– Перед тем как поселиться здесь, мы честно рассказали свою историю жителям. Они знали, что может произойти.
– И они позволили вам остаться?!
– Как видишь. – Она оглянулась. Огонь жадно лизал стены, в некоторых местах они уже прогорели насквозь. – Все, Темьян. На разговоры больше нет времени. Остальное ты узнаешь сам.
Она взяла флягу и плеснула остро пахнущую жидкость в сложенную горстью ладонь:
– Пей! Пора начинать Посвящение Зверю.
Повинуясь ее взгляду, Темьян упал на колени и стал лакать горькую, пряную настойку. К горлу подкатила тошнота, в животе начались рези. Он скривился от боли и посмотрел на мать.
– Твой организм еще не готов, Темьян, но выбора у нас нет. Ты выдержишь, я знаю.
Она провела ногтем по своему запястью, словно острой бритвой перерезая вену. Густым ручейком быстро-быстро побежала темная кровь.
– Я… не могу, – онемевшими губами прошептал Темьян.
– Ты должен. Другой Добычи у нас нет. Я твоя Добыча.
– А… он?
Темьян указал на остывающий труп кабаёши. Мать в ответ усмехнулась:
– Нет, сынок. Кровь охотника на оборотней не годится урмаку. Давай, Темьян, начинай.
– Нет! Пожалуйста, нет! – Ему казалось, что он сходит с ума. Этого не могло происходить на самом деле! Только не с ним!
– Темьян, тебе все равно придется. Добровольно или под гипнозом. Поверь мне, в первом случае будет легче.
Он потерял дар речи от ужаса, представив, что станет пить ее кровь. Он мог только отрицательно мотать головой и мелко-мелко дрожать…
…Вероятно, она все же использовала гипноз, потому что очнулся он припавшим к ее руке и жадно глотающим кровь. И даже порыкивающим от удовольствия. Она лежала на сене, и другая ее рука гладила мягкую белую шерстку Кунни, которого трясло как в лихорадке.
– Молодец, сынок, личину Паука и Кабана ты прошел отлично. Давай еще глоточек – и станешь Драконом.
Он оторвался от ее руки, чувствуя во рту кровь. Его стало рвать, и он едва успел отвернуть голову, чтобы не запачкать ее. Ему было трудно дышать. Запах гари проникал в ноздри. Он заметил, что огонь со стен перешел-таки на сено и быстро сужал огненное кольцо.
– Давай, Темьян. У меня уже нет сил на гипноз. Осталось всего три личины. Если сейчас ты отступишь, смерть отца и брата окажется напрасной. Как и смерть Арисы и всех жителей деревни.
Темьян помертвел и припал к ее руке. Кровь уже не успевала сбегать в его жадный рот, и он высасывал густую горьковатую жидкость, запрещая себе думать обо всем, кроме Охоты. Его мутило от отвращения к себе и жалости к ней, к отцу, к Сцилу, к Арисе…
…Дракон лизнул раздвоенным языком материнскую руку, но промахнулся, не рассчитав расстояния. Темьян плохо контролировал свою иную ипостась и пока не умел хорошо владеть новым телом. Он придвинулся ближе – оказалось, что слишком, – и случайно сильно укусил руку, расширив и без того растерзанную рану. Лежащая женщина даже не вздрогнула. Она улыбалась, но лоб ее покрывала испарина.
– Не бойся, сынок. Я блокирую свою боль. Продолжай, осталось немного.
Обострившимся звериным чутьем Темьян понял, что она врет, что ей невыносимо больно, но продолжал терзать зубами искалеченную руку, превращаясь в Барса. Хрустнула перекушенная кость, но он уже не мог остановиться. Он не только сосал кровь, но и кусал, рвал вкуснейшую человеческую плоть, чувствуя, что им овладевает безумие – он превращался в настоящего зверя, теряя всякую связь со своим человеческим началом.
Внезапно вместо крови его язык ощутил резкий отвратительный вкус караспиллы. Темьян очнулся – в его пасти оказалась фляга с грибной настойкой – и стал превращаться в человека.
– Мама, – прошептал Темьян, увидев наконец, что он с ней сделал.
Она жестко взглянула на него и резко сказала, обжигая презрением:
– Не распускай нюни, слабак! Тебе предстоит последняя, самая сложная личина.
– Еще одна?! Но их и так уже было четыре!
– У тебя есть пятая. – Женщина закашлялась от дыма. Огонь почти сжал смертельные объятия. Кунни жалобно повизгивал, но не трогался с места, а только теснее прижимался к человеческому боку в поисках защиты.
– Больше ты не имеешь права на жалость, Темьян. Ты примешь свой последний облик и останешься в нем, пока кабаёши не покинут деревню. Ты увидишь мою смерть и смерть Кунни, но ни вздохом, ни взглядом не выдашь себя. Потом ты увидишь, что они сделали с жителями. И с Арисой. Но ни вздохом, ни взглядом не выдашь себя. Потом, когда все закончится, у тебя достанет сил обернуться человеком и уйти отсюда. Ты не сойдешь с ума, не превратишься в зверя и не покончишь с собой. Ты будешь жить, и однажды от тебя будут зависеть судьбы миллионов людей и урмаков, и вот тогда ты вспомнишь этот день и поступишь как должно! – Мать произносила слова тихим, размеренным голосом, и они прочным заклинанием ложились на разум Темьяна, защищая его от надвигающегося безумия.
– Но почему я? – Он был почти спокоен, и только на самом краю сознания билось дикое желание умереть. Вместо нее или хотя бы вместе с ней.
– Таков приговор Скрижалей Пророчеств. Никто не в силах изменить его.
Она легонько оттолкнула Кунни, высвобождая вторую руку.
– Тебе нужна свежая кровь, сынок. У меня нет сил. Вскрой мне вену сам.
И Темьян послушно обернулся Барсом и полоснул когтями по материнской руке. Припал. Стал глотать густую кровь, готовясь воплотить свою пятую и последнюю ипостась.
А потом…
Потом с ним стало происходить что-то странное. Он перестал чувствовать свое тело! В панике он вскочил и завертелся на месте. Его зрение исказилось. Он видел одновременно со всех сторон всей поверхностью своего… не тела, а того, чем он был в этот миг. Видел не очень отчетливо, будто сквозь толщу воды. Желто-красной воды. Остальные цвета исчезли, растворились во всевозможных оттенках желтого, порой такого ослепительно яркого, что запросто могли поспорить с белым, и красного, иногда по густоте доходящего до черного.
А вокруг бушевал огонь. Прорвав наконец магическую блокаду, пламя яростно накинулось на улыбающуюся окровавленную женщину, лежащую в обнимку с годовалым барсом. Губы матери шевельнулись, и Темьян явственно различил три слова: «Не рассказывай никому!» В следующее мгновение они скрылись в неистовых сполохах пожара.
Темьян смотрел сквозь огонь и удивлялся, почему он не чувствует смертельного жара? Почему не задыхается в дыму, заходясь в мучительном кашле и тщась выбить дым из легких? Юноша попытался сделать вдох, и внезапная правда обрушилась на него со скоростью снежной лавины: у него не было легких, которые бы повредил дым! У него не было тела, которое могло гореть и чувствовать боль от ожогов! У него ничего этого не было, потому что…
Он сам стал огнем! Бешеным сыном пламени. Одним из многих ярившихся вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130