И почему у него перемерла такая уйма жен? – Вы от меня ожидали чего-то иного?
– Возможно, чего-то большего, – сказал Раймон. – Такими способностями, как у тебя, не обладает никто. Даже Вьехос Фратос. Странно – Сарио не почувствовал сожаления. Лишь возбуждение, почти столь же мощное, как похоть.
– Раймон, неужели тебя это волнует? – Он отложил в сторону гхийасскую генеалогию, придвинул к себе кипу торговых договоров между Таглисом и Тайра-Вирте. – Или боишься, что мои способности не найдут должного применения?
Раймон промолчал.
Сарио широко улыбнулся.
"Все-таки это приятно. Это власть”.
Он отодвинул бумаги, встал, стряхнул пыль с колен. Повернулся. Цепь с Чиевой блеснули в сиянии свечи. С подчеркнутым самообладанием шагнул к единственному человеку, которого уважал.
– Это ты меня сделал, – с чувством произнес он. – Граццо, давай напрямик. На что, по-твоему, я способен? В глазах Раймона блеснул холодный огонь.
– На все.
Сарио не ожидал, что Раймон так сразу начнет рубить сплеча, и немного помолчал.
– С твоего позволения, я несколько изменю вопрос: что, по-твоему, я намерен сделать? – Все, что тебе захочется.
Опять правда. Но Сарио и не ждал от этого человека ничего меньшего и ничего большего, просто события пустились вскачь, застигнув врасплох даже его. Да, Сарагоса должен был умереть или уйти в отставку из-за болезни, но внезапная смерть Бальтрана вызвала лавину непредвиденных событий. И, понятное дело, сангво Раймон вообразил то, чего не могли или не смели (пока) вообразить другие.
Что ж, напрямик так напрямик.
– Раймон, номмо Чиева до'Орро клянусь: я не хочу править. Ты этого боишься?
Пожилой художник покачал головой.
– Даже ты понимаешь, что узурпация верховной власти в Тайра-Вирте неизбежно приведет к гражданской войне, в которой погибнет все и вся, и ты останешься ни с чем. Разве что… – Взгляд Раймона стал колюч, как зимняя стужа. – Разве что ты служишь Тза'абу Ри.
Сарио рассмеялся.
– Да, Воины Пустыни были бы не против! А ведь такое могло случиться, старичок вполне серьезно на это рассчитывал. Но у меня другой интерес.
– И в чем же твой интерес, а, Сарио? – Раймон молча изучал выражение лица и позу собеседника. – Скажи, есть ли у тебя хоть одна цель, кроме узурпации Трона Матери?
Сарио вдруг охватило радостное возбуждение.
– Это ересь? Или шутка? Что это, Раймон. – Смеясь, Сарио воздел руки. – Моя цель – быть тем, кто я есть. Верховным иллюстратором при герцоге Тайра-Вирте.
– Зачем?
– Что значит зачем? Меня к этому готовили. Такие, как ты. Раймон приблизился к нему.
– Не я это начал…
– Не ты? Разве? Вряд ли Отавио с Ферико ограничились бы тем, что прожгли три дырочки на моей ключице. – Сарио дотронулся до камзола. – Положа руку на сердце могу сказать с уверенностью: меня бы мучили, как Томаса, чтобы погасить непокорный огонь. – Он беспечно пожал плечами. – Я – тот, кем ты хотел меня увидеть. Мог бы стать чем-то меньшим или чем-то большим, если бы меня предоставили самому себе… Но теперь я – тот, в ком Грихальва видят своего спасителя.
– Спасителя?
– А как же? Ведь это ко мне придет герцог – вынужден будет прийти, – чтобы спокойно править, держать в узде своенравных советников, заключать выгодные сделки и договоры с соседними странами, жениться, производить наследников, жениться еще раз, если первая супруга умрет при родах… Раймон, я буду документировать жизнь страны! Писать историю нации! – Он помолчал, тщась увидеть на морщинистом лице собеседника понимание и одобрение. – Вот чем мы занимаемся. Вот в чем наша задача. Сорвать маску с жизни, чтобы другие увидели голую правду.
– Твою правду?
– Каждый из нас пишет собственную правду. В крайнем случае искажает ее в угоду заказчикам. Чего не сделаешь ради денег!
– Ты никому не причинишь зла? “Он боится моей власти. Боится меня”.
– Никому, кроме тех, на кого укажет мой герцог.
– Сарагрсе Серрано? – Отвращения в голосе Раймона было не меньше, чем иронии. Сарио вздохнул.
– Раймон, да неужели тебе не все равно, что будет с Сарагосой Серрано? Эйха, я вижу, ты пытаешься найти доказательства тому, что я превращаюсь в чудовище… Но откуда уверенность, что это обязательно должно случиться? Раймон, я художник! Всю жизнь мечтал только об одном: писать картины!
У Раймона дрожали руки, он едва превозмогал обморочную слабость.
– Так в чем же дело? – хрипло спросил он. – Я благословил тебя. Пиши, как мы учили.
Сарио улыбнулся. “Напрямик так напрямик, – напомнил он себе. – Я не собираюсь тебя щадить”.
– Но у меня было много учителей. Много муалимов. И не все они – Грихальва.
– А… помнится, ты говорил о старом тза'абе…
– Ему хотелось, чтобы я стал вторым Пророком. – Сарио усмехнулся. – Матра эй Фильхо, ну почему на свете столько охотников лепить все что им вздумается из живых людей? Раймон, я что для тебя, кусок глины? А моя голова – горшок, да? И в нем можно хранить лишь то, что изволили вложить мудрецы вроде тебя, Артурро, Отавио и Ферико? Ну конечно, ведь дети сами думать не способны. И не должны ни в коем случае! Детей надо держать в ежовых рукавицах компордотты и правил покойников…
– Покойников?
Сарио всегда злился, когда его не понимали. И выходил из себя, когда его не желали понять.
– Вьехос Фратос, – стал объяснять он, – Артурро, Отавио. Они мертвы. А другие очень скоро к ним присоединятся: Ферико, Дэво. По сути, они уже покойники – костная лихорадка убила их Дар. И ты мертвец, Раймон, хоть и протянешь еще несколько лет на этом свете. – От его спокойствия не осталось и следа, он весь обратился в ледяной гнев. – Все мы смертны, Раймон. Все, кроме Верховных иллюстраторов.
– Нет, Сарио. Верховные иллюстраторы тоже умирают. Ничто не вечно.
Сарио покачал головой.
– Кроме их работ. Раймон, скажи, кто приходит в наши Галиерры? Кто приходит узнать, кем мы были и кем стали?
Эйха, никто… К нам приходят заказать копию чужой картины. Картины, написанной Верховным иллюстратором из другой семьи. Только кисть Верховного иллюстратора бессмертна, только его полотнам обеспечена вечная слава. – Он нелегко, с присвистом вздохнул. – Вот в чем цель нашего рода. Не пристроить кого-то из рода Грихальва ко двору герцога, а украсть годы, которые украли у нас, и вложить их в наши картины… Потому что наши тела слишком ненадежные хранилища для времени. – Он протянул Раймону изящные, молодые, умелые, чувствительные руки. – Мне всего-навсего двадцать. Еще столько же лет, и я стану таким, как ты. Скажи, во что к этому времени превратятся мои руки? Художник живет, пока он способен писать. Такими руками, как у тебя, писать невозможно. Поэтому художник умирает.
– Сарио…
– Раймон, мы умрем. Все до одного. И никто нас не вспомнит. – Руки повисли плетьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Возможно, чего-то большего, – сказал Раймон. – Такими способностями, как у тебя, не обладает никто. Даже Вьехос Фратос. Странно – Сарио не почувствовал сожаления. Лишь возбуждение, почти столь же мощное, как похоть.
– Раймон, неужели тебя это волнует? – Он отложил в сторону гхийасскую генеалогию, придвинул к себе кипу торговых договоров между Таглисом и Тайра-Вирте. – Или боишься, что мои способности не найдут должного применения?
Раймон промолчал.
Сарио широко улыбнулся.
"Все-таки это приятно. Это власть”.
Он отодвинул бумаги, встал, стряхнул пыль с колен. Повернулся. Цепь с Чиевой блеснули в сиянии свечи. С подчеркнутым самообладанием шагнул к единственному человеку, которого уважал.
– Это ты меня сделал, – с чувством произнес он. – Граццо, давай напрямик. На что, по-твоему, я способен? В глазах Раймона блеснул холодный огонь.
– На все.
Сарио не ожидал, что Раймон так сразу начнет рубить сплеча, и немного помолчал.
– С твоего позволения, я несколько изменю вопрос: что, по-твоему, я намерен сделать? – Все, что тебе захочется.
Опять правда. Но Сарио и не ждал от этого человека ничего меньшего и ничего большего, просто события пустились вскачь, застигнув врасплох даже его. Да, Сарагоса должен был умереть или уйти в отставку из-за болезни, но внезапная смерть Бальтрана вызвала лавину непредвиденных событий. И, понятное дело, сангво Раймон вообразил то, чего не могли или не смели (пока) вообразить другие.
Что ж, напрямик так напрямик.
– Раймон, номмо Чиева до'Орро клянусь: я не хочу править. Ты этого боишься?
Пожилой художник покачал головой.
– Даже ты понимаешь, что узурпация верховной власти в Тайра-Вирте неизбежно приведет к гражданской войне, в которой погибнет все и вся, и ты останешься ни с чем. Разве что… – Взгляд Раймона стал колюч, как зимняя стужа. – Разве что ты служишь Тза'абу Ри.
Сарио рассмеялся.
– Да, Воины Пустыни были бы не против! А ведь такое могло случиться, старичок вполне серьезно на это рассчитывал. Но у меня другой интерес.
– И в чем же твой интерес, а, Сарио? – Раймон молча изучал выражение лица и позу собеседника. – Скажи, есть ли у тебя хоть одна цель, кроме узурпации Трона Матери?
Сарио вдруг охватило радостное возбуждение.
– Это ересь? Или шутка? Что это, Раймон. – Смеясь, Сарио воздел руки. – Моя цель – быть тем, кто я есть. Верховным иллюстратором при герцоге Тайра-Вирте.
– Зачем?
– Что значит зачем? Меня к этому готовили. Такие, как ты. Раймон приблизился к нему.
– Не я это начал…
– Не ты? Разве? Вряд ли Отавио с Ферико ограничились бы тем, что прожгли три дырочки на моей ключице. – Сарио дотронулся до камзола. – Положа руку на сердце могу сказать с уверенностью: меня бы мучили, как Томаса, чтобы погасить непокорный огонь. – Он беспечно пожал плечами. – Я – тот, кем ты хотел меня увидеть. Мог бы стать чем-то меньшим или чем-то большим, если бы меня предоставили самому себе… Но теперь я – тот, в ком Грихальва видят своего спасителя.
– Спасителя?
– А как же? Ведь это ко мне придет герцог – вынужден будет прийти, – чтобы спокойно править, держать в узде своенравных советников, заключать выгодные сделки и договоры с соседними странами, жениться, производить наследников, жениться еще раз, если первая супруга умрет при родах… Раймон, я буду документировать жизнь страны! Писать историю нации! – Он помолчал, тщась увидеть на морщинистом лице собеседника понимание и одобрение. – Вот чем мы занимаемся. Вот в чем наша задача. Сорвать маску с жизни, чтобы другие увидели голую правду.
– Твою правду?
– Каждый из нас пишет собственную правду. В крайнем случае искажает ее в угоду заказчикам. Чего не сделаешь ради денег!
– Ты никому не причинишь зла? “Он боится моей власти. Боится меня”.
– Никому, кроме тех, на кого укажет мой герцог.
– Сарагрсе Серрано? – Отвращения в голосе Раймона было не меньше, чем иронии. Сарио вздохнул.
– Раймон, да неужели тебе не все равно, что будет с Сарагосой Серрано? Эйха, я вижу, ты пытаешься найти доказательства тому, что я превращаюсь в чудовище… Но откуда уверенность, что это обязательно должно случиться? Раймон, я художник! Всю жизнь мечтал только об одном: писать картины!
У Раймона дрожали руки, он едва превозмогал обморочную слабость.
– Так в чем же дело? – хрипло спросил он. – Я благословил тебя. Пиши, как мы учили.
Сарио улыбнулся. “Напрямик так напрямик, – напомнил он себе. – Я не собираюсь тебя щадить”.
– Но у меня было много учителей. Много муалимов. И не все они – Грихальва.
– А… помнится, ты говорил о старом тза'абе…
– Ему хотелось, чтобы я стал вторым Пророком. – Сарио усмехнулся. – Матра эй Фильхо, ну почему на свете столько охотников лепить все что им вздумается из живых людей? Раймон, я что для тебя, кусок глины? А моя голова – горшок, да? И в нем можно хранить лишь то, что изволили вложить мудрецы вроде тебя, Артурро, Отавио и Ферико? Ну конечно, ведь дети сами думать не способны. И не должны ни в коем случае! Детей надо держать в ежовых рукавицах компордотты и правил покойников…
– Покойников?
Сарио всегда злился, когда его не понимали. И выходил из себя, когда его не желали понять.
– Вьехос Фратос, – стал объяснять он, – Артурро, Отавио. Они мертвы. А другие очень скоро к ним присоединятся: Ферико, Дэво. По сути, они уже покойники – костная лихорадка убила их Дар. И ты мертвец, Раймон, хоть и протянешь еще несколько лет на этом свете. – От его спокойствия не осталось и следа, он весь обратился в ледяной гнев. – Все мы смертны, Раймон. Все, кроме Верховных иллюстраторов.
– Нет, Сарио. Верховные иллюстраторы тоже умирают. Ничто не вечно.
Сарио покачал головой.
– Кроме их работ. Раймон, скажи, кто приходит в наши Галиерры? Кто приходит узнать, кем мы были и кем стали?
Эйха, никто… К нам приходят заказать копию чужой картины. Картины, написанной Верховным иллюстратором из другой семьи. Только кисть Верховного иллюстратора бессмертна, только его полотнам обеспечена вечная слава. – Он нелегко, с присвистом вздохнул. – Вот в чем цель нашего рода. Не пристроить кого-то из рода Грихальва ко двору герцога, а украсть годы, которые украли у нас, и вложить их в наши картины… Потому что наши тела слишком ненадежные хранилища для времени. – Он протянул Раймону изящные, молодые, умелые, чувствительные руки. – Мне всего-навсего двадцать. Еще столько же лет, и я стану таким, как ты. Скажи, во что к этому времени превратятся мои руки? Художник живет, пока он способен писать. Такими руками, как у тебя, писать невозможно. Поэтому художник умирает.
– Сарио…
– Раймон, мы умрем. Все до одного. И никто нас не вспомнит. – Руки повисли плетьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100