Вот он, грузинский ресторанчик, где они договорились встретиться, напротив через воду. Осталось вывернуть на Гороховую и припарковаться на той стороне набережной.
Стыров не торопится. В запасе куча времени – двадцать минут! Он специально выехал пораньше, чтоб не опоздать. Проклятые пробки иногда закупоривают набережную Невы, как бутылку шампанского, но сегодня дорога оказалась удивительно свободной, и он долетел за пять минут. Даже в начале Невского при выезде с Дворцовой ждать не пришлось! Удача!
Аманбек, конечно, явится минута в минуту – школа! А он, Стыров, внезапно появившись из сумерек у него за спиной, откроет, как швейцар, дверь ресторана: милости просим!
– Профессионализм не пропьешь! – улыбается полковник, откидывая сиденье.
Он представляет, как уже завтра, да нет, что там завтра, прямо сегодня вечером, дома, приготовит себе любимый казахский чай и будет смаковать его, посасывая сурет.
– Хорошо! – прижмуривается Стыров.
Да что скромничать? Превосходно! Все идет по плану. Самим, кстати, Стыровым и намеченному. А то, что об этом и знать не знают те, кто сей план претворяет в жизнь, еще лучше! Есть в этом некая особая пикантность. Даже не пикантность, нет. Слово-то какое пришло на ум – изысканное, аристократическое. А какой из него аристократ? Пахарь. Трудяга. Хищник на промысле. Волчара. Матерый, хитрый, осторожный, безжалостный. Был бы иным – давно бы спалился. Штирлиц по сравнению с ним – щенок. На чужой территории, где все инстинкты, особенно главный – самосохранения, – обострены до предела, работать, конечно, опасно и тяжело, смертельно опасно и смертельно тяжело, но именно обостренность восприятия и помогает. А вот ты попробуй у себя дома! Где вроде опасаться нечего, таиться не от кого, то есть те самые инстинкты спят сладким сном, чуть ли не летаргическим. Попробуй в этой «дружественной» среде остаться самим собой и делать свое дело. Да так, чтоб ни одна живая душа – ни жена, ни родственники, ни начальство, ни друзья, ни коллеги, – никто и ничего не просто не знал, а и не догадывался! Вот высший пилотаж! Вот мертвая петля в невесомости!
Иногда – редко – в мутные рассветные часы, когда сон вдруг слетал, словно вырванная страница из интересной недочитанной книги, унесенная заполошным ветром, полковник Стыров, не открывая глаз, пялился в собственное будущее. И тогда морозный холодок, зарождающийся в пятках, ознобно пробегал по хребту, доходя до головы вполне сформировавшимся вопросом: что будет, если узнают? Грудь в крестах или голова в кустах? Объявят героем или государственным преступником? Умом аналитика он предполагал, что вероятнее первый вариант. Однако был готов и ко второму. И в голове ладно складывались фразы и абзацы будущей защитительной речи, сплошь состоящие из фактов и цифр, подтверждающих его личные свершения на благо Отечества.
Свой личный мир, в котором он состоял на службе и являлся единственным властителем, Стыров создавал долго. По камешку, по песчиночке. Зато и выстроил – любо-дорого посмотреть. Все – начальство, коллеги, подчиненные – знали: отдел полковника Стырова – аналитика и психология. Государство должно понимать, что происходит в головах населения. Пусть даже такого убого, как фашиствующие полудурки. Или – особенно такого? Скорее, последнее. Именно поэтому ни в деньгах, ни в технике, ни в специалистах полковника никто не ограничивал. Поначалу кривились: зачем? Потом, когда национализм стал набирать силу, сообразили: надо. И никто, ни одна начальственная голова не допетрила, что невидный служака-патриот создал замкнутую систему, воспроизводящую самое себя.
Информация, поставляемая его отделом, была безупречна. Стыров заранее знал обо всех готовящихся акциях и вполне мог их предупредить. Или предотвратить. Или развернуть в нужную сторону. Впрочем, и это решал он сам. Один. Ни с кем не советуясь. Конечно, иногда приходилось выполнять команды свыше. Но и эти команды, что самое увлекательное, инспирировались им же! Его аналитикой.
Его подразделение считалось исключительно результативным.
К тому же (он не знал это наверняка, но тренированным нюхом оперативника чувствовал) кто-то или что-то – вне его системы – активно ему помогает. Может, судьба, то есть высшие справедливые силы, а может, и кто-то из единомышленников, затаившийся так далеко и высоко, что как голову не задирай – не углядишь. Стыров мог поклясться: он постоянно ощущал незримый, но неусыпный пригляд. Не тревожащий, нет, скорее, любопытствующий и, что важно, одобряющий. Такой, под которым как спортсмену хочется прыгнуть выше, метнуть дальше, стрельнуть исключительно в яблочко.
Если же какому-нибудь умнику, размышлял Стыров, и придет в голову проанализировать происходящее и сложить общую картину, вывод последует совершенно однозначный: работает государственная машина. Охотники же связываться с государством, тем более в таком вопросе, вряд ли бы отыскались. Так что застрахован он был со всех сторон. Надежно, прочно, профессионально!
Никаких оправданий себе он никогда не искал. Не в чем оправдываться. Дело, которое он вершил в одиночку, было делом его совести. Так сложилось, что именно он, Стыров, видел дальше и глубже, чувствовал обостреннее и правильнее, чем остальные. И при этом, что грело особенно радостным оранжевым теплом, вполне довольствовался ролью скромного неприметного работника огромной государственной машины. Шофера. Который – один – знает дорогу и мчит по ней без страха и упрека, исполняя свою главную функцию: доставку к месту назначения тех, кто сидит сзади водительского кресла в тепле и удобстве безопасного салона.
Конечно, пассажирам казалось, что они знают, куда едут. Они именно так и полагали, что едут, совершенно не задумываясь о том, что их везут! А у Стырова вполне хватало ума и скромности им на это даже не намекать.
В многая знания многая печали.
Завтра начинается «неделя судов». Первой в бой пойдет провинция. Разминка, так сказать.
– Долго бу-удет Карелия сни-иться... – промурлыкал Стыров.
Пресса вся кинется туда. Пар спускать. И тут заплаканную испуганную глубинку поддержит центр!
– Дорогая моя столица, золотая моя Москва-а!
С Черкизовским рынком, конечно, напортачили. Прапорщик ФСБ среди обвиняемых не комильфо. Одно успокаивает – бывший. Ну а следом из всех башенных орудий бабахнет Питер. Обстановка в городе с каждым днем тревожнее, «херцы» свое дело знают! Уже и слухи поползли, что приверженцы «Русских маршей» готовят кровавую акцию. А мы по ним – залпом!
– Что тебе сни-ится, крейсер «Аврора»?
А снится нам одна большая звезда на погоне вместо трех средних. Пора. Закон принят? Принят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Стыров не торопится. В запасе куча времени – двадцать минут! Он специально выехал пораньше, чтоб не опоздать. Проклятые пробки иногда закупоривают набережную Невы, как бутылку шампанского, но сегодня дорога оказалась удивительно свободной, и он долетел за пять минут. Даже в начале Невского при выезде с Дворцовой ждать не пришлось! Удача!
Аманбек, конечно, явится минута в минуту – школа! А он, Стыров, внезапно появившись из сумерек у него за спиной, откроет, как швейцар, дверь ресторана: милости просим!
– Профессионализм не пропьешь! – улыбается полковник, откидывая сиденье.
Он представляет, как уже завтра, да нет, что там завтра, прямо сегодня вечером, дома, приготовит себе любимый казахский чай и будет смаковать его, посасывая сурет.
– Хорошо! – прижмуривается Стыров.
Да что скромничать? Превосходно! Все идет по плану. Самим, кстати, Стыровым и намеченному. А то, что об этом и знать не знают те, кто сей план претворяет в жизнь, еще лучше! Есть в этом некая особая пикантность. Даже не пикантность, нет. Слово-то какое пришло на ум – изысканное, аристократическое. А какой из него аристократ? Пахарь. Трудяга. Хищник на промысле. Волчара. Матерый, хитрый, осторожный, безжалостный. Был бы иным – давно бы спалился. Штирлиц по сравнению с ним – щенок. На чужой территории, где все инстинкты, особенно главный – самосохранения, – обострены до предела, работать, конечно, опасно и тяжело, смертельно опасно и смертельно тяжело, но именно обостренность восприятия и помогает. А вот ты попробуй у себя дома! Где вроде опасаться нечего, таиться не от кого, то есть те самые инстинкты спят сладким сном, чуть ли не летаргическим. Попробуй в этой «дружественной» среде остаться самим собой и делать свое дело. Да так, чтоб ни одна живая душа – ни жена, ни родственники, ни начальство, ни друзья, ни коллеги, – никто и ничего не просто не знал, а и не догадывался! Вот высший пилотаж! Вот мертвая петля в невесомости!
Иногда – редко – в мутные рассветные часы, когда сон вдруг слетал, словно вырванная страница из интересной недочитанной книги, унесенная заполошным ветром, полковник Стыров, не открывая глаз, пялился в собственное будущее. И тогда морозный холодок, зарождающийся в пятках, ознобно пробегал по хребту, доходя до головы вполне сформировавшимся вопросом: что будет, если узнают? Грудь в крестах или голова в кустах? Объявят героем или государственным преступником? Умом аналитика он предполагал, что вероятнее первый вариант. Однако был готов и ко второму. И в голове ладно складывались фразы и абзацы будущей защитительной речи, сплошь состоящие из фактов и цифр, подтверждающих его личные свершения на благо Отечества.
Свой личный мир, в котором он состоял на службе и являлся единственным властителем, Стыров создавал долго. По камешку, по песчиночке. Зато и выстроил – любо-дорого посмотреть. Все – начальство, коллеги, подчиненные – знали: отдел полковника Стырова – аналитика и психология. Государство должно понимать, что происходит в головах населения. Пусть даже такого убого, как фашиствующие полудурки. Или – особенно такого? Скорее, последнее. Именно поэтому ни в деньгах, ни в технике, ни в специалистах полковника никто не ограничивал. Поначалу кривились: зачем? Потом, когда национализм стал набирать силу, сообразили: надо. И никто, ни одна начальственная голова не допетрила, что невидный служака-патриот создал замкнутую систему, воспроизводящую самое себя.
Информация, поставляемая его отделом, была безупречна. Стыров заранее знал обо всех готовящихся акциях и вполне мог их предупредить. Или предотвратить. Или развернуть в нужную сторону. Впрочем, и это решал он сам. Один. Ни с кем не советуясь. Конечно, иногда приходилось выполнять команды свыше. Но и эти команды, что самое увлекательное, инспирировались им же! Его аналитикой.
Его подразделение считалось исключительно результативным.
К тому же (он не знал это наверняка, но тренированным нюхом оперативника чувствовал) кто-то или что-то – вне его системы – активно ему помогает. Может, судьба, то есть высшие справедливые силы, а может, и кто-то из единомышленников, затаившийся так далеко и высоко, что как голову не задирай – не углядишь. Стыров мог поклясться: он постоянно ощущал незримый, но неусыпный пригляд. Не тревожащий, нет, скорее, любопытствующий и, что важно, одобряющий. Такой, под которым как спортсмену хочется прыгнуть выше, метнуть дальше, стрельнуть исключительно в яблочко.
Если же какому-нибудь умнику, размышлял Стыров, и придет в голову проанализировать происходящее и сложить общую картину, вывод последует совершенно однозначный: работает государственная машина. Охотники же связываться с государством, тем более в таком вопросе, вряд ли бы отыскались. Так что застрахован он был со всех сторон. Надежно, прочно, профессионально!
Никаких оправданий себе он никогда не искал. Не в чем оправдываться. Дело, которое он вершил в одиночку, было делом его совести. Так сложилось, что именно он, Стыров, видел дальше и глубже, чувствовал обостреннее и правильнее, чем остальные. И при этом, что грело особенно радостным оранжевым теплом, вполне довольствовался ролью скромного неприметного работника огромной государственной машины. Шофера. Который – один – знает дорогу и мчит по ней без страха и упрека, исполняя свою главную функцию: доставку к месту назначения тех, кто сидит сзади водительского кресла в тепле и удобстве безопасного салона.
Конечно, пассажирам казалось, что они знают, куда едут. Они именно так и полагали, что едут, совершенно не задумываясь о том, что их везут! А у Стырова вполне хватало ума и скромности им на это даже не намекать.
В многая знания многая печали.
Завтра начинается «неделя судов». Первой в бой пойдет провинция. Разминка, так сказать.
– Долго бу-удет Карелия сни-иться... – промурлыкал Стыров.
Пресса вся кинется туда. Пар спускать. И тут заплаканную испуганную глубинку поддержит центр!
– Дорогая моя столица, золотая моя Москва-а!
С Черкизовским рынком, конечно, напортачили. Прапорщик ФСБ среди обвиняемых не комильфо. Одно успокаивает – бывший. Ну а следом из всех башенных орудий бабахнет Питер. Обстановка в городе с каждым днем тревожнее, «херцы» свое дело знают! Уже и слухи поползли, что приверженцы «Русских маршей» готовят кровавую акцию. А мы по ним – залпом!
– Что тебе сни-ится, крейсер «Аврора»?
А снится нам одна большая звезда на погоне вместо трех средних. Пора. Закон принят? Принят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89