Если сейчас сам себе не будешь помогать, никакие врачи не спасут. Досталось тебе, будь здоров. Но ты же спортсмен, сильный, выносливый. Вот и давай собирай всю силу воли и начинай выздоравливать.
– А как? – разлепляет губы Ваня.
– Как-как! Надо начинать самому кушать. Что мы тебя месяц через капельницу кормим? Не младенец же! Капельница, она поддержать может, а сил-то не даст! Это – первое. Второе – должен сам сильно захотеть выздороветь. Я все понимаю, Ванюш, – Клара Марковна снова погладила его по темечку, – ты думаешь, незачем поправляться, все равно в тюрьму. А ведь это неправильно, сынок! Следователь, он ничего не решает. И слушать его не надо. А суд, глядишь, и поверит тебе. Выяснит все обстоятельства, разберется. Да и поймет, что ты не убивал.
– А вы откуда знаете? – удивляется Ваня.
– Так ты нам тут в бреду всю свою жизнь уж раз десять рассказал! Ведь не убивал, Ванюш? – Клара Марковна смотрит на него с надеждой, будто точно знает его ответ.
– Нет, – шмыгает вдруг замокревшим носом Ваня. – Когда я подошел, девочка уже... А этого... ну, отца ее еще били.
– Ты-то не бил?
– Я – нет. Не успел.
– А если б успел? – Докторша снова смотрит на него испытывающе и очень по-доброму.
Кто так на него смотрел? Бабушка? Ну да, когда он чего-нибудь бедокурил и не хотел признаваться.
Под этим взглядом Ване совсем неохота быть суперменом, наоборот, охота стать маленьким, чтоб Клара Марковна, как мама, взяла на ручки и побаюкала. И поцеловала бы, и сказала бы что-то типа: все хорошо, не бойся, маленький, я с тобой! У Вани начинает щипать в глазах, и он вдруг понимает, что Кларе Марковне совершенно невозможно соврать, как бабушке.
– Если б успел, – слова выталкиваются медленно, будто прирастают к языку, – если б успел – ударил! Потому что он, он... я его узнал. Понимаете? – Ване страшно хочется все объяснить. И про Бимку, и про Катюшку, и про этого лысого урода, из-за которого... – Это он мою собаку об угол! И Катюшка потом неделю говорить не могла, будто немая сделалась!
Клара Марковна смотрит на него участливо и жалостливо.
– А ты хоть раз человека ударить пробовал?
– Тысячу раз на тренировках и на соревнованиях.
– Да нет, не в спорте, по-настоящему, когда убить хочешь?
– Нет, – Ваня отрицательно возит головой по подушке.
– Ты думаешь, это просто – убить человека?
– Он не человек, – бормочет Ваня, – он – чурка.
– Чурка? Что за зверь такой?
– Ну, кавказец он, не наш, не русский.
– А тебе чем кавказцы не угодили? Мы, между прочим, с тобой сейчас разговоры разговариваем только потому, что кавказец, чурка, как ты говоришь, свою кровь тебе отдал. Выходит, ты теперь с грузином... или кто там у нас Миша – абхаз? Вы теперь – кровные братья.
Ваня молчит. Он плохо понимает, что такое говорит эта докторша, так похожая на его бабушку. Абхаз – его брат?
– Повезло тебе, Ванюш. – Клара Марковна опять гладит его по голове, как маленького. – Группа крови у тебя редчайшая, четвертая. Еще и резус отрицательный. Знаешь, что это такое?
– Нет, – шепчет Ваня.
– Ну и ладно. Сколько на земле народу живет? Миллиарды, да? А такая кровь, как у тебя, всего у полутора миллионов. Понимаешь теперь, какой ты у нас исключительный? Ученые говорят, что у Иисуса Христа такая кровь была. По Туринской плащанице определили. Слышал про плащаницу?
Ваня снова отрицательно качает головой.
– Выздоровеешь – обязательно прочитай. Интересно же! Так что в рубашке ты, Ванюша, родился. На станции переливания такой крови нет, у нас – тоже. Все больницы обзвонили – пусто! А тут наш Мишенька. Говорит, берите у меня! У него тоже четверка отрицательная. Сам недавно оклемался – язва, месяц назад чуть не помер от кровотечения, куда еще кровь давать? Так упрямый, ужас! Берите, говорит, и все. Парнишку спасать надо.
– Какого парнишку?
– Тебя, кого ж еще? – смеется Клара Марковна. – А ты говоришь – чурка! По нутру человека определять надо, а не по ушам-носам! Вот я, по-твоему, кто? – внимательно смотрит на Ваню докторша. – Ну, по национальности? Угадаешь?
– Вы на бабушку мою очень похожи, русская, наверно. Только у вас нос большой.
Ваня смущается. Стыдно признаться, но внешне он так и не научился отличать своих от чужих. Разве что кавказцев. Но их за версту видно. С узбеками тоже все понятно, с корейцами. А вот с другими... У докторши – синие глаза, доброе морщинистое лицо, мягкие вислые губы. Второй подбородок с коричневой бородавкой. Таких теток он каждый день по сто штук на улицах видит!
– Русская, говоришь? А вот и нет!
Ваня холодеет, и мурашки колкой толпой бегут вниз по позвоночнику. Неужели она... как там Костыль говорил? Какие приметы у жидов? Черноволосые. Кареглазые. Кудрявые... Нет, не подходит...
– Да не мучайся! – Клара Марковна смеется. – Я – немка. Наша, правда, из Поволжья. Но – немка. Знаешь немецкий? Хочешь, поговорим?
– Нет, – счастливо улыбается Ваня, – я английский учил. А по-немецки только «Хенде хох» знаю, ну и еще « Хайль, Гитлер!».
– Богато, – непонятно, одобрительно или наоборот ухмыляется докторица. – Как, доверяешь мне себя лечить?
Ваня кивает.
– А Машеньке? Ну, медсестричке своей?
Ваня вспоминает милое лицо в ямочках, смущенную улыбку, прохладные нежные руки и снова кивает.
– Ну и хорошо, – кивает Клара Марковна. – Правильно. У Машеньки руки золотые. Укол ставит – не чувствуешь. А улыбка какая? Никакой физиотерапии не надо. Солнышко!
Ваня расслабленно улыбается, он полностью согласен с милой докторшей, так похожей на бабушку. После того как медсестричка над ним похлопочет, всегда становится легче. И сразу клонит в сон.
– Ну вот скажи, Ванюш, у кого язык повернется нашу Машеньку жидовкой назвать? А ведь она – еврейка! У них династия медицинская: дед с бабкой, мать, отец, брат Машенькин – все врачи! И отличные, между прочим! Если их всех поубивать, как ты мечтаешь, кто ж людей лечить будет? С того света вытаскивать? Да у нас в больнице вообще полный интернационал. Кого только нет! И калмыки, и армяне, и туркмены. Даже турок есть, хирург в урологии. Лучший в городе, между прочим!
Ваня не знает, что такое урология. Он уже вообще ничего не знает. Не хочет знать. То, что Машенька – жидовка, пожалуй, хуже, чем то, что у него нет руки. Как же так? Разве жиды могут быть такими милыми? Такими ласковыми? Они же – жиды...
– Ванечка! Можно? – В дверях появляется мать. Робко протискивается бочком и так стоит, пережатая дверью, боясь войти.
– А, вот и мой сюрприз пожаловал! – поднимается Клара Марковна. – Проходите, только недолго, а то, не ровен час, следователя нелегкая принесет. Вход-то к Ванюше запрещен, хорошо, что после вчерашнего криза охрану сняли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– А как? – разлепляет губы Ваня.
– Как-как! Надо начинать самому кушать. Что мы тебя месяц через капельницу кормим? Не младенец же! Капельница, она поддержать может, а сил-то не даст! Это – первое. Второе – должен сам сильно захотеть выздороветь. Я все понимаю, Ванюш, – Клара Марковна снова погладила его по темечку, – ты думаешь, незачем поправляться, все равно в тюрьму. А ведь это неправильно, сынок! Следователь, он ничего не решает. И слушать его не надо. А суд, глядишь, и поверит тебе. Выяснит все обстоятельства, разберется. Да и поймет, что ты не убивал.
– А вы откуда знаете? – удивляется Ваня.
– Так ты нам тут в бреду всю свою жизнь уж раз десять рассказал! Ведь не убивал, Ванюш? – Клара Марковна смотрит на него с надеждой, будто точно знает его ответ.
– Нет, – шмыгает вдруг замокревшим носом Ваня. – Когда я подошел, девочка уже... А этого... ну, отца ее еще били.
– Ты-то не бил?
– Я – нет. Не успел.
– А если б успел? – Докторша снова смотрит на него испытывающе и очень по-доброму.
Кто так на него смотрел? Бабушка? Ну да, когда он чего-нибудь бедокурил и не хотел признаваться.
Под этим взглядом Ване совсем неохота быть суперменом, наоборот, охота стать маленьким, чтоб Клара Марковна, как мама, взяла на ручки и побаюкала. И поцеловала бы, и сказала бы что-то типа: все хорошо, не бойся, маленький, я с тобой! У Вани начинает щипать в глазах, и он вдруг понимает, что Кларе Марковне совершенно невозможно соврать, как бабушке.
– Если б успел, – слова выталкиваются медленно, будто прирастают к языку, – если б успел – ударил! Потому что он, он... я его узнал. Понимаете? – Ване страшно хочется все объяснить. И про Бимку, и про Катюшку, и про этого лысого урода, из-за которого... – Это он мою собаку об угол! И Катюшка потом неделю говорить не могла, будто немая сделалась!
Клара Марковна смотрит на него участливо и жалостливо.
– А ты хоть раз человека ударить пробовал?
– Тысячу раз на тренировках и на соревнованиях.
– Да нет, не в спорте, по-настоящему, когда убить хочешь?
– Нет, – Ваня отрицательно возит головой по подушке.
– Ты думаешь, это просто – убить человека?
– Он не человек, – бормочет Ваня, – он – чурка.
– Чурка? Что за зверь такой?
– Ну, кавказец он, не наш, не русский.
– А тебе чем кавказцы не угодили? Мы, между прочим, с тобой сейчас разговоры разговариваем только потому, что кавказец, чурка, как ты говоришь, свою кровь тебе отдал. Выходит, ты теперь с грузином... или кто там у нас Миша – абхаз? Вы теперь – кровные братья.
Ваня молчит. Он плохо понимает, что такое говорит эта докторша, так похожая на его бабушку. Абхаз – его брат?
– Повезло тебе, Ванюш. – Клара Марковна опять гладит его по голове, как маленького. – Группа крови у тебя редчайшая, четвертая. Еще и резус отрицательный. Знаешь, что это такое?
– Нет, – шепчет Ваня.
– Ну и ладно. Сколько на земле народу живет? Миллиарды, да? А такая кровь, как у тебя, всего у полутора миллионов. Понимаешь теперь, какой ты у нас исключительный? Ученые говорят, что у Иисуса Христа такая кровь была. По Туринской плащанице определили. Слышал про плащаницу?
Ваня снова отрицательно качает головой.
– Выздоровеешь – обязательно прочитай. Интересно же! Так что в рубашке ты, Ванюша, родился. На станции переливания такой крови нет, у нас – тоже. Все больницы обзвонили – пусто! А тут наш Мишенька. Говорит, берите у меня! У него тоже четверка отрицательная. Сам недавно оклемался – язва, месяц назад чуть не помер от кровотечения, куда еще кровь давать? Так упрямый, ужас! Берите, говорит, и все. Парнишку спасать надо.
– Какого парнишку?
– Тебя, кого ж еще? – смеется Клара Марковна. – А ты говоришь – чурка! По нутру человека определять надо, а не по ушам-носам! Вот я, по-твоему, кто? – внимательно смотрит на Ваню докторша. – Ну, по национальности? Угадаешь?
– Вы на бабушку мою очень похожи, русская, наверно. Только у вас нос большой.
Ваня смущается. Стыдно признаться, но внешне он так и не научился отличать своих от чужих. Разве что кавказцев. Но их за версту видно. С узбеками тоже все понятно, с корейцами. А вот с другими... У докторши – синие глаза, доброе морщинистое лицо, мягкие вислые губы. Второй подбородок с коричневой бородавкой. Таких теток он каждый день по сто штук на улицах видит!
– Русская, говоришь? А вот и нет!
Ваня холодеет, и мурашки колкой толпой бегут вниз по позвоночнику. Неужели она... как там Костыль говорил? Какие приметы у жидов? Черноволосые. Кареглазые. Кудрявые... Нет, не подходит...
– Да не мучайся! – Клара Марковна смеется. – Я – немка. Наша, правда, из Поволжья. Но – немка. Знаешь немецкий? Хочешь, поговорим?
– Нет, – счастливо улыбается Ваня, – я английский учил. А по-немецки только «Хенде хох» знаю, ну и еще « Хайль, Гитлер!».
– Богато, – непонятно, одобрительно или наоборот ухмыляется докторица. – Как, доверяешь мне себя лечить?
Ваня кивает.
– А Машеньке? Ну, медсестричке своей?
Ваня вспоминает милое лицо в ямочках, смущенную улыбку, прохладные нежные руки и снова кивает.
– Ну и хорошо, – кивает Клара Марковна. – Правильно. У Машеньки руки золотые. Укол ставит – не чувствуешь. А улыбка какая? Никакой физиотерапии не надо. Солнышко!
Ваня расслабленно улыбается, он полностью согласен с милой докторшей, так похожей на бабушку. После того как медсестричка над ним похлопочет, всегда становится легче. И сразу клонит в сон.
– Ну вот скажи, Ванюш, у кого язык повернется нашу Машеньку жидовкой назвать? А ведь она – еврейка! У них династия медицинская: дед с бабкой, мать, отец, брат Машенькин – все врачи! И отличные, между прочим! Если их всех поубивать, как ты мечтаешь, кто ж людей лечить будет? С того света вытаскивать? Да у нас в больнице вообще полный интернационал. Кого только нет! И калмыки, и армяне, и туркмены. Даже турок есть, хирург в урологии. Лучший в городе, между прочим!
Ваня не знает, что такое урология. Он уже вообще ничего не знает. Не хочет знать. То, что Машенька – жидовка, пожалуй, хуже, чем то, что у него нет руки. Как же так? Разве жиды могут быть такими милыми? Такими ласковыми? Они же – жиды...
– Ванечка! Можно? – В дверях появляется мать. Робко протискивается бочком и так стоит, пережатая дверью, боясь войти.
– А, вот и мой сюрприз пожаловал! – поднимается Клара Марковна. – Проходите, только недолго, а то, не ровен час, следователя нелегкая принесет. Вход-то к Ванюше запрещен, хорошо, что после вчерашнего криза охрану сняли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89