Пирогов», знаменитый русский хирург. (В 1913 году Троцкий посвятил Н.И. Пирогову большой хвалебный очерк.)
Процветанию города и его еврейской общины способствовало быстрое развитие товарного сельскохозяйственного производства на Юге Украины. Солженицын привел отрывок из воспоминаний бывшего жителя дореволюционной Одессы К. Ициковича, который писал, что «в урожайные годы половина города живет от продажи зерновых продуктов, начиная с крупного хлебного воротилы и кончая последним старьевщиком». Ицикович уверял, что «невозможно было провести черту, где в Одессе кончается «пшеничный» коммерсант или банкир и где начинается человек интеллектуальных профессий». Очевидно, не без оснований, обратив внимание на тесные связи интересов многих одесситов, Ицикович затушевал явное отличие социального положения «пшеничных королей» от остальных жителей города. Другой одессит Юрий Олеша выделил их в особую группу, перечислив некоторых из них поименно: «Одесские богачи… Бродский, Гепнер, Хари, Ашкенази, Пташников, Анатра… Это были банкиры, хлебные экспортеры, темные, преступные». От этих людей зависела судьба таких сельских предпринимателей, как Давид Бронштейн, но и могущество одесской деловой элиты во многом зависело от хлебопоставок таких хозяйств, как Яновка».
Возникшая в результате движения России на Юг, буржуазия нового города вскоре стала оказывать влияние на все российское общество. Агрессивный стиль деятельности «темных и преступных» дельцов Одессы формировал образ мысли и действий новых деловых людей России, лишенных духовной основы и подчинявших всю свою деятельность умению делать деньги. Известно, что Федор Павлович Карамазов «под конец очутился в Одессе, где и прожил сряду несколько лет. Познакомился он сначала, по его собственным словам, «со многими жидами, жилками и жиденятами», а кончил тем, что не только у жидов, но «и у евреев был принят». Надо думать, что в этот-то период своей жизни он и развил в себе особенное уменье сколачивать и выколачивать деньгу».
Изощренность дельцов Одессы в финансовых делах, которой отчасти овладел Федор Павлович, во многом объяснялась тем, что они являлись важным соединительным звеном между капитализируемой Россией и крупными капиталистами Запада. Как отмечал П. Лященко в своем исследовании «Русское зерновое хозяйство в системе мирового хозяйства», «главными частными банками, принимавшими наиболее широкое участие в хлеботорговых вообще и хлебоэкспортных операциях, были: Азовско-донской, Международный, Петербургский частный коммерческий, Северный, Русско-азиатский, - работавшие преимущественно французскими капиталами, и Русский для внешней торговли и Петербургский учетный - немецкими». По оценке С. Кара-Мурзы, «доля иностранного банкового капитала в экспорте хлеба составляла 35-40%».
Экспорт дешевого хлеба из России был золотым дном для международных финансистов. Как объясняет С. Кара-Мурза, «крестьяне, составлявшие 85% населения России… производили большое количество вполне ликвидного продукта - зерна - не только сами не получая при этом никакого прибавочного продукта, но даже отдавая часть продукта необходимого. Выколачивать из них этот продукт взялось государство с его податями и денежными налогами и арендаторы-помещики. Из этих средств они обеспечивали достаточно высокий уровень прибыли для западных акционеров. Примерно половина хлеба, произведенная крестьянами, шла на экспорт, превращаясь в твердую валюту… (при этом сами крестьяне получали от экспорта в среднем около 10 руб. в год на двор)».
Растущие связи одесских зерноторговцев с мировым рынком и присовоение ими некоторой части прибыли от зерноторговли объясняли сравнительно быстрое приобщение городского хозяйства к последним техническим достижениям мировой цивилизации. Живший в эти годы в Одессе Юрий Олеша вспоминал, как в течение нескольких лет его детства в городе появились такие «чудеса», как трамвай, электрическая лампочка, телефон, водосточные трубы из цинка, и он писал: «Великая техника возникла на моих глазах». Преодолев расстояние в несколько десятков километров, разделявшее Яновку от Одессы, Лева Бронштейн разом попал из степной глуши, в которой даже крохотная деревушка Громоклея казалась большим селением, в необычный мир, где чуть ли не каждый день совершались чудеса, о которых мечтали хасиды. Свидетельства великих научно-технических открытий могли убедить обитателя степей, что он попал в страну, где, как в рассказах о цадиках, законы при роды отменяются, а невозможное становится возможным. «Огни большого города» гипнотизировали ребенка, как и многих приезжих жителей окрестных сел.
Шпенцеры решительно взялись за «окультуривание» деревенского мальчика и превращение его в жителя крупного города: «Мне шаг за шагом объясняли, что нужно здороваться по утрам, содержать опрятно руки и ногти, не есть с ножа, никогда не опаздывать, благодарить прислугу, когда она подает, и не отзываться о людях дурно за их спиной. Я узнавал, что десятки слов, которые в деревне казались непререкаемыми, суть не русские слова, а испорченные украинские. Каждый день предо мной открывалась частица более культурной среды, чем та, в которой я провел первые девять лет своей жизни… Я становился маленьким горожанином. Но иногда деревня ярко вспыхивала в сознании и тянула к себе, как потерянный рай. Тогда я тосковал, слонялся, писал пальцем на стекле приветы матери или плакал в подушку».
Хотя усилия Шпенцеров падали на благодатную почву, супруги не сумели быстро подготовить Лейбу к вступительным экзаменам в реальное училище св. Павла. Осенью 1888 года он получил тройку по русскому языку и четверку по арифметике. Было решено поместить мальчика в приготовительный класс, который состоял при этом училище в качестве частной школы, и откуда, по словам Троцкого, «евреев переводили в первый класс, хоть и по «норме», но с преимуществом над экстернами».
Как вспоминал Троцкий, «реальное училище св. Павла по происхождению своему было немецким учебным заведением. Оно возникло при лютеранской церковной общине и обслуживало многочисленных немцев Одессы и южного округа». Однако к тому времени, когда Лейба поступил в училище, «школьники-немцы составляли меньше половины, из школьной администрации немцы настойчиво вытеснялись». И все же, по словам Троцкого, «немецкий язык в школе до некоторой степени соперничал с русским», а потому пребывание в училище не могло не способствовать хорошему знанию немецкого языка и приобщению к немецкой культуре, тягу к которой он начал испытывать еще в Яновке.
В то же время Лейба продолжал изучать Тору и Талмуд. Занятия велись в школе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190
Процветанию города и его еврейской общины способствовало быстрое развитие товарного сельскохозяйственного производства на Юге Украины. Солженицын привел отрывок из воспоминаний бывшего жителя дореволюционной Одессы К. Ициковича, который писал, что «в урожайные годы половина города живет от продажи зерновых продуктов, начиная с крупного хлебного воротилы и кончая последним старьевщиком». Ицикович уверял, что «невозможно было провести черту, где в Одессе кончается «пшеничный» коммерсант или банкир и где начинается человек интеллектуальных профессий». Очевидно, не без оснований, обратив внимание на тесные связи интересов многих одесситов, Ицикович затушевал явное отличие социального положения «пшеничных королей» от остальных жителей города. Другой одессит Юрий Олеша выделил их в особую группу, перечислив некоторых из них поименно: «Одесские богачи… Бродский, Гепнер, Хари, Ашкенази, Пташников, Анатра… Это были банкиры, хлебные экспортеры, темные, преступные». От этих людей зависела судьба таких сельских предпринимателей, как Давид Бронштейн, но и могущество одесской деловой элиты во многом зависело от хлебопоставок таких хозяйств, как Яновка».
Возникшая в результате движения России на Юг, буржуазия нового города вскоре стала оказывать влияние на все российское общество. Агрессивный стиль деятельности «темных и преступных» дельцов Одессы формировал образ мысли и действий новых деловых людей России, лишенных духовной основы и подчинявших всю свою деятельность умению делать деньги. Известно, что Федор Павлович Карамазов «под конец очутился в Одессе, где и прожил сряду несколько лет. Познакомился он сначала, по его собственным словам, «со многими жидами, жилками и жиденятами», а кончил тем, что не только у жидов, но «и у евреев был принят». Надо думать, что в этот-то период своей жизни он и развил в себе особенное уменье сколачивать и выколачивать деньгу».
Изощренность дельцов Одессы в финансовых делах, которой отчасти овладел Федор Павлович, во многом объяснялась тем, что они являлись важным соединительным звеном между капитализируемой Россией и крупными капиталистами Запада. Как отмечал П. Лященко в своем исследовании «Русское зерновое хозяйство в системе мирового хозяйства», «главными частными банками, принимавшими наиболее широкое участие в хлеботорговых вообще и хлебоэкспортных операциях, были: Азовско-донской, Международный, Петербургский частный коммерческий, Северный, Русско-азиатский, - работавшие преимущественно французскими капиталами, и Русский для внешней торговли и Петербургский учетный - немецкими». По оценке С. Кара-Мурзы, «доля иностранного банкового капитала в экспорте хлеба составляла 35-40%».
Экспорт дешевого хлеба из России был золотым дном для международных финансистов. Как объясняет С. Кара-Мурза, «крестьяне, составлявшие 85% населения России… производили большое количество вполне ликвидного продукта - зерна - не только сами не получая при этом никакого прибавочного продукта, но даже отдавая часть продукта необходимого. Выколачивать из них этот продукт взялось государство с его податями и денежными налогами и арендаторы-помещики. Из этих средств они обеспечивали достаточно высокий уровень прибыли для западных акционеров. Примерно половина хлеба, произведенная крестьянами, шла на экспорт, превращаясь в твердую валюту… (при этом сами крестьяне получали от экспорта в среднем около 10 руб. в год на двор)».
Растущие связи одесских зерноторговцев с мировым рынком и присовоение ими некоторой части прибыли от зерноторговли объясняли сравнительно быстрое приобщение городского хозяйства к последним техническим достижениям мировой цивилизации. Живший в эти годы в Одессе Юрий Олеша вспоминал, как в течение нескольких лет его детства в городе появились такие «чудеса», как трамвай, электрическая лампочка, телефон, водосточные трубы из цинка, и он писал: «Великая техника возникла на моих глазах». Преодолев расстояние в несколько десятков километров, разделявшее Яновку от Одессы, Лева Бронштейн разом попал из степной глуши, в которой даже крохотная деревушка Громоклея казалась большим селением, в необычный мир, где чуть ли не каждый день совершались чудеса, о которых мечтали хасиды. Свидетельства великих научно-технических открытий могли убедить обитателя степей, что он попал в страну, где, как в рассказах о цадиках, законы при роды отменяются, а невозможное становится возможным. «Огни большого города» гипнотизировали ребенка, как и многих приезжих жителей окрестных сел.
Шпенцеры решительно взялись за «окультуривание» деревенского мальчика и превращение его в жителя крупного города: «Мне шаг за шагом объясняли, что нужно здороваться по утрам, содержать опрятно руки и ногти, не есть с ножа, никогда не опаздывать, благодарить прислугу, когда она подает, и не отзываться о людях дурно за их спиной. Я узнавал, что десятки слов, которые в деревне казались непререкаемыми, суть не русские слова, а испорченные украинские. Каждый день предо мной открывалась частица более культурной среды, чем та, в которой я провел первые девять лет своей жизни… Я становился маленьким горожанином. Но иногда деревня ярко вспыхивала в сознании и тянула к себе, как потерянный рай. Тогда я тосковал, слонялся, писал пальцем на стекле приветы матери или плакал в подушку».
Хотя усилия Шпенцеров падали на благодатную почву, супруги не сумели быстро подготовить Лейбу к вступительным экзаменам в реальное училище св. Павла. Осенью 1888 года он получил тройку по русскому языку и четверку по арифметике. Было решено поместить мальчика в приготовительный класс, который состоял при этом училище в качестве частной школы, и откуда, по словам Троцкого, «евреев переводили в первый класс, хоть и по «норме», но с преимуществом над экстернами».
Как вспоминал Троцкий, «реальное училище св. Павла по происхождению своему было немецким учебным заведением. Оно возникло при лютеранской церковной общине и обслуживало многочисленных немцев Одессы и южного округа». Однако к тому времени, когда Лейба поступил в училище, «школьники-немцы составляли меньше половины, из школьной администрации немцы настойчиво вытеснялись». И все же, по словам Троцкого, «немецкий язык в школе до некоторой степени соперничал с русским», а потому пребывание в училище не могло не способствовать хорошему знанию немецкого языка и приобщению к немецкой культуре, тягу к которой он начал испытывать еще в Яновке.
В то же время Лейба продолжал изучать Тору и Талмуд. Занятия велись в школе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190