Наверное, этот фрукт какой-то сонный. Она так специально придумала, чтобы им никто не мешал. Сейчас охранник попробует и уснет. Тогда и выход будет свободным? А что, если вообще домой уйти? Погоню, что ли, объявят? Закрыться дома, будто нет никого. Мать, понятно, не выдаст. А на суд он сам придет. Чего бояться, когда не виноват?
– Алл, а он надолго уснет? – шепчет Ваня. Вместо ответа из коридора раздается громкое «Фу-у!» и следом – шести– или десятиэтажный мат. Ваня такого никогда и не слышал.
– Дура! – вопит в окно охранник. – Сама травись! – И с силой запускает в окошко располовиненный кактус.
Кособокая тушка шлепается под окно и тут же в камере начинает дико, просто нестерпимо вонять, будто не фрукт забросили, а кусок падали.
– Алл... – Ваня зажимает нос и вопросительно смотрит на подругу.
– Я его ела, что ли, – гундосит сквозь пальцы, зажавшие нос, девушка. – Только слышала, что запах гадкий, зато вкус, говорят, классный. Их с острова вывозить запрещено, отцу прямо в самолет принесли три штуки. Подарок. Ну, я один и сперла. Думала, пока этот козел разбираться будет, мы с тобой успеем...
– О! – слышится из-за двери удивленный голос. – Газовая атака, что ли? Чем так несет? Канализацию прорвало?
И этот голос тоже Ване очень знаком, только не понять, чей он.
– Кто приперся? – поворачивается Алка к двери. И тут же расслабленно и кокетливо улыбается: – Привет, Путятя, сто лет не виделись!
* * *
Валентина одергивает на себе неудобный куцый халат. Нервно поправляет на голове шапочку.
– Да не трясись ты, – подталкивает ее в спину Клара Марковна. – За сына идешь просить. Не за убийцу какого-нибудь. Зайдешь, так, мол, и так. Не губите мальчишку, не виноват он. Расскажешь, что руки лишился.
– Так вспомнит же, что это он его ножом... Решит, что Ванечка с самого начала там был.
– Ты мать или кто? – злится Клара Марковна. – Меня же убедила, что Иван ни при чем, и его убедишь!
– Страшно мне, – ежится Валюша. – Он дочку потерял. Я бы на его месте вообще разговаривать не стала.
– Ты пока на своем месте! И вообще-то, – докторша останавливается, – чего я тебя уговариваю? На нарушение иду? Не хочешь – не ходи. Суд не моему сыну грозит. Все, снимай халат, пока тебя в этой одежде никто не застукал и меня не уволили. Давай-давай! – Она разворачивает безвольную Валентину в обратную сторону и снова начинает подталкивать. Теперь уже от дверей палаты.
Валюта покорно движется и у самой лестницы вдруг начинает тормозить. Будто ноги попадают в вязкое тесто, туловище еще дергается вперед, а ступни, как вклеенные, остаются сзади.
– Ты чего? – подхватывает Клара Марковна ее заваливающееся вперед тело. – Плохо, что ли?
– Нет! – отталкивает ее Валентина и, возвращая равновесие собственному туловищу, разворачивается назад. – Я пойду! Я скажу! Ведь не зверь же он! Сам ребенка потерял, зачем еще одну жизнь губить? Ванечка не мог. Он не трогал его девочку! Слушайте, – Валентина крепко хватает Клару Марковну за руку, – а может, мне ему сказать, что Ванечкин отец... ну... тоже не русский?
– Зачем? – изумляется докторша. – Кому от этого легче?
– Ну как же! – горячо шепчет Валентина. – Они же своих не трогают. Значит, он поверит, что Ванечка не мог.
– Не знаю, – качает головой Клара Марковна. – Сама решай. Поглядишь, как разговор пойдет. Сердце подскажет, говорить или нет. Ну? Идешь? С богом! Танечка, – приоткрывает она дверь, – мы пришли, как договаривались.
Секунда, и из палаты выскальзывает дежурная медсестра.
– Только недолго. Я пока на посту побуду, чтоб никто из посетителей не явился, а то к нему земляки как на дежурство ходят. А вы, Клара Марковна, тут на стреме постойте. На всякий пожарный.
В палате тихо и светло. И сама палата сильно отличается от той, где лежал Ванечка. Ковер на полу, сбоку – синий диван, рядом на тумбочке телевизор, огромная ваза с фруктами... Кровать – у самого окна. Под одеялом – крупное тело, на подушке перебинтованная голова. Спит?
Валентина на цыпочках движется к кровати, осторожно, неслышно, боясь потревожить больного. Останавливается за деревянной спинкой, задерживает дыхание.
– Что, снова укол? – вдруг открывает глаза лежащий. Голос скрипуч и глух. Как у старика...
– Н-нет, – мотает головой Валентина. – Я к вам по делу...
Мужчина устало и равнодушно смотрит на нее. Или сквозь? По крайней мере, лицо не выражает никаких эмоций.
– Новый доктор? – снова глухо скрипит он. – А где Роза? Дай очки, плохо вижу.
Валентина оглядывается. Находит глазами стекла в золотой оправе, лежащие на тумбочке. Протягивает мужчине. Он пристраивает их на нос, приподнимает голову, морщит переносицу, видно пытаясь разглядеть молчаливую незнакомку, и из-под повязки, белой, как снег за окном, выползает черная шевелящаяся гусеница. Доползает до носа и вдруг переламывается ровно посередине, словно кто-то невидимый, спрятанный под бинтами, перекусил ее ровно на две части...
– Нет... – шепчет Валюша, – не может быть!
Глаза, как приклеенные, не могут оторваться от кровавой круглой проплешины, что разделила шевелящуюся гадину пополам.
– Нет...
Она пятится задом, по-прежнему не отрывая взгляда от конвульсирующего мохнатого червяка, а он будто ползет следом за ней, прямо по нитке ее взгляда, жуткий, вспухающий, превращающийся с каждым мигом в неуправляемого дикого монстра.
Спиной в дверь, ноги, будто горячая вата, такой же ватно-обжигающий дым в глазах.
– Господи, что такое? – бросается к ней Клара Марковна. – Отказал, что ли?
– Эй, – слышится из-за открытой двери мужской голос. – Чего доктор испугалась? Я такой страшный, да?
– Машуня, – зовет Клара Марковна сестричку, усадив полумертвую женщину уже в своей ординаторской, – дай-ка нам димедрольчик.
Укол, несколько глотков воды, участливые лица доктора и сестры. Валентина понемногу успокаивается, понимает: надо бы объясниться, рассказать Кларе Марковне, да никак – язык неповоротлив и велик.
– Ну, что там произошло? – наконец не выдерживает докторша.
– Это он, – едва ворочая языком, шепчет Валюта. – Я его узнала.
– Он, а кто еще? Известно ведь было, к кому идешь. Чего так перепугалась?
– Вы не поняли... – Оказывается, выговорить правду гораздо тяжелее, чем понять. – Это он, тот самый, из Баку...
– Какой тот самый? – то ли не понимая, то ли тоже боясь понять, переспрашивает Клара Марковна.
– Рустам. Который меня тогда... Из-за которого все... Я же вам недорассказала.
* * *
Стыров свернул с Невского к Казанскому собору и пополз, едва притапливая газ, чтоб не заглохнуть, между плотно стоящими автомобилями. Миновал узкий проезд за колоннадой, выехал на набережную канала Грибоедова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Алл, а он надолго уснет? – шепчет Ваня. Вместо ответа из коридора раздается громкое «Фу-у!» и следом – шести– или десятиэтажный мат. Ваня такого никогда и не слышал.
– Дура! – вопит в окно охранник. – Сама травись! – И с силой запускает в окошко располовиненный кактус.
Кособокая тушка шлепается под окно и тут же в камере начинает дико, просто нестерпимо вонять, будто не фрукт забросили, а кусок падали.
– Алл... – Ваня зажимает нос и вопросительно смотрит на подругу.
– Я его ела, что ли, – гундосит сквозь пальцы, зажавшие нос, девушка. – Только слышала, что запах гадкий, зато вкус, говорят, классный. Их с острова вывозить запрещено, отцу прямо в самолет принесли три штуки. Подарок. Ну, я один и сперла. Думала, пока этот козел разбираться будет, мы с тобой успеем...
– О! – слышится из-за двери удивленный голос. – Газовая атака, что ли? Чем так несет? Канализацию прорвало?
И этот голос тоже Ване очень знаком, только не понять, чей он.
– Кто приперся? – поворачивается Алка к двери. И тут же расслабленно и кокетливо улыбается: – Привет, Путятя, сто лет не виделись!
* * *
Валентина одергивает на себе неудобный куцый халат. Нервно поправляет на голове шапочку.
– Да не трясись ты, – подталкивает ее в спину Клара Марковна. – За сына идешь просить. Не за убийцу какого-нибудь. Зайдешь, так, мол, и так. Не губите мальчишку, не виноват он. Расскажешь, что руки лишился.
– Так вспомнит же, что это он его ножом... Решит, что Ванечка с самого начала там был.
– Ты мать или кто? – злится Клара Марковна. – Меня же убедила, что Иван ни при чем, и его убедишь!
– Страшно мне, – ежится Валюша. – Он дочку потерял. Я бы на его месте вообще разговаривать не стала.
– Ты пока на своем месте! И вообще-то, – докторша останавливается, – чего я тебя уговариваю? На нарушение иду? Не хочешь – не ходи. Суд не моему сыну грозит. Все, снимай халат, пока тебя в этой одежде никто не застукал и меня не уволили. Давай-давай! – Она разворачивает безвольную Валентину в обратную сторону и снова начинает подталкивать. Теперь уже от дверей палаты.
Валюта покорно движется и у самой лестницы вдруг начинает тормозить. Будто ноги попадают в вязкое тесто, туловище еще дергается вперед, а ступни, как вклеенные, остаются сзади.
– Ты чего? – подхватывает Клара Марковна ее заваливающееся вперед тело. – Плохо, что ли?
– Нет! – отталкивает ее Валентина и, возвращая равновесие собственному туловищу, разворачивается назад. – Я пойду! Я скажу! Ведь не зверь же он! Сам ребенка потерял, зачем еще одну жизнь губить? Ванечка не мог. Он не трогал его девочку! Слушайте, – Валентина крепко хватает Клару Марковну за руку, – а может, мне ему сказать, что Ванечкин отец... ну... тоже не русский?
– Зачем? – изумляется докторша. – Кому от этого легче?
– Ну как же! – горячо шепчет Валентина. – Они же своих не трогают. Значит, он поверит, что Ванечка не мог.
– Не знаю, – качает головой Клара Марковна. – Сама решай. Поглядишь, как разговор пойдет. Сердце подскажет, говорить или нет. Ну? Идешь? С богом! Танечка, – приоткрывает она дверь, – мы пришли, как договаривались.
Секунда, и из палаты выскальзывает дежурная медсестра.
– Только недолго. Я пока на посту побуду, чтоб никто из посетителей не явился, а то к нему земляки как на дежурство ходят. А вы, Клара Марковна, тут на стреме постойте. На всякий пожарный.
В палате тихо и светло. И сама палата сильно отличается от той, где лежал Ванечка. Ковер на полу, сбоку – синий диван, рядом на тумбочке телевизор, огромная ваза с фруктами... Кровать – у самого окна. Под одеялом – крупное тело, на подушке перебинтованная голова. Спит?
Валентина на цыпочках движется к кровати, осторожно, неслышно, боясь потревожить больного. Останавливается за деревянной спинкой, задерживает дыхание.
– Что, снова укол? – вдруг открывает глаза лежащий. Голос скрипуч и глух. Как у старика...
– Н-нет, – мотает головой Валентина. – Я к вам по делу...
Мужчина устало и равнодушно смотрит на нее. Или сквозь? По крайней мере, лицо не выражает никаких эмоций.
– Новый доктор? – снова глухо скрипит он. – А где Роза? Дай очки, плохо вижу.
Валентина оглядывается. Находит глазами стекла в золотой оправе, лежащие на тумбочке. Протягивает мужчине. Он пристраивает их на нос, приподнимает голову, морщит переносицу, видно пытаясь разглядеть молчаливую незнакомку, и из-под повязки, белой, как снег за окном, выползает черная шевелящаяся гусеница. Доползает до носа и вдруг переламывается ровно посередине, словно кто-то невидимый, спрятанный под бинтами, перекусил ее ровно на две части...
– Нет... – шепчет Валюша, – не может быть!
Глаза, как приклеенные, не могут оторваться от кровавой круглой проплешины, что разделила шевелящуюся гадину пополам.
– Нет...
Она пятится задом, по-прежнему не отрывая взгляда от конвульсирующего мохнатого червяка, а он будто ползет следом за ней, прямо по нитке ее взгляда, жуткий, вспухающий, превращающийся с каждым мигом в неуправляемого дикого монстра.
Спиной в дверь, ноги, будто горячая вата, такой же ватно-обжигающий дым в глазах.
– Господи, что такое? – бросается к ней Клара Марковна. – Отказал, что ли?
– Эй, – слышится из-за открытой двери мужской голос. – Чего доктор испугалась? Я такой страшный, да?
– Машуня, – зовет Клара Марковна сестричку, усадив полумертвую женщину уже в своей ординаторской, – дай-ка нам димедрольчик.
Укол, несколько глотков воды, участливые лица доктора и сестры. Валентина понемногу успокаивается, понимает: надо бы объясниться, рассказать Кларе Марковне, да никак – язык неповоротлив и велик.
– Ну, что там произошло? – наконец не выдерживает докторша.
– Это он, – едва ворочая языком, шепчет Валюта. – Я его узнала.
– Он, а кто еще? Известно ведь было, к кому идешь. Чего так перепугалась?
– Вы не поняли... – Оказывается, выговорить правду гораздо тяжелее, чем понять. – Это он, тот самый, из Баку...
– Какой тот самый? – то ли не понимая, то ли тоже боясь понять, переспрашивает Клара Марковна.
– Рустам. Который меня тогда... Из-за которого все... Я же вам недорассказала.
* * *
Стыров свернул с Невского к Казанскому собору и пополз, едва притапливая газ, чтоб не заглохнуть, между плотно стоящими автомобилями. Миновал узкий проезд за колоннадой, выехал на набережную канала Грибоедова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89