимка!
– Как тебя с ним пропустили? – шепчет Ваня. – Сюда же с собаками нельзя!
– Я сказала, что он игрушечный, – смеется Катька, – а он прикинулся мертвым. Даже не дышал.
– Бимка, умница, – гладит Ваня мягкое бархатное ухо.
И вдруг понимает, что гладит его правой рукой! Той самой, которой не было! Значит, он выздоровел окончательно, раз даже рука выросла!
– Мама, – протягивает он ладонь к Валентине, – смотри!
– Сыночка, – счастливо улыбается та, – видишь, как хорошо! Сейчас мы все вместе поедем домой. Скоро Новый год. Нарядим елочку, я испеку твой любимый торт, бабушка сделает пирог с рыбой.
– Поехали, поехали, – радостно прыгает Катюшка. И Бимкино ухо подскакивает вместе с ней.
Взявшись за руки все вчетвером, они идут по длинному коридору, где под потолком снова искрятся новогодние разноцветные лампочки, входят в лифт, Катюшка нажимает кнопку с цифрой восемь. Правильно, их квартира и находится на восьмом этаже. Мама держит Ваню за выздоровевшую правую руку, бабушка гладит по голове, как в детстве, и тихонько напевает старинную песню. Бимка высоко подпрыгивает, доставая мокрым ласковым языком до щек любимого хозяина.
– Как хорошо, – улыбается Ваня. – Как хорошо возвращаться домой! И никто, никто нам больше не нужен. Мама, бабушка да Катюшка.
– А я? – человечьим голосом спрашивает обиженный Бимка.
– И ты, – соглашается Ваня. – Ты – главный! Как же без тебя?
Лифт набирает скорость, летит все быстрее и быстрее. Вот он пронзил, как новогодняя ракета, плоскую крышу, долетел до самого неба и устремился дальше. Внизу кубики домов, линейки улиц, ленточки речек и каналов. Красиво! Ваня мощно отталкивается от плотного воздуха сильными руками, будто крыльями, и взмывает еще выше.
Он один, потому что бабушка уже старенькая и не может летать, Катюшка маленькая, ей страшно, а мама должна быть с ними, как же иначе? Остается Бимка. Но где вы видели летающих собак? К тому же у Бимки всего один глаз, он запросто может сбиться с дороги.
– Я им все расскажу, когда вернусь, – радуется Ваня. – Все-все.
Прямо под ним знакомый растяпистый дом. Даже несколько домов. Ваня снижется, совсем чуть-чуть, чтоб поглядеть, что там, внутри.
Внутри много больших и маленьких комнат, в них – люди, в основном лежащие на постелях. Потому что еще очень рано и все они – спят.
«Я тоже недавно был там, – вспоминает Ваня. – был. Но больше не буду! Никогда!»
В крохотной комнате с зарешеченным окном железная койка. На койке – нескладное худое тело с уродливой культей вместо правой руки. Светлые короткие волосы спутаны. Глаза закрыты. Под глазами – густая, до черноты, синева. Такой же синий треугольник окружает сухие белые губы и стекает по подбородку к шее.
Что-то, какая-то неведомая сила, тянет Ваню вниз, к этому безжизненному жалкому телу.
«Это же я еще совсем недавно был таким! – вдруг понимает он. – Недавно. Когда болел!»
Повинуясь непонятному зову и неожиданной жалости к этому себе, несчастному, измученному, Ваня почти опускается, почти дотрагивается руками-крыльями до светлой макушки, но в последний момент, решившись, снова взмывает вверх.
Нет! Он не хочет! Ему больше не нужно это безвольное и безрукое тело, которое только и может, что болеть! Не нужна эта бледная голова с синюшными пятнами, которая даже не способна открыть глаз! Ему ничего не нужно из той прошлой жизни, с которой он только что так счастливо расстался.
Ваня делает плавное движение крыльями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Кстати, пронзила мозг Митрофанова стремительная мысль, а что, если это нападение на Корнилова не случайность? Заказ? Давно ведь слухи ходят, что на место городского прокурора метит кто-то из ФСБ. Поэтому вполне может быть, что...
А если Корнилова не вытащат – состояние-то, говорят, до сих пор критическое, – чем он, Митрофанов, рискует? Ничем. Наоборот. Проявил политическую дальновидность и оперативность. Не раздувая шумихи на месте, проинформировал руководство о том, что выявилось в процессе расследования. Не стал лезть на рожон, изображать из себя героя, а скромно передал все материалы, чтобы решали те, кому положено по званиям и должностям. Новому прокурору города, из каких бы он ни был, конечно, об этом сразу станет известно. Свой оценит оперативность и выучку. Чужак – информированность и осторожность. И то, и другое очень неплохо! Опираться новичку на кого-то надо? Новый первый зам – очень подходящая для такого случая кандидатура. Да и разгребать рутину после Корнилова сподручнее вдвоем.
Приняв решение, Митрофанов потянулся к аппарату спецсвязи. Набрал номер и тут же бросил трубку обратно на телефон.
– Татьяна, – зычно крикнул в селектор секретарше, – билет в Москву, на сегодня.
– Кому билет, Олег Вячеславович? – пискнул микрофон. – Вам? Вы же завтра проводите межрайонное совещание...
– Бегом в кассу! – приказал Митрофанов. – Меня утром ждут в Генеральной... Вызвали. Но об этом – ни звука!
– Ой, так я совещание отменить не успею...
– Ничего. Пусть задницы растрясут. Утром скажешь, что я просто заболел.
* * *
Голова у Вани ясна и чиста, а тело легко и невесомо. Кажется, взмахни руками – взлетишь! И ничего не болит. И мысли, приходящие в голову, выстраиваются плавно и четко, сменяют одна другую последовательно, создавая ощущение какой-то светлой праздничности.
«Я выздоровел! – понимает Ваня. – Я поправился! Теперь все будет хорошо».
Поскольку исчез постоянно мешающий шум в ушах, то все звуки вокруг слышатся предельно выпукло и объемно: звяканье металла, шуршание одежды, тихие голоса.
– Возьми еще немного про запас.
– Нельзя, мы и так выбрали критическую норму!
– Перестань, а если какое-то осложнение? А этого в суд увезут, а потом в тюрьму? Снова на ушах стоять будем?
– А вдруг он того? Ты про это подумал?
– Да что с ним случится? Лежит себе и лежит, тем более на уколах, спит все время. Затраты энергии минимальные. Если что – день на дворе, найдут кровь. Давай.
– Под твою ответственность. Сколько?
– Слушай, иди отсюда, я сам.
Ваня не понимает, о чем спорят тихие голоса. Ему неинтересно. Он видит, как в палату входит мать, а с ней бабушка. Вот так сюрприз! Значит, бабушка приехала из самой Карежмы! А это кто вслед за ними такой маленький, в ярко-красной курточке? Катюшка? Она... Вот кого он больше всех мечтал увидеть!
– Катюшка! – бросается навстречу Ваня. – Здравствуй! Как хорошо, что ты приехала!
– Я не одна, – подмигивает сестренка. – Смотри! Распахивает полу курточки, и оттуда высовывается вислоухая пятнистая мордаха и веселый сияющий глаз. Бимка!
– Как тебя с ним пропустили? – шепчет Ваня. – Сюда же с собаками нельзя!
– Я сказала, что он игрушечный, – смеется Катька, – а он прикинулся мертвым. Даже не дышал.
– Бимка, умница, – гладит Ваня мягкое бархатное ухо.
И вдруг понимает, что гладит его правой рукой! Той самой, которой не было! Значит, он выздоровел окончательно, раз даже рука выросла!
– Мама, – протягивает он ладонь к Валентине, – смотри!
– Сыночка, – счастливо улыбается та, – видишь, как хорошо! Сейчас мы все вместе поедем домой. Скоро Новый год. Нарядим елочку, я испеку твой любимый торт, бабушка сделает пирог с рыбой.
– Поехали, поехали, – радостно прыгает Катюшка. И Бимкино ухо подскакивает вместе с ней.
Взявшись за руки все вчетвером, они идут по длинному коридору, где под потолком снова искрятся новогодние разноцветные лампочки, входят в лифт, Катюшка нажимает кнопку с цифрой восемь. Правильно, их квартира и находится на восьмом этаже. Мама держит Ваню за выздоровевшую правую руку, бабушка гладит по голове, как в детстве, и тихонько напевает старинную песню. Бимка высоко подпрыгивает, доставая мокрым ласковым языком до щек любимого хозяина.
– Как хорошо, – улыбается Ваня. – Как хорошо возвращаться домой! И никто, никто нам больше не нужен. Мама, бабушка да Катюшка.
– А я? – человечьим голосом спрашивает обиженный Бимка.
– И ты, – соглашается Ваня. – Ты – главный! Как же без тебя?
Лифт набирает скорость, летит все быстрее и быстрее. Вот он пронзил, как новогодняя ракета, плоскую крышу, долетел до самого неба и устремился дальше. Внизу кубики домов, линейки улиц, ленточки речек и каналов. Красиво! Ваня мощно отталкивается от плотного воздуха сильными руками, будто крыльями, и взмывает еще выше.
Он один, потому что бабушка уже старенькая и не может летать, Катюшка маленькая, ей страшно, а мама должна быть с ними, как же иначе? Остается Бимка. Но где вы видели летающих собак? К тому же у Бимки всего один глаз, он запросто может сбиться с дороги.
– Я им все расскажу, когда вернусь, – радуется Ваня. – Все-все.
Прямо под ним знакомый растяпистый дом. Даже несколько домов. Ваня снижется, совсем чуть-чуть, чтоб поглядеть, что там, внутри.
Внутри много больших и маленьких комнат, в них – люди, в основном лежащие на постелях. Потому что еще очень рано и все они – спят.
«Я тоже недавно был там, – вспоминает Ваня. – был. Но больше не буду! Никогда!»
В крохотной комнате с зарешеченным окном железная койка. На койке – нескладное худое тело с уродливой культей вместо правой руки. Светлые короткие волосы спутаны. Глаза закрыты. Под глазами – густая, до черноты, синева. Такой же синий треугольник окружает сухие белые губы и стекает по подбородку к шее.
Что-то, какая-то неведомая сила, тянет Ваню вниз, к этому безжизненному жалкому телу.
«Это же я еще совсем недавно был таким! – вдруг понимает он. – Недавно. Когда болел!»
Повинуясь непонятному зову и неожиданной жалости к этому себе, несчастному, измученному, Ваня почти опускается, почти дотрагивается руками-крыльями до светлой макушки, но в последний момент, решившись, снова взмывает вверх.
Нет! Он не хочет! Ему больше не нужно это безвольное и безрукое тело, которое только и может, что болеть! Не нужна эта бледная голова с синюшными пятнами, которая даже не способна открыть глаз! Ему ничего не нужно из той прошлой жизни, с которой он только что так счастливо расстался.
Ваня делает плавное движение крыльями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89