Начало положено. А чему есть начало, тому будет и конец. Больше не надо ждать, больше не надо лелеять надежду, что во вражьем стане родится Избавитель. Он уже родился и вырос; и с нынешнего дня Иль-Адибу незачем с тоскою смотреть в прошлое и ненавидеть настоящее. Теперь у него есть будущее.
Старик улыбался. Снова его имя прозвучало на тза'абском, и снова – в связи с Акуюбом. И пусть произношение несовершенно, а в голосе сквозят настороженность и скептицизм, главное сделано: человек одной с ним крови назвал его имя. Больше он не эстранхиеро, не тза'абское фильхо до'канна, как обзывали его в этом городе… Он снова Иль-Адиб, рожденный в Пустыне, в Тза'абе Ри, – хранитель силы Аль-Фансихирро, слуга Акуюба.
Он был один среди чужих; теперь их двое. Мальчик научится. В нем есть тяга к знаниям и честолюбие; он проницателен, сметлив и хитер. Ум его не терпит шор и догм, он всегда готов к любым трудностям, он сам ищет трудности. Ну, а ирония… без нее, пожалуй, он бы не выдержал того, что нынче на него обрушилось.
Путь предстоит нелегкий, но победа будет наградой за все труды и лишения.
Он дойдет. Ведь у него есть внутреннее око.
Старик повидал много мальчиков из рода Грихальва, иные проходили этой самой улицей, но никто не разглядывал его шатер, ибо не видел его. Да, они унаследовали кровь тза'абов, но внутреннее око не досталось никому. Кроме Сарио.
"Акуюб обещал мне, что придет другой”.
Сухонькая кисть Иль-Адиба коснулась навощенного дерева. Морщинистые губы цвета терна тронула призрачная улыбка.
– Мы начинаем сызнова, – прошептал он. – Я сотворю второго Пророка, и Великий Шатер Акуюба вернет себе похищенные врагами богатства.
* * *
Раймон считал ступеньки, а заодно и годы. Четырнадцать плюс четырнадцать. Остановился под низким косым потолком и вспомнил, когда последний раз приходил в чулан над кречеттой.
Не из-за несчастного Томаса. То была чужая обязанность, чужая ноша. Чужой камень на совести – после того как подвергнутого каре нашли мертвым. Раймон побывал здесь задолго до этого несчастья.
Он поднялся в чулан, когда пришло его время, его черед. Когда ему было столько же лет, сколько ступенек на этой лестнице. Его Покарали и заперли здесь, в сумрачном чреве Палассо. Правда, совершенные им проступки были не столь серьезны, чтобы подвергать его Чиеве до'Сангва.
В запястье пульсировала слабая боль. Раймон нагнулся, поставил на пол фонарь, прижал к саднящему месту ладонь другой руки. Под рукавом шелкового камзола и кружевной манжетой снова горел шрам.
– Самовнушение, – прошептал Раймон. – Сила волшебства давно иссякла… И я понял все, что должен был понять.
Да, он перестал досаждать старшим вопросами, которые навлекли на него “наименьшую кару”. Или научился облекать их в безопасную форму. Добрую службу сослужила и тщательно продуманная компордотта. На него больше не смотрели косо, не грозили наказанием, не мешали продвижению в чинах. Теперь он иль семинно, его голос – в числе решающих. Правда, он не раскачивает лодку, лишь позволяет себе изредка высказывать мнение, не совпадающее с мнением большинства.
Эйха, теперь у него есть сторонник: Дэво. Но это успокаивало слабо. “Мой голос не слышат, но по крайней мере к нему прислушиваются”.
Впрочем, он пришел сюда не ради этих мыслей. И даже не ради воспоминаний о “наименьшей каре”. Он пришел подождать, встретить, обсудить. И предложить решение, которое любой из старых членов семьи отмел бы с порога.
Он тихонько рассмеялся – невесело, но с горьким торжеством. “Этот не отметет!"
Да, этот не отметет. Раймон ловил шорохи шагов, летящие в тесный чулан по сумрачной лестнице, и думал о том, что сделал правильный выбор. Единственно правильный. В отличие от всех остальных Сарио Грихальва готов взяться за любое дело. И во что бы то ни стало довести до конца.
Под челкой выступил пот. Раймон нервно вытер лоб рукавом и на несколько секунд закрыл глаза – собраться с духом. К тому времени когда появился Сарио, он уже успокоился. И был готов услышать и вытерпеть любые проклятия.
* * *
Алехандро внутренне содрогался, без утайки рассказывая девушке из рода Грихальва о Гитанне, об отце, о своем решении найти женщину для любовных утех. А вдруг Сааведра решит, что он имеет в виду ее?
Они ушли с сокало Грандо и теперь, как и обещал Алехандро, сидели у прохладной стены, под сенью высокой оливы, прямо на земле, наспех очищенной от падалицы, не задумываясь, во что превратится одежда. Он рассказывал о своих поисках женщины и думал: а вдруг она сейчас разъярится и обольет меня, как того чирос у фонтана?
Не хотелось бы. Лимонад липкий, и глаза будет щипать.
Но она не сердилась. Поддакивала как ни в чем не бывало. А чему тут поддакивать? Он боялся, что она вот-вот встанет и уйдет, боялся ледяного тона или вспышки гнева. Но обошлось.
– Эйха. – Она панибратски хлопнула его по плечу. – Вряд ли стоит тебя за это осуждать.
– За то, что я хочу женщину? Другую женщину? Хоть и заявил отцу, что хочу Гитанну?
Она сидела в неполный профиль, и совершенство не страдало от жуткой неразберихи, в которую превратились высохшие длинные кудри. Уголок ее рта иронично изгибался.
– Дело не в том, что тебе очень хочется женщину. Главное, ты стремишься доказать отцу, что ты – мужчина и сам себе голова. Он поразмыслил над ее словами. Пожалуй, она права.
– Откуда ты знаешь?
Она дернула плечом.
– Другие мужчины ведут себя точно так же. Те, кого я знаю. Мужчина. Не мальчик. Это успокаивает. Но и бередит любопытство.
– И много ты знаешь мужчин?
– Мужчин? Эйха, да. Но это совсем не то, что ты имеешь в виду. – Она тихонько рассмеялась. – Дон Алехандро, я живу среди мужчин, и к тому же я – арртио. Видишь ли, нас приучают наблюдать за чужими манерами и поведением. Компордотта.
Он уловил блеск в ее глазах.
– Чтобы как следует понять характер объекта изображения, показать на портрете его огонь, нужен острый глаз. Наметанный. Необходимо понимать компордотту.
– Всю?
Она улыбнулась; сверкнули белоснежные, ровнехонькие зубы. И Алехандро сразу вспомнил о своем изъяне – кривом зубе, не появившемся ни на одном портрете Сарагосы Серрано.
– Ну зачем же всю? Кое-что. Я не умею читать в умах. Только на лицах.
– А что ты читаешь на моем лице? Она поморщилась.
– Только то, что мне не удался нос.
Он рассмеялся, наслаждаясь ее доброй иронией и легким самоуничижением, а больше всего – непринужденностью. Обычно люди с ним разговаривали совсем иначе. Особенно женщины.
– Отец объяснил, что я ее не люблю, – сказал он. – Просто увлечение.
– Вполне возможно, – невозмутимо согласилась она. – Сарио тоже считал, что влюбился в свою первую женщину, но это, конечно, было не так. Просто новизна всегда привлекательна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100